Мошенничество в науке: было есть и будет!

Даже в науке жулики были, есть и, увы, будут. Раньше у нас главными побудительными мотивами для научного мошенничества были карьеристские устремления и страх. Ныне же ученая карьера — в советском ее понимании — не гарантирует власти и привилегий. А удачный (или неудачный) эксперимент не грозит увольнением с работы или арестом. Но взамен появился новый, более коварный стимул — стремление во чтобы то ни стало получить грант, или финансирование собственных исследований.Все, что не традиция, то — плагиат…

С. Дали

По мере интеграции отечественной науки в мировую эта опасность будет усугубляться. И чем раньше мы переймем западный опыт борьбы с тамошними жуликами от науки, тем будет лучше.

ИЗ ХРОНИКИ МОШЕННИЧЕСТВА

Джон Лонг, работавший в Массачусетской неспециализированной больнице, получил из федерального фонда грант в размере 750 тысяч долларов и в течение семи лет умышленно фальсифицировал данные своих исследований.

Виджайя Саман, студент Йельского медицинского колледжа, присвоил результаты из статьи своего коллеги и получил под них грант в 100 тысяч долларов от Национальных институтов здравоохранения (НИЗ). Одиннадцать статей этого гастролера от науки оказались плагиатом, но сам он благополучно вернулся домой в Индию, оставив научного руководителя и соавторов в двусмысленном положении.Начинающий исследователь из Иордании Э.А.К. Эльсабти почти слово в слово списал семь чужих статей, опубликовав их в малоизвестных журналах.Марк Штраус из Бостонского университета получил за три года около миллиона долларов на исследование раковых заболеваний, представляя отчеты с фальсифицированными результатами. Перечень нечистоплотных проделок жуликов от науки можно продолжить, но дело это скучное. Давайте лучше познакомимся с наиболее типичными “следственными делами” в области биомедицинской науки.

НЕУТОМИМЫЙ ДАРСИ

В мае 1981 года коллеги Дж. Дарси по Национальному институту крови, сердца и легких испытали шок, узнав, что он занимается фальсификацией результатов исследования. Поначалу пойманный за руку Дарси признал один-единственный факт подтасовки (на которой он и погорел), но его сотрудники и три последовательно собиравшиеся комиссии вскрыли подделку фактов, которые легли в основу его работ, написанных в течение трех лет. С 1977 по 1981 годы он лично и в соавторстве опубликовал 18 статей в главных биомедицинских журналах и около ста рефератов, отдельных глав в монографиях, писем, рецензий, коротких заметок по проблемам клинической и экспериментальной кардиологии. Через пять месяцев после первого признания Дарси в недобросовестности прояснилась методика его “исследований”. Данные экспериментов над собаками, полученные за несколько часов опыта, он “экстраполировал” на якобы имевшие место двухнедельные эксперименты.

Спустя два года, в 1983 году, Дж. Плезантс, знавший Дарси в бытность последнего выпускником университета Нотр-Дам (штат Индиана), не поленился просмотреть две статьи однокашника в студенческом ежеквартальнике. Одна из них была основана на эксперименте, в котором анализировалась кровь из хвостовой вены двухсот крыс. По логике вещей опыт должен был длиться около полутора лет, тогда как Дарси завершил его за неделю.

Комиссии, расследовавшие дело Дарси, рекомендовали лишить его на десять лет возможности получать гранты и работать консультантом в системе НИЗ. До марта 1983 года эти санкции не действовали, пока дело не передали в Министерство юстиции. Ни до, ни после этого столь суровых мер против недобросовестных исследователей в США не принимали. Дарси покаялся в печати, заявив, что, несмотря на вину, хотел бы продолжить исследования и внести посильный вклад в любимую науку.

Тем не менее Дарси не оставили в покое. В 1987 году У. Стюарт и Н. Федер в журнале “Nature” вернулись к его делу, скрупулезно разложив по полочкам все грехи незадачливого кардиолога. Получилось, что Дарси и его соавторы использовали старые данные в новых опытах, мотивируя подлог экономией экспериментального материала (собак) и времени.

Кроме этого. Дарси настолько небрежно вел дневники опытов, что порой допускал анекдотические ошибки. Например, согласно анамнезу, 17-летний юноша, страдающий необычным сердечным недугом, имел четырех детей: 4, 5, 7 и 8 лет. Это была не описка, ибо цифры фигурировали и в таблице, и в тексте.

Из 18 статей Дарси в 13 его соавторами были либо научный руководитель, либо те, от кого зависело получение гранта. “Нужные люди”, как правило, не вникали в суть работы. И, наконец. Дарси баловался самоплагиатом, многократно повторяя то, что было опубликовано им ранее. Любопытную позицию занял научный руководитель Дж. Дарси Е.Браунуолд. Уже зная о фокусах подопечного, он дал ему блестящую характеристику как ученому и человеку. Впрочем, развив столь бурную деятельность. Дарси и без помощи шефа прослыл самым талантливым из молодых кардиологов в США.

