Освобожденный украинский военный моряк Опрыско: «Мы никогда не были одним народом, это все – сказки»

Украинский военный моряк Андрей Опрыско, который был освобожден в результате обмена удерживаемыми между Украиной и Россией 7 сентября, сейчас находится в отпуске в родном селе Надетычи Николаевского района Львовской области.

Андрей Опрыско в интервью Радіо Свобода рассказал об условиях содержания в СИЗО «Лефортово» в Москве, о том, как пытался поддержать физическое и моральное состояние, о продолжении военной службы.

286 дней провел Андрей Опрыско в «Лефортово», как и еще 23 захваченных украинских моряка. Его мать, Ольга Опрыско, не скрывает радость. Потому что ожидание, по ее словам, было очень тяжелым.

«Ждала очень, неописуемая радость. Я не плакала все время и держала себя, а когда, в день приезда, встретилась, то не удержалась. Но уже дома, к нам приезжает много людей в эти дни поздравить сына. Андрей ничего не хочет слышать о том, чтобы не продолжать службу. Это его решение, и я не могу на него влиять. Для него только море и море», ‒ говорит Ольга Опрыско.

Андрей Опрыско шутит, что за решеткой зря время не терял ‒ написал для мамы почти 30 рецептов салатов.

‒ Вы делали эти салаты в камере? А все эти составляющие, где брали? Чем резали овощи?

‒ Нам волонтеры приносили продукты, и в камере делал салаты. Пока готовил, не знал, что получится. Когда выходил вкусный салат, то возникал вопрос, как назвать. В самом названии была большая ценность, чем в салате. Здесь есть салат «Лефортовский вал», «Переходящее красное знамя», «Буратино», «Кракен», «Ким Чен Ын», «Брекзит», «Роснефть».

Волонтеры приносили помидоры, огурцы, капусту. Есть каждый день одно и тоже надоедало. Я не очень любил салаты, это больше мамино, но там начал сам делать. Каждый салат был импровизацией, по ходу что-то добавлял. Нож был, как пластиковая школьная линейка, но как-то выкручивался. Самый простой салат «Красная шапочка» ‒ лук порезанный, помидоры черри, соленый арахис, оливковое масло, соль. Перец под вопросом в списке, потому что его нельзя было держать в камере. Можно было продукты покупать в тюремной лавке, нам посольство деньги перечисляли и с того счета отчисляли средства.

Но больше всего приносили волонтеры. Первый суд был в Симферополе, моим адвокатом был крымский татарин. Крымские татары в первый день собрали для нас целый бус одежды, обуви, но нам это не позволили передать. Затем мы попали в «Лефортово», где-то на второй-третий день пришла от волонтеров передача.

‒ Какие были условия содержания в «Лефортово»?

‒ Камера на две кровати, где-то 9 квадратных метров комната, столик, умывальник, туалет. То есть, как когда-то шутил немецкий летчик: сел на Красной площади и попал в «Лефортово», хорошо сиделось, но так и не понял, почему два года сидел в туалете.

Мы поддерживали гигиену, камера ‒ не номер в гостинице, но был телевизор и маленький холодильник. Было такое, что привели в такую камеру… два дня мыл ее, от потолка и до пола все было в пене. Заказывал моющие средства и чистил все.

‒ Как уживались с соседями по камере?

‒ Соседей подсаживали, все были стукачами, мы это понимали. Разные сидели, меняли их. Зависело, как они свои «обязанности» выполняли, были среди них разные люди, в том числе сидели за распространение наркотиков.

В «Лефортово», даже если заключенного переводят из блока в блок, никто ни с кем не встречается. Ты, кроме своего сокамерника, никого не видишь. Я с коллегами виделся только тогда, когда был в суде. У нас была четверка. Когда везли на суд, вот тогда мы говорили и смеялись с наших названий салатов.

Мы написали заявление, что хотим присутствовать в зале суда, чтобы хоть из посольства видели людей, моя дочь приезжала, мы виделись и могли парой слов перекинуться, и я знал, что дома все хорошо.

Самой большой радостью была прогулка, ежедневно выводили. Это было такое место, как камера, но только открытое небо. Спортом там занимались, пробежку делал. За все дни заключения 10 тысяч раз отжимался от пола, не делал сильных нагрузок, так как и еда не та, и мало солнца, и движение ограничено.

Мы знали, что находимся под постоянным видеонаблюдением, поэтому жили спокойно своей жизнью, чтобы они видели, что нам на них все равно. Каждый день ‒ застилали кровать, читали, какая-то стирка своей одежды, учил испанский язык, когда-то в школе ним занимался, решал математические формулы, то есть старался занять себя. Календаря не было, часов не было, праздников мы не ощущали. На Пасху и Рождество колоколов не было слышно из церквей.

‒ Если вернуться ко дню захвата украинских моряков и кораблей, 25 ноября 2018 года, когда пограничные катера ФСБ России брали на таран и открывали огонь на поражение по корабельной группе ВМС Украины. Понимали, что происходит?

