Побег на «зону». От чего и к чему бегут подростки

«Вышел-сел» – этот вариант чаще встречается среди осужденных, чем «сел-вышел». По статистике больше половины подростков повторно попадают в колонию. Сев однажды в «малолетку», возвращаются не один раз, но уже на зону. А она, как болото, засасывает раз и навсегда. Как российский подросток превращается в преступника со стажем.

Все люди добрые

По берёзе ползёт медведь, а на скамейке сидит крокодил. Эти снежные звери, которых слепили воспитанники Ижевской воспитательной колонии, никак не хотят складываться в моей голове с историями об убийствах, изнасилованиях, кражах, совершенных этими же подростками.

Во дворе колонии тихо. По режиму в 12 часов одна часть подростков – в школе, другая – на работе. Возраст здесь не показатель.

– К нам приходят дети с разным образованием, – рассказывает Наталья Курылёва, учитель математики. – Некоторых мы заново учим читать, считать, писать. В пятом классе есть два ученика, которым по 18 лет.

– А они хотят учиться?

– Большинство – да. Для некоторых это единственный шанс закончить школу. Тут режим, и у них нет выбора, пойти на занятия или проспать.

 

Захожу на урок литературы в 11 класс и быстро шмыгаю за последнюю парту. Ловлю себя на мысли, что боюсь поднять глаза и увидеть лица детей. Со спины они выглядят одинаково – бритые головы и зелёная форма. В классе уютно. Стены выкрашены в мягкий салатовый цвет. На подоконнике цветёт розовая глоксиния. Всё как в обычной школе. Учительница заводит речь о библейских мотивах «Мастера и Маргариты» Булгакова. Эта книга первая в рейтинге у осужденных.

– Иешуа говорит: «Все люди добрые». Вы согласны с ним?

– Человек не может быть добрым всегда. Только в определённых ситуациях, – неуверенно отвечает парень за первой партой.

– Вы добрые люди? – вопрос Елены Копыловой заставляет их на минуту задуматься.

– В какой-то момент – да, а в какой-то – нет.

– В каждом присутствует и добро, и зло.

– Если послушать Иисуса, то он даже Иуду считал добрым. Но Иуда же его предал?!

– Тогда представь такую ситуацию: я иду по улице, а навстречу толпа, как я должна относиться к людям, как добрым или как злым?

– Так, как вы хотите, чтобы они относились к вам.

– Значит, поступки людей… – начинает учительница.

– Мы определяем сами, – заканчивают за неё подростки.

 

Это дети, у которых не было детства. Здесь они стараются его наверстать, позволяют себе быть детьми, которые наконец не безразличны взрослым. Они боятся выйти на свободу и снова оказаться ненужными. Чем сильнее личность, тем больше внутреннего страха – примет общество или отвергнет

 

– Все хотят, чтобы к ним относились по-доброму, тогда что источник зла? Димка, как ты считаешь?

– Поведение, – уверенно отвечает он, и класс из девяти учеников поддерживает его дружным мычанием. – Бывает, раздражает человек, бац, ему назло делаешь.

Когда урок заканчивается, невольно наблюдаю за ребятами. Выражение лиц у них детское. Нет колючих глаз и растянутых в ухмылке губ, как у зэков, на которых тюрьма поставила отпечаток.

– Это дети, у которых не было детства, – рушит мои стереотипы Елена Копылова. – Здесь они стараются его наверстать, позволяют себе быть детьми, которые наконец не безразличны взрослым. Они боятся выйти на свободу и снова оказаться ненужными. Чем сильнее личность, тем больше внутреннего страха – примет общество или отвергнет.

Фото: Александр Буланый

 

Певица в рамочке

На окнах белые занавески. На подоконниках цветы. На стенах картины с пейзажами, среди них затесался портрет певицы Максим, аккуратно вырезанный из журнала. Он в рамочке. Если бы меня сюда привели с закрытыми глазами, я бы никогда не догадалась, что это колония. Осужденные создают уют. Напротив меня сын священника. И от него пахнет сигаретами.

– Ты здесь начал курить?

– Нет, дома, – смотрит на меня голубыми глазами Борис.

Иешуа, прозванный Ганоцри, сказал Пилату: «Самый страшный порок – трусость». Страх толкает человека на ложь и предательство, на любое преступление. Во время беседы Борис больше 10 раз скажет слова: «Я боялся». В свои 17 сын священника нарушил много заповедей, но та, из-за которой он здесь, – «не укради».

– С шести лет ходил в церковь и читал Библию. Родители хотели воспитать меня хорошим человеком. Я слушал их, потому что боялся не оправдать надежд. Когда исполнилось 14, у меня появились 25-летние друзья. Они делали всё, что хотели. Им нужны были мои карманные деньги, а мне – свобода, которая была у них. В компании я научился курить, пить и убегать из дома.

– А как родители смотрели на это?

– Закрывали дома, но ни разу не ругали, потому что я показывал себя с той стороны, с какой они хотели меня видеть. Мне всё сходило с рук. Я думал, что так будет всегда: преступление без наказания. Когда уехал учиться за 300 км от дома, почувствовал настоящую свободу.

У него сорвало крышу. Наркотики, пьянки и отчисление из техникума. Результат – инфаркт у отца. Подростка забрал к себе дядя-священнослужитель. Всё было хорошо, пока Бориса не захотели увидеть домашние.

– Я очень боялся разговора с папой, – торопится объяснить мне подросток, – начал думать, как улизнуть. Друг предложил ограбить моего дядю. Это было просто, потому что я уже воровал у него. Мы составили план ограбления, – говорит Борис и начинает описывать всё до мельчайших подробностей.

План он составлял на трезвую голову, что противоречит статистике, которая утверждает: преступления совершают нетрезвые дети.

 

Все они мечтают о светлом будущем. Но когда выходят на свободу, получается иначе. Один только парень мне сказал, что у него не будет детей, потому что он не хочет, чтобы они были такими же, как он

 

– Друг пришёл пьяный, – морщится Борис, – я дал ему нож, чтобы он напугал дядю, сам я боялся. Он ударил его ножом в плечо, испугался и убежал, но от страха забыл надеть ботинки и пальто. Погреться пришёл в ближайший дом. Оказалось, что там жил полицейский.

– На сколько лет тебя наказали?

– Я до последнего на суде думал, что меня не посадят. Но судья оказалась верующей, сказала, что за нападение на священника надо проучить, и дала два года. Мне осталось сидеть девять месяцев, но я надеюсь выйти раньше.

– Ты уже думал о будущем?

– Когда выйду, у меня будут семья, работа. Теперь мне не всё равно, как раньше.

После нашего разговора Борис идёт в уголок с иконами.

– Все они мечтают о светлом будущем, – рассказывает начальник колонии Юрий Безмельницын. Но когда выходят на свободу, получается иначе. Один только парень мне сказал, что у него не будет детей, потому что он не хочет, чтобы они были такими же, как он.

Фото: Александр Буланый

 

Закон милости

В уголке с иконами вместе с Борисом молятся ещё пять ребят. Когда-то этот уголок появился здесь по просьбе самих осужденных.

– Я знаю, что Бог есть, и всё, – объясняет мне Дима. О его местонахождении бабушка и дедушка не знают. Родители подростка тщательно скрывают это от них – сердце у стариков слабое.

– Что бы ни случилось, пусть даже все отвернутся от меня, мой Бог всегда будет со мной, – ни на секунду не сомневается Дима. Такая крепкая вера, как у него, среди осужденных встречается нечасто.

– Я не верю в Бога, – мотает головой Максим. Он недавно вернулся в колонию.

– А раньше верил?

– Верил, – нехотя роняет он.

Вера здесь у каждого своя. Личная. Те, кто верят, о Боге не говорят. Те, кто не верят, тоже молчат, но пишут стихи:

 

Где же вы были, Боги бездарные,

Когда душа моя умирала?

Где же вы были,

Когда я сам начал убивать?

Я презираю вас.

 

– Они меня спрашивают, почему я должен верить, если мне Бог не помог. Я задаю им вопрос, когда он не помог, когда вы ждали наказания? Может, вы себя потеряли? Может, Бога ещё не находили? – не спеша рассказывает иерей Дионисий Суздалев. Ему не больше 30 лет. В храме на территории колонии он служит третий год.

– Первое время было тяжело видеть детей в колонии. В голове сразу возникал вопрос – почему? И я не всегда находил ответ.

Храм небольшой, но и прихожан немного. Сегодня на службу пришло пять человек из 78. Первое, что они делают – ставят свечки за здравие.

 

Был такой случай, когда мальчишка намеренно совершал преступления, чтобы вернуться сюда и закончить восемь классов, потому что в общеобразовательную школу его после колонии не взяли и в вечернюю школу не приняли

 

– Некоторые не приходят в храм, потому что боятся услышать правду. Они даже себе не признаются в том, что виноваты, обвиняют Бога в несправедливости. И они правы, потому что если бы Он по справедливости относился к нам, то мы давно были бы стёрты с лица земли за грехи. Мы живём по закону милости.

Порог церкви Максим не переступает.

– А почему ты перестал верить?