Почти шесть лет длился инкубационный период раздумий и переживаний Браунуолда, затем он решился и в той же “Nature” прокомментировал статью Стюарта и Федора. Быть ученым – привилегия, писал Браунуолд. Общество изначально доверяет всем научным сотрудникам, и злоупотребление доверием унижает достоинство самих ученых. Из-за высокой стоимости ошибок научное сообщество должно проявлять здоровый скептицизм. При распределении грантов нужно оценивать не количественный, а качественный вклад ученого в науку. Как правило, трудно объяснить мотивы мошенничества в науке в рамках здравого смысла. Часто мошенничество представляет собой форму бессознательного, саморазрушающего поведения, агрессивная составляющая которого направлена против научных руководителей, коллег и института, где работает мошенник. По сути, это – издевка над наукой. Если разоблачен один-единственный случай мошенничества, надо не полениться и проверить данные других исследований этого специалиста, даже если кажется, что они получены честным путем. Мошенничество в науке – обычное преступление, которое должно расследоваться, как и всякое другое. В целом же, по мнению Браунуолда, наука здорова и подавляющее большинство ученых – люди честные.

ПРЕЗУМПЦИЯ ВИНОВНОСТИ ЭББСА

Многие считают, что к обвинениям в мошенничестве следует относиться с большой осторожностью, поскольку слишком велика бывает цена ошибки. Иными словами, травмировать ученого легко, гораздо труднее убедительно доказать его недобросовестность. Ведь порой бывает невозможно отличить фальсификацию от ошибки или небрежности, от которых никто не гарантирован.

Дж. X. Эббс из Висконсинского университета, считая, что намеренно затянутое Комиссией по расследованию правонарушений в науке при НИЗ рассмотрение выдвинутого против него обвинения вредит его репутации, вчинил иск против Комиссии и группы официальных лиц из Службы общественного здравоохранения. Предметом разбирательства стали три диаграммы, опубликованные Эббсом в американском журнале “Neyrology” в 1987 году. Они иллюстрировали дрожание губ, нижней челюсти и языка у здоровых людей и больных, страдающих болезнью Паркинсона. Вскоре после этой публикации аспирант из лаборатории Эббса Стивен Барлоу заметил, что диаграммы поразительно напоминали три другие, которые он и Эббс опубликовали раньше. Барлоу направил письмо в “Neyrology”, обвинив шефа в незаконной приватизации их общей собственности.

Разбирательство дела Эббса изобиловало недомолвками, проволочками, приливами и отливами энтузиазма, шагами вспять. В 1987 году НИЗ официально одобрили заключение Висконсинского университета, посчитавшего обвинения Барлоу несостоятельными. Затем, в апреле 1988 года, Чарлз Мак-Китчен, работающий в системе НИЗ и лично заинтересовавшийся делом Эббса, представил Комиссии статистический анализ, согласно которому вероятность случайного совпадения диаграмм была равна одной миллиардной.

Администрация НИЗ рассмотрела выкладки Мак-Китчена и решила создать группу экспертов со стороны. Те реабилитировали Барлоу, и официальное расследование началось вновь. При этом выяснилось, что Эббс для своей защиты от обвинений не располагал исходными данными экспериментов. Он чертил диаграммы от руки, глядя на экран осциллографа. Такой опыт, разумеется, был невоспроизводим. Сам Эббс объяснял сходство диаграмм тем, что все пациенты, страдающие болезнью Паркинсона, проявляют одни и те же симптомы. Впрочем, “подследственный” не исключал неисправности лабораторной аппаратуры.

Расследование зашло в тупик. Тем не менее председатель Комиссии НИЗ Дж. Халлум, отметая все претензии, заявил буквально следующее: “Бремя доказательства всегда лежит на плечах ученого, чьи данные оспариваются”. Вот так-то! И ведь наверняка мистер Халлум не был знаком с научными трудами Андрея Януариевича Вышинского.

ПЛОДЫ ДЕМОКРАТИЗАЦИИ

Сами ученые считают, что мошенничество всегда присутствовало в науке, но не всегда об этом было принято говорить вслух. “В прошлом, – писал Е. Ф. Уилок, микробиолог из медицинского колледжа Джефферсона в Филадельфии, чью работу присвоил уже упоминавшийся Эльсабти,- наука была более кастовым занятием, и ученые боялись привлечь внимание к мошенничеству”. Хотя сам Уилок не побоялся огласки, выставив из своей лаборатории пройдоху и направив в журналы разоблачавшие его письма.

Тем не менее, авторитет ученого или института по-прежнему препятствует прояснению истины. Типичный пример “неприкасаемости” – случай С. Барта, английского психолога с мировым именем. Его теория наследования интеллекта легла в основу школьной системы, при которой одиннадцатилетних детей на основании результатов теста распределяли по трем уровням обучения. Теория Барта долгие годы оставалась вне критики, поскольку она устраивала общество, в котором жила вера в то, что ребенок, профессора способнее отпрыска землекопа.

Сенсационность разоблачения теории Барта (уже после его смерти) заключалась в том, что созданный ею дискриминационный барьер определил жизнь не одного поколения людей. Демократизация современной науки сделала факты мошенничества более заметными. Но, как случается, палка оказалась о двух концах. Утратив благоговейное почтение перед мэтрами, да и перед самим храмом науки, молодежь пустилась во все тяжкие. Начинающим исследователям, которые сталкиваются с жестокой конкуренцией, необходимо как можно быстрее завершить собственную работу, опубликоваться, сделать себе имя. Только тогда можно рассчитывать на гранты. И бывает, что юное дарование идет на сделку с совестью, может быть, даже внутренне оправдывая себя. Мол, только в первый и последний раз, а потом все будет по-честному. Если такую позицию можно понять, то гораздо большее презрение вызывают люди, готовые подставить ножку коллегам по научному сообществу, если те могут составить конкуренцию в борьбе за грант. Самое печальное, что, как показывает статистика, в основном этим занимаются молодые лаборанты и начинающие исследователи.

СКЕПТИЦИЗМ “ОРГАНИЗОВАННЫЙ” И ОПРАВДАННЫЙ

В последнее время все чаще можно слышать критику идеи “организованного скептицизма”, предложенной в 1942 году Р.Мертоном и ставшей общепринятой нормой в науке. Суть ее в том, что любой опыт должен быть доступен другим ученым. Воспроизводимость и есть критерий честности экспериментов. Сам Мертон считал, что научные исследования подчиняются строгому контролю, “который, по-видимому, недостижим в иных областях человеческой деятельности”. Или, как выразился Д. Фредериксон, бывший директором НИЗ в 1981 году, “фальшивая монета обнаруживается автоматически и изымается из обращения”.

Все это верно, но принцип Мертона не дает ответа на главный вопрос: преднамеренно ли была отчеканена фальшивая монета?

Столкнувшись с участившимися случаями мошенничества, администрация НИЗ начала предпринимать ответные меры. В ноябре 1981 года вступило в силу постановление, разрешающее правительству лишать грантов целые институты в системе НИЗ, если даже один-единственный сотрудник будет уличен в злоупотреблении финансами или фальсификации данных. Ответственность за предотвращение и обнаружение злоупотреблений возлагалась на сами институты. В свою компьютерную сеть НИЗ ввели систему сигнализации, предупреждающую, находится ли под подозрением в нечестности тот или иной исследователь, претендующий на грант.

Еще десять лет назад американский конгресс считал проблему мошенничества в науке преувеличенной. Однако, по данным Комиссии по расследованию правонарушений в науке, число вскрытых фальсификаций планомерно нарастало из года в год. Дошло до того, что некоторые конгрессмены и даже сами ученые предложили рассматривать научное жульничество как заурядное преступление с передачей дела в суд. Дабы облечь это в правовую форму, в 1986 году было предложено внести дополнение в акт о мошенничестве 1863 года. По этому акту любой человек может возбудить уголовное дело от имени федерального правительства. Если Министерство юстиции отклоняет иск, истец вправе обратиться в суд самостоятельно. В случае выигрыша истец получает до 30% сверх компенсации, которую выплачивает ответчик в тройном размере от суммы нанесенного ущерба.

До сих пор дополнение в акт о мошенничестве 1863 года не внесено, но если это случится, наука попадет в ведение судейских. И такая перспектива не может не волновать научное сообщество США. В 1986 году НИЗ опубликовали проект, а три года спустя – окончательный свод правил расследования обвинений в научном мошенничестве. Примерно в то же время аналогичный документ разработала и опубликовала Ассоциация американских университетов. В июле 1990 года в палате представителей конгресса был рассмотрен законопроект Р.А.Рое о защите научного исследования. Он гласил, что научные учреждения имеют право самостоятельно решать вопрос о виновности своего сотрудника с последующим обнародованием в печати, а научные журналы обязаны публиковать эти сведения.

Одним словом, наука пока лишь пополняет коллекцию мошенников и их проделок, будучи не в силах покончить с ними раз и навсегда. Наверное потому, что нет в природе и быть не может юридических документов и норм, регламентирующих творчество. Похоже, Запад нам тут не поможет, и до скончания века гонять мытарей из Храма будут сами верующие.

В.С.Логинов, С.И.Дорошенко, «Химия и жизнь»