‒ Мы понимали, на что мы идем, но чем закончится никто не знал и сами россияне не знали. Они ждали команды и не могли определиться, думали, что нас остановят. Более 15 часов ничего у них не получалось. Мы – военные, готовы ко всему были. Наш экипаж, все экипажи спокойно себя вели, словно вышли в море на учения, некий экстрим. Ребята были на своем месте, знали, что делать, машины нас не подвели. Буксир легче, его было проще достать, а нас не смогли так легко. Но и буксир все выдержал.

‒ Давили ли на вас спецслужбы России, старались ли склонить на свою сторону. Возможно, разговоры наедине с вами?

‒ Вызвали по одному, но нашими объяснениями они были недовольны. Мы ‒ военные и выполняли команду. В Симферополе не было попыток склонить кого-то к чему-то, а уже началось в «Лефортово», чисто психологически. Кстати, к нам присматривались, кто есть кто. Но изначально они понимали, что никто из нас на сотрудничество не пойдет и что их попытки бесполезны. Было такое, что пришли без адвоката, и я написал консулу и начальнику тюрьмы, что напрасно стараетесь.

‒ Вы знаете историю украинского диссидентства, политических заключенных советского времени, изменился ли подход в России к политическим заключенным и военнопленным?

‒ Я читал и интересовался историей диссидентства. Мы сейчас просто стали сильнее. В России это чувствуют, поэтому были аккуратные подходы, и если делали попытки психологического давления, то чувствовали, что мы на это не пойдем, что их предложения не пройдут.

В советское время политические заключенные были беззащитны. А мы чувствовали большую мировую поддержку, от президентов – до детей. Общественное влияние нам помогало.

Думаю, они хотели, чтобы мы сломались, их удивляло наше поведение. Они думали, что мы должны быть подавлены, и говорили, что мы должны судьям мантии целовать, а мы смеемся в зале суда. И это они не могли понять.

Не могли понять в России, что волонтеры нам помогают, что никто нас не организовывает, помогают нашим родным сделать ремонты, пока мы в плену. Тем мы и отличаемся от россиян, мы никогда не были одним народом, не было у нас ничего общего. Это все сказки – об одном народе.

‒ Как получали информацию, что происходит в Украине, что вас поддерживают и не забыли дома? 

‒ Через адвокатов, смотрели телевизор и, конечно, то, что выдавало российское телевидение, трактовали по-своему. Дочь несколько раз приезжала, и это была связь с родными. Волонтеры передавали письма. Это была очень сильная поддержка. Это помогало, в России были в шоке, что мы имеем такую поддержку. Когда мы ехали в суд, то даже рецидивисты нам кричали: «Украинским морякам привет», «Мы любим Украину» – мы и в таких кругах были знамениты.

‒ Вы знали об обмене?

‒ Нет, мы не знали. Спали, в 4:00 нас подняли, сказали: вещи и на выход. Мы уже понимали, потому что из консульства говорили, что возможен обмен. Но я тогда говорил, что буду уверен, что обмен произошел, когда самолет приземлится в Киеве, понимая, что самолет мог к границе долететь и развернуться. Мы готовы были там сидеть столько, сколько надо. Когда самолет сел в Киеве, я первым делом искал родных. Ждали сын и дочь.

‒ Как проходит адаптация после 286 дней заключения в тюрьме? Какие планы в отношении службы?

‒ Я ‒ военный человек и быстро адаптируюсь. Планы – продолжать служить. Я старший матрос, имею высшее образование, предварительно хочу попасть в морскую академию, есть такая возможность – стать морским офицером, о чем всегда мечтал. Скучаю по морю и кораблю.

‒ Вы вернулись в Украину, где столько политических изменений. Речь идет о мирном разрешении вопроса на Донбассе. Как дальше быть с Крымом и оккупированной территорией Донбасса?

‒ Это ‒ украинские территории. Мы имеем такого соседа, что не можем расслабляться, у нас должна быть сильная армия, флот, чтобы у соседа не возникало желания зайти к нам в гости. Если не будем кормить свою армию, то они моментально будут здесь.

Я на такое насмотрелся в «Лефортво», не дай Бог, чтобы такое «счастье», как у них, пришло к нам. Будем землю грызть, а не пустим, пусть хозяйничают у себя. Не хотел бы так жить, как в России, поразила их политика. В России никто никогда простых людей не считал за людей, они свой народ не уважают, что говорить об отношении к другим. Украинцы к такому не привыкли.

‒ А что, если Виктор Янукович вернется в Украину, его адвокат уже предполагает такую возможность?

‒ Пусть возвращается Янукович, я ему не завидую тогда! В «Лефортово» к украинским морякам хотел прийти Виктор Медведчук. Говорю, пусть, но чтобы потом не пожалел. Он не пришел. Я говорил это следователям и своим соседям по камере, чтобы это пошло дальше.

Говорил следователям: если Медведчук придет и договорится о нашем освобождении, то сразу берите наручники и ведите обратно в камеру, не пойду, потому что это – предатель родины, и мне его услуги не нужны. Это дошло до него, потому что была информация, что украинские моряки не хотят видеть Медведчука.

‒ Что вам дает основания верить, что Украина состоится?

‒ Простые люди. Какие бы политики ни были, люди не дадут им развернуть страну и делать что-то против Украины. У нас активные люди, все переживают. Если политики думают, что вернется все обратно, то этого не будет. Мы имеем шанс стать великой державой – и должны его использовать.