– Не хочу говорить, – отворачивается от меня подросток.

Максим похож на маленького, испуганного и колючего зверька. Глаза его постоянно бегают. За время разговора он так и не поднимет их на меня. Первый раз он украл в 17. Сел. Через девять месяцев вышел и опять сел. И опять за кражу.

– У тебя был страх перед тюрьмой?

– Только первый раз.

– Почему вернулся?

– Я знал, что сяду.

– Почему воровал?

– Не хочу отвечать.

– Ты раскаиваешься?

– Нет.

– Ты оправдываешь свои поступки?

– Да.

– Первое, что ты сделаешь, когда выйдешь?

– Попытаюсь вернуться обратно.

– Почему?

– Не хочу отвечать.

Дальше на все вопросы я слышу одно: «Не хочу отвечать, не хочу, не хочу». Позже я узнаю, что родители у него пьют, на свидания не приходят. И становится ясно, почему он не хочет свободы. О том, что здесь колония, напоминают только забор, которым огорожена территория, таблички с именами воспитанников на кроватях и зелёная форма.

– Им здесь проще, – рассказывает начальник психологической лаборатории колонии Ольга Владимирова. – На свободе нужно прикладывать усилия – учиться или зарабатывать. А здесь каждый день котлеты, горячий суп, многие из них дома так не кушали. Был такой случай, когда мальчишка намеренно совершал преступления, чтобы вернуться сюда и закончить восемь классов, потому что в общеобразовательную школу его после колонии не взяли и в вечернюю школу не приняли.

С одной стороны, сегодня у Ижевской колонии хороший показатель: всего 78 осужденных, хотя лимит содержания 450 человек. С другой – это всего лишь результат демографической ямы. По сравнению с 2000 годом подростков в стране в два раза меньше. Но что будет через 10 лет, когда придёт поколение «нулевых»? Тогда стимулом рождения ребёнка для многих стали 200 тысяч рублей. Часть «детей нацпроекта» сегодня воспитывают не родители, а улица. Что из этого получится, покажет время, но уже сейчас можно предположить, что к 2020 году в колонии будет пополнение.

– Что нужно сделать, чтобы не было малолетних преступников?

– Менять общество, – разводит руками психолог. – Но это не сделаешь одним махом. Единственное, что может притормозить рецидив, – реабилитационные центры, в которых им помогут найти работу и крышу над головой. Чтобы они не возвращались после колонии к пьяным родителям, например, или в то окружение, которое привело их в колонию. Иначе это просто бермудский треугольник – вышел, сел.

Фото: Александр Буланый

 

Сроку сорок сороков

– Лишний раз не улыбайтесь, – инструктирует меня замначальника ЛИУ №4 Андрей Кропотин. – Они обычные мужики, на внимание быстро реагируют.

Во дворе «туберкулёзной» тюрьмы сидит Пушкин в цветах. Осужденным сидеть некогда, им нужно успеть раскидать снег. Большинство из них – «возвращенцы», те, кто перекочевали сюда из «малолетки». Сухая статистика говорит, что в России 60% подростков возвращается за решётку. Колония их не исправляет, а лишь укрепляет связи с этой средой. История начала пути у каждого своя, а вот конец практически всегда один и тот же.

– Дубинку бы в чехол убрать, – спохватывается Кропотин, – чтобы осужденных не травмировать.

– А чем она их травмирует? Воспоминаниями?

– Да нет, у нас же гуманизм, за каждый удар нужно отчитываться, мы их не бьём.

В кабинете начальника нас ждёт осужденный Юрий Романов. По его лицу трудно определить возраст. Оно состоит из складок и морщин, а вместо губ – ниточка. Гладкая кожа на руках говорит, что ему не больше 60. Я практически угадываю – ему 56, из них 30 он провёл за решёткой. Пока вырваться из бермудского треугольника колонии у него не получилось. Так и бегает туда-обратно – со свободы в тюрьму, из тюрьмы на свободу. Уже одиннадцатый раз.

– Первый раз сел, когда было 15, – голос у Романова выцветший. – Я украл в магазине пирожное для девочки, в которую был влюблён. Хотя нужды воровать не было, я вырос в благополучной семье и в материальном плане, и в духовном.

 

Мне нравилось воровать, привлекала вольная жизнь воров в законе. Когда мы ещё жили в бараке и папа строил лагпункт для заключённых, нашими соседями были освободившиеся зэки. Я влился в эту публику. Меня научили лазить по форточкам. И поехало: первый и второй сроки я провёл в «малолетке»

 

– Тогда почему залезли в магазин?

– Мне нравилось воровать, – испытующе смотрит на меня осужденный, