“Малолетка”
Моё первое впечатление от увиденной тюрьмы трудно назвать радужным: серые, административного типа здания, окна забраны толстой решёткой и “баянами” – приваренными металлическими жалюзи, наглухо огораживающими арестантов от внешнего мира. Из многих окон тянутся тонкие плетеные бечёвки (”кони”), образующие “дороги” – по которым из хаты в хату кочуют записки (“ксивы” или ”малявы”), свёртки (“пакованы”) с сигаретами, чаем, продуктами, лекарствами, словом, всем тем, что может понадобиться в быту.
…В ”отстойнике” (камере содержания всех привезенных з/к до распределения “по хатам”), было сумрачно, сыро и нестерпимо несло типично тюремным смрадом – смесью запахов пота и давно немытого тела, табачного дыма, гнили и испражнений. Людей было немного, до десяти душ; некоторые сидели на корточках вдоль стен, двое увлеченно беседуя, ходили туда-обратно по камере.
Двери то и дело открывались: кого-то забирали, окликнув по фамилии, кого-то запускали внутрь – народу всё прибывало. Напрашивалась мысль, что этапами возят слишком много людей – даже в такой большой тюрьме нехватка “боксиков” ощущается. (”Боксик” – это крошечный отстойник, размерами метр на метр.)
Вскоре и я вынырнул в коридор, услышав свою фамилию. Тут уже выстроилась целая колонна малолеток – встревоженные лица, суетливые движения. Началась затяжная процедура обысков, ответов на уже знакомые формальные вопросы и прочей скучной канители. В выдавшемся промежутке между этими этапами “прописывания” я оказался в боксике с несколькими малолетками. Маленькие, щуплые, одетые в серую однотипную робу они с важным, многозначительным видом обсуждали проблемы каких-то своих общих знакомых, то попадавших не в ту хату, то “запаливавших” спрятанный “стос” (т.е. послуживших причиной изъятия из камеры спрятанных карт). Я, как только ни прислушивался, не мог вникнуть в суть разговоров, поэтому, в конце концов, плюнул: “Галиматья какая-то!” Мой сосед, темноволосый, смуглый парень с живым и смышленым взглядом понимающе улыбнулся, перехватив мой взгляд: “Шо, земеля, впервые здесь? Ничего; посидишь – пообвыкнешь”.
В сопровождении молодого сержанта я перешёл через тюремный двор, вошел в высокий, неправильной формы корпус. Малолетка занимала в нём 2 этажа.
Каптёрка, где хранились личные вещи заключённых, – а несовершеннолетним вручалась обязательная роба установленного образца и выдавались матрацы, постельные принадлежности, миски и ложки, – находилась в самом конце длинного коридора. По обеим сторонам прохода – двери камер с обозначенными краской номерами.
…Раздражающе действует на нервы распространённая у контролёров (или “попкарей”, как их здесь называют) привычка при любой представившейся возможности интересоваться твоей “делюгой”: что за статья? а что украл? или кого убил? а на сколько? а как взяли? и тому подобное. (Не удивительно, что некоторые из таких любопытствующих сами попадаются на воровстве, даже имея перед глазами печальный исход большинства таких попыток). Некоторые из арестантов только рады такой неожиданно подвернувшейся удаче: обладая развитыми навыками общения, в непринуждённой беседе они легко устанавливают тёплые полудружеские отношения с малоопытными молодыми (хотя возраст не имеет большого значения) контролёрами. Такие связи и дают начало “дороге” хоть в любой конец тюрьмы, хоть на свободу – и записку можно передать, и купить “что хочешь”, конечно, если покупка места много не займёт…
Вот таким образом, талантливый рассказчик и убивает сразу двух зайцев – и способности свои развивает, найдя аудиторию, и “коны” нужные приобретает. Повествование разворачивается с красочными подробностями, сюжет динамичен, яркость придаётся оригинальными сочными оборотами и колоритом то тёплого, то злого юмора. Да, в тюрьме пропадают настоящие таланты – это ещё одна жизненная трагедия: молодые, одарённые, умные и энергичные, обладающие развитыми волевыми качествами и твёрдыми принципами порядочности и чести люди проводят, по какому-то нелепому недоразумению, большую часть своей жизни в этом “могильнике”, кладбище лучших стремлений и светлейших надежд человеческой души, болоте, постепенно засасывающем в свою грязь и муть мысли, желания, да что там! – жизни людей, спёртый воздух не даёт вдохнуть полной грудью, а ржавые цепи удерживают полёт духа…
В камере на меня уставились семь пар глаз.
– Ну, проходи, бросай скатку, – кивком ответив на моё приветствие, сказал невысокий скуластый паренёк.
Начались разговоры, расспросы, мысленные поиски возможных общих знакомых, словом, как и везде, где в коллектив попадает новичок. Конечно, были заметны и некоторые особенности общей манеры держаться: лёгкая настороженность, внутренняя собранность, впрочем, даже если и не было бы на малолетке её по-детски непосредственно применявшихся, наивных и взбалмошных традиций, само место, тюрьма, неизменно накладывало бы отпечаток серьёзности и какой-то торжественности на отношения детей, взрослевших в очень непростой обстановке.
Возраст моих сокамерников был разным: крошечному Ване, выглядевшему не старше двенадцати лет, на самом деле недавно исполнилось четырнадцать, а верзиле Рустаму, низ лица которого скрывала густая щетина, можно было ошибочно приписать все двадцать три.
Соответственно отличалось и их развитие: кого-то ещё тянет в солдатики поиграть, а кто-то с тоской вспоминает о девочках, ресторанах и других непременных условиях “красивой жизни”.
Да, даже здесь, на малолетке, контингент попадался самый разношёрстный: от мелких хулиганов и воришек, выражавших своим поведением собственный личный протест против навязываемых им извне ценностей и шаблонов отношений (так проявлялся сложный, полный внутренних противоречий и внешних конфликтов период их подросткового возраста) до быстро повзрослевших физически рэкетиров, случайных и патологических насильников и, как ни странно, множества убийц.
<...>
Атмосферу в камере нельзя было назвать напряжённой или неестественной, вообще, контингент подобрался очень удачно: не замечались явно склонные к конфликту, отсутствовали и дураки, старающиеся игнорировать мнения и интересы окружающих. Время шло незаметно, молодость не терпит затяжной тоски и грусти: игры, анекдоты, живые споры, рассказы историй; среди нас были и такие, которые могли на час, а то и на несколько, завладеть вниманием остальных увлекательным для детских ушей рассказом когда-то виданного “видика” или прочитанной книги, а может, и собственных приключений. Естественно, когда-то виденное или пережитое неизбежно обрастало многочисленными фантастически яркими подробностями богатого воображением рассказчика, но почти никто не пытался подловить его на лжи, разве что уж слишком сильно он завирался.
Особенно посчастливилось нам с Бизоном, представлявшим внешнюю противоположность образу, возникавшему в воображении услышавшего его кличку, – худеньким, шустрым пареньком лет шестнадцати. Живой, порывистый, легко увлекавшийся полётами собственной фантазии, этот парнишка обладал незаурядным талантом рассказчика – самую обыденную историю он способен был преподнести так, что слушатели только рты разевали. Бизон имел огромный заряд оптимизма и развитое тонкое чувство юмора, а его чуткая к чужим переживаниям душа делала его объектом уважения всего коллектива.
Несомненно, Бизон был душой и сердцем нашей камеры – весёлый, полный мальчишеского задора, будто искрящийся светлой, прозрачно чистой энергией. К тому же он был напрочь лишён честолюбия, не прилагал никакого усилия к завоеванию лидерства в камере. Все пацаны любили Бизона и ценили за умение в два счёта поднять настроение любому, за его открытость и всегдашнюю готовность к сопереживанию и пониманию чьих-то чувств. С другой стороны, его легкомысленность, доходящая до совершенной бесшабашности, и пренебрежения очевидными требованиями рациональности, никогда не позволили бы этому сорвиголове занять место главного авторитета.
Решающим голосом на тюрьме-малолетке (или в камере) обладает “старик”, т.е. находящийся здесь на данный момент дольше всех. Понятно, что такой человек относится к числу “достойных”. Всех ”заезжающих” в хату и проявляющих себя как законченный тупица, трус, подлец, предатель, гомосексуалист и т.д. из хаты “ломят”. Обычно воспитатель (офицер, надзирающий за порядком у малолеток) осуществляет подобный перевод без лишних в этом случае противлений, иначе последствия могут быть нехорошими… “Бокопор” едет в другую камеру, уже менее “путёвую”, а то и сразу в “гарем”, место, куда собираются все “обиженные” (“петухи”, выражаясь грубо, но более доступно).
На малолетке, как нигде в другом месте, всё ещё сохраняются старые традиции, иногда доходящие до абсурда и предусматривающие соблюдение даже незначительных мелочей. Надо заметить, что с течением времени самые глупые и абсурдные обычаи исчезали, например, я не застал сумасбродств, происходивших здесь в 70-ые годы, как, например, одевание на голову полных баланды нифелей (мисок), когда над тюрьмой пролетал самолёт; открывание пачек “Примы” ударами ног или отказ наотрез от свидания с матерью, надевшей красное платье (красное – впадлу, красный цвет – мусорской).
Если же отбросить в сторону всё чрезмерное и слишком уж глупое, то в законах малолетки можно найти твёрдое рациональное зерно действия обязательного во всех явлениях жизни закона естественного отбора: подростки распределяются в соответствии со своими реальными способностями и уровнями практического интеллекта. Помимо этого, установленные рамки поведения культивируют чувство внутренней собранности и ответственности за сказанные слова и сделанные поступки, прививают привычку к аккуратности.
Отсюда же берёт своё начало закладка фундамента арестантского мировоззрения, камень, на котором зиждется понятие единства всех порядочных каторжан, то, что позволяет им противостоять вредному влиянию враждебных условий и сохранить, даже укрепить и развить самое ценное достояние духа.
…Конечно, случается на малолетке и ”беспредел” – случай грубейшего нарушения главных принципов арестантской жизни кем-то из самих з/к, пренебрегших в таком случае нормами человеческой порядочности. Среди малышей это явление обычно встречается в виде наглого отбирания продуктов, сигарет, денег, вещей, насильного принуждения к исполнению обязанностей “коня”, т.e. собственного слуги; беспричинных побоев и, как самое худшее, что может произойти, – “опускания”.
Для того, чтобы “опустить”, совсем необязательно вступать с пострадавшим в половую связь, достаточно плеснуть на него мочой, или дотронуться до его тела обнажённым половым органом – и он человек, в тюрьме будущего лишённый. Даже если в будущем неправота агрессора будет доказана, для обиженного возврата назад в нормальную среду нет, он навсегда попал в категорию “горемык” (от слова “гарем”) и место ему определено рядом c “петухами” (пассивными гомосексуалистами), хотя одинаковым отношение к ним, по крайней мере, co стороны нормальных зэков, разумеется, не будет. Может быть, всё это и выглядит жестоко, но подобные явления неизбежны в какой бы то ни было организации общества, противостоящей гниению и упадку, соблюдением твердо установленных принципов внутреннего порядка и дисциплины.
Да и наказания такого – “опустить” нет, такую форму может приобрести только беспредел, что порядочными арестантами пресекается и очень жёстко наказывается.
На малолетке беспредел – явление более распространённое, чем среди взрослых арестантов. Наверное, это прямое следствие юного возраста, серьёзный проступок может быть совершён необдуманно, по необъяснимой прихоти, а ожесточённость подростков достигает неожиданной силы, и тут трудно определить точно: следствие это влияния окружающей обстановки в настоящее время или проявление действия всё тех же причин, толкнувших их когда-то на совершение преступления.
…В начале 90-ых годов “прописка” уже начинала постепенно отходить: если на несколько лет раньше прохождение через эту процедуру было обязательным для всех попавших на “малолетку”, то теперь её предлагали тем, кто мог предоставить возможность вдоволь повеселиться.
Сам смысл этого своеобразного тестирования – проверка смышлености и внутренней собранности новичка; очень важно, чтобы он не растерялся и сумел правильно отвечать на загадки, а также не уронил собственного достоинства в проводящихся “играх”. По результатам смотрят и на то, какого отношения он заслуживает.
…Когда к нам заехал Виталик, “хата” немного ожила: внешность типичного “тормоза”. Нелепое, “перепуганное” поведение лишь подтверждает первое впечатление, поэтому решение “старика” никого не удивило:
– Будешь проходить прописку, понял?
Виталик поспешно кивнул. В его выпученных глазах был заметен испуг.
Через три дня, отводимых “законом малолетки” новенькому, чтобы освоиться в новой обстановке, Виталика усадили в середину круга, коротко объяснили общие правила и…
– По чему скачет Жуков на белом коне?..
– Наверно, надо ему… – выдавил наконец из себя Виталик.
– Неправильно. Ёщё раз слушай, внимательно только: по! чему! скачет…
Так и не получив ответа, “старик” терпеливо объяснил отгадку: “По земле!“, но, так и не заметив прогресса, когда дело дошло до следующей, принялся за “растормозки”. Сначала сам, а потом и все желающие звонко щёлкали ложкой по лбу Виталика за каждый неправильный ответ.
– Лезь под нару! Вот так. Ты крот, шо ты видишь?
Виталик со слезами на глазах смотрит на книгу, сунутую ему под нос, и вдруг решается:
– Ло-о-ошку.
Книга прикладывается к его голове – глухой удар кулаком. Вопрос повторяется. Виталик начинает всхлипывать.
– Ладно, сделаем перерывчик, – решает “старик”, после того, как Бизон шепнул ему что-то на ухо…
Всех загадок не пересказать, причём и “помогают” вспоминать (или думать) проходящему “прописку” по-разному: то ложкой, то кулаком в лоб через книжку, могут и литровой кружкой огреть. Определённые “ребусы” (“мульки”, как их называют малыши) рассчитаны на невнимательность “прописываемого” к своему же ответу. Вопросы сыпятся со всех сторон:
– Виталь, на сосну прокурор полез, а мать твоя на берёзе сидит. Какое дерево рубить будешь?
Лицо “вписывающегося в тюремный движ” арестанта немного просветлело: “ну, это уж для совсем тупых!”
– Сосну!
Рустам деловито переспросил: “Соснёшь?”, и с оттяжкой ударил его в лоб ложкой. Звук получился каким-то вязким: распухший, багрово-красный лоб являл собой жалкое зрелище.
– Шары! Свинья! – зашипел Ваня от двери, и сразу послышался медленный тягучий голос:
– Что за кипиш? Вы чем тут занимаетесь?
– Да всё пучком, Палыч, – Рустам неторопливо подошёл к двери.
– Что, салабона прописываете? Смотрите, чтоб без инцидентов.
– Па-алыч!
Глазок закрылся.
(Вообще-то, и воспитатели, и администрация повыше знают о том, что происходит на “малолетке”, но вмешиваются только в крайнем случав, понимая, что процесс знакомства в этих условиях будет иметь свои особенности неизбежно.)
Начались “игры”: Виталик ходил с веником наперевес, волоча за собой привязанный к верёвке тапок и то и дело поправляя сползающий с головы нифель; садился в тазик с водой; падал вниз головой с нары, в то время как остальные неожиданно натягивали перед летящим телом одеяло… Наибольшее удовольствие зрители получали от “перетягивания канатика”.
Конец прочного канатика новичок завязывал на мошонке, другой (на этот раз это был Бизон) проделывал такую же операцию с концом другой верёвки. “Соперникам” давали в руки по свободному концу чужого канатика – задача: проявить стойкость и тянуть так, чтобы противник сдался первым. Обоим завязывают глаза. (Конечно, Бизон сразу снимает повязку, тогда как другие быстро перевязывают канатики, пропуская теперь уже одну веревку через стойку нары). “Тяни! – Виталик изо всех сил дёргает за конец и тут же взвывает от боли. Рядом истошно вопит Бизон, корча бедолаге страшные рожи. Вся “хата” – покатом. А Виталик, разъярённый садизмом “соперника” продолжает тянуть, ничего не соображая от боли. Наконец канатик рвётся…
Завершающим аккордом становится расплата за все неотгаданные загадки сразу: по их количеству подсчитывают сколько кружек воды предстоит выпить. Обычно время ограничивается сутками. Виталик с превеликим трудом осилил свои шестьдесят “тромбонов”, периодически отбегая к “дючке”, чтобы вырвать.
– Ну шо, Виталя, шо делать с тобой будем? – спустя немного после того, как тот допил “последнюю чашу”, обратился к нему один из “старожилов” камеры, щупленький, веснушчатый паренёк. – Тут нам из соседней хаты маячат, шо тебя по свободе ещё на шляпу натянули, было?
Виталик, тупо смотревший в пол, никак не отреагировал. Признаться, мне одновременно приходилось переживать самые противоречивые чувства, глядя на эту жалкую, отчаявшуюся фигуру, но когда он попытался воспротивиться, моей первой реакцией, как и у большинства, была агрессия. К стыду своему должен признаться, что она заглушила и жалость, и сочувствие, и сострадание. Впрочем, я принимать участие в “прописке” права не имел, поскольку сам не проходил её.
– Ты чё, на морозе, ты, чума? – вмешался “старик хаты”. – Так шо, правда, шо ты “дырявый”? Поскольку тот продолжал угрюмо молчать, Рустам протянул свою длинную, массивную руку и щёлкнул кончиками пальцев по безобразно заплывшему лбу. Виталик неожиданно вскинулся и оттолкнул руку.
– Та шо вы все хотите от меня? – крик получился совсем жалким: прерывистым и срывающимся; слезы мешали говорить, но во взгляде его сквозило отчаяние…
Сильно его не били, ограничившись несколькими тумаками, но этого оказалось достаточно, чтобы он больше не пробовал выразить своё негодование.
– Так шо, рассказуй, как тебя “попилили”.
– Та не было такого, – его глаза казались мне в этот момент похожими на те, которые должны быть у загнанного животного.
– Точно? – как будто с сомнением переспросил “старик”.
– Точно, да, – закивал головой “обвиняемый”, обретая надежду на этот раз оправдаться.
– Ну шо, пацаны, поверим? – “обвинитель” с серьёзным видом обвёл взглядом всю “хату”.
– Проверить надо, – подкинул кто-то идею.
– Слышал, шо хата базарит? Шо, проверять будем?
Виталик помялся, чувствуя очередной подвох.
– Шo менжуеся?! Нечистяк?!
– Давай проверять, – наконец решился он. – А как?
Предлагавшаяся ему процедура заключалась в следующем: нужно было, став на колени, опустить голову в тазик с водой; в это время кто-то засовывал ему между ягодиц тонкую палочку, а остальные следили за тем, не появятся ли на поверхности воды пузыри. Как объяснили человеку “под сомнением”, если “бульбы будут” – значит, нечистяк; иначе – всё в порядке.
Понятно, что всё это была чушь собачья, главное было – проверить, как поведёт себя новичок в подобной ситуации.
…Когда Виталик опустил лицо в тазик, приподняв розовый, прыщавый зад, и застыл в ожидании, когда его начнут “проверять”, а невзрачный малыш уже приготовился пускать в ход палочку, Рустам не выдержал…
От неожиданного удара тяжёлого ботинка, который вмещал часть ещё более тяжелой ноги, Виталик едва не захлебнулся.
– Собирай манатки, ломись, питух, отсюда!
Всё же решено было повременить, хотя для меня оттяжка показалась непонятной: держать такого охломона никакая порядочная “хата” не будет. Другое дело, если б он “не повёлся” на последнюю шнягу – могли бы еще оставить его в качестве “хозяйки” – принеси, подай – а так…
Ситуация прояснилась позднее, поначалу же шушуканье вокруг и перебрасываемые записки воспринимались, как бутафория скверного спектакля. Оказывается, тот самый тщедушный “конопатик” умудрился уломать Виталика “затвор передёрнуть”, т.е. помастурбировать ему. Чтобы тому не удалось отпереться, была выдумана “незаметная” переписка. За услугу “конопатик” обещал ему протекцию, хотя на самом деле реального веса в хате он не имел.
Может, так и пришлось бы почти смирившемуся Виталику “драконить” кому попало, если бы не вмешательство Бизона. Он неожиданно затеял целый скандал, отказываясь и минуту оставаться с Виталиком в одной камере. В конце концов, тому пришлось стучать в дверь…
На следующий день, на прогулке, одна из хат с другой стороны корпуса “малолетки” поинтересовалась, что за “птица” заехала к ним от нас. В разговоре мы узнали, что Виталик преподнёс нас, как беспредельщиков, но всерьёз никто его рассказы не воспринял. Чтобы расставить все точки над “и”, виновнику возникшего беспокойства задали ещё несколько вопросов из нашей хаты, а затем передали соседям “компромат” в виде записок. Через минуту в дворике за стенкой раздавались звуки ударов и крики, заглушавшие чей-то яростный шёпот: ”…падла об… порядочную хату хотел, пи…”
На шум вскоре прибежали “воспет” и ещё два офицера. Было слышно, как открывали дверь, забегали внутрь. Голос старшего “воспета”, Рыжего; вот кого-то выводят. Как только дверь захлопнулась, мы окликнули соседей:
– Пацаны, кого забрали?
– Виту!
Всем было и без того понятно, что единственным пристанищем Виталика оставался “гарем”…
В попытках установить относительно контролируемый порядок в камерах, воспитатели рассаживают среди малолеток и взрослых – “паханов”, тоже з/к, по одному на хату. На “взросляке” таких недолюбливают, справедливо причисляя их к группе “хозбанды” – шнырей. Да и сами малолетки относятся к ним с предубеждением, не желая мириться с попытками ограничить их свободу действий. Некоторые малыши вынуждают паханов ломиться, придерживаясь старого закона: “пахан – взападло”, другие закрывают глаза на отжившие своё предписания прошлого, смотря на вещи более практично: будет в хате пахан – будут и сигареты, курить ведь ему не запретят – он-то совершеннолетний. Соответственно, и сигареты, попадающие в камеру, отшманываться не будут, да и у “воспета” когда никогда возьмёт “пачушку”.
Как бы там ни было, то, как будут относиться малолетки к пахану, – вопрос, который разрешат его собственные рассудок и воля. Мне приходилось слышать и уважительные отзывы о сидевших в камерах паханах, даже по прошествии долгого времени, слышал и ругань, и даже рассказы об издевательствах, которым подвергались те из них, которые не сумели по-настоящему прижиться в камере. Везде явно прослеживалась прямая связь между правильностью (или неправильностью) действий взрослого человека и реакцией окружающих его детей…
Считается правилом хорошего тона рассуждать о своих будущих судимостях, увлекаясь романтизмом арестантских традиций или обсуждать вслух планируемые наперёд преступления с размахом… Не верьте обманчивой видимости: даже самый, на первый взгляд, потерянный из них в глубине души жалеет о своём попадании сюда, оказаться здесь снова может хотеть только ненормальный…
Описание карцера, на мой взгляд, также заслуживает некоторого внимания того, кому небезынтересна тюремная тематика.
Как мера наказания, водворение в карцер применяется против грубых нарушителей режима содержания, установленного для содержащихся в СИЗО, т.е. является крайним средством. На самом же деле, “сажают” сюда часто, а поводом может послужить даже незначительный проступок, бывает и такое, что все камеры карцера оказываются занятыми, и тот, кому уже выписали постановление, ждёт несколько дней, пока кто-нибудь не освободит ему место.
(Кстати, менее строгими мерами наказания заключённого администрацией являются выговор, выговор с занесением в личное дело, лишение очередной посылки/передачи, лишение права на очередную возможность приобретения продуктов в тюремном ларьке (проще говоря, “отоварки”). В “зоне” к этому перечню добавляется водворение в ПКТ как самое жесткое из числа официально санкционированных средств.)
Несовершеннолетним назначают срок до пяти суток карцера, столько же – женщинам, остальным дают до пятнадцати суток, хотя встречается и такое, что арестант не покидает “кичу” по месяцу и более.
Располагается карцер, конечно же, в наиболее сыром и темном месте – в подвальных помещениях. Очевидно желание начальства изолировать содержащихся в карцере от общей массы з/к, но достичь этого в полной мере им никогда не удается. По “воровским понятиям”, карцер и санчасть, наиболее нуждающиеся в помощи, “греются” в первую очередь: сюда передаются сигареты, чай, “тормозки”, одежда, книги и т.п. так часто, как это вообще возможно. Нередко и баланда здесь намного сытней и питательней, чем “наверху”.
Местный микроклимат карцера оставляет, конечно, желать чего-то лучшего: зимой – холод собачий, согреваться приходится постоянным активным движением: отжиманием, прыжками, да чем угодно, лишь бы не мёрзнуть, стоя на месте. Перед отбоем дежурный контролёр отстёгивает деревянную нару, весь белый день прикреплённую к стене – на карцере заключенный не должен ложиться. Тут, впрочем, и сесть некуда, разве что – на бетонный пол или на металлическую трубку, служащую опорой опускаемой наре. Когда на улице мороз, эта предосторожность оказывается явно излишней – останавливаться и то боишься! Странно, что в подобных условиях люди болеют сравнительно редко, не знаю, чем это объяснить – может быть, мобилизацией сил организма в экстремальных условиях, – да силой привычки.
Бывает, мучаешься целую ночь, свернувшись калачиком и до костей продуваемый ледяным ветром, ”ну, – думаешь с каким-то непонятным злорадством, – на утро заболею без вариантов. На “крест” (санчасть) съезжу – полежу, обману эту сволочь хоть на пару дней”. Не тут-то было! На утро здоров, и самочувствие отличное, как назло.
Сказать, что на карцере скучно, нельзя: напротив, люди отдыхают в тишине от надоедающей камерной суеты, собираются с мыслями. Если же вам не повезло попасть на “неблагополучную” тюрьму, мечты об отдыхе придётся оставить, а вот “гостей” ждать резон есть – залетят остолопы в масках, изобьют дубинами, ногами, чем попало, одним словом – беспричинно. Так, оказывается, местное руководство собирается перевоспитать своих подопечных: “пряника нету для вас, а кнут всегда найдётся!”
Ладно, и на них Божья кара придёт, расскажу лучше о досуге. Те, кому тяжело переносить одиночество, всегда могут поговорить с соседями через ”кабуру” или окно, а если такой общительный человек успеет всем надоесть до конца своего срока на карцере, есть возможность заняться изучением повадок животных в естественных условиях, например, крыс. Вообще-то эти зверьки обычно ведут себя миролюбиво – некоторым з/к удается подружиться со своими “серыми сокамерниками”.
Если вы не прочь сыграть в шахматы, найти партнёра не составит труда: среди арестантов очень много любителей игр, шахмат в том числе. (В игре, само собой, придётся обойтись без досок – их заменят бумага, ручка и, главное, ваше абстрактное мышление.)
Особое событие в ровной жизни карцера – появление в одной из камер девушки. Соскучившиеся по теплу женского общения зэки тают, слушая звучание мало-мальски приятного голоска, девчушку непременно начинают донимать просьбами спеть, рассказать что-нибудь, иногда затрагивая бедняжку за живое полусерьёзными объяснениями в любви.
В общем, своё пребывание в любом, даже таком малопривлекательном, месте, как карцер, можно сделать, если не приятным, то, по крайней мере, сносным, сохраняя присутствие духа и не позволяя себе унывать.
Не могу сказать, что время, проведенное мною на карцере, прошло впустую – мне выпала чудесная возможность поразмыслить о допущенных промахах и попытаться разобраться в мотивах, толкавших людей на предательство: полученный урок не мог не научить меня некоторой осторожности в отношениях с малознакомыми людьми.
<...>
В этом фрагменте книги автор рассказывает о своем тюремном опыте, который начинался в камере малолеток. Нравы сокамерников и обычаи малолетки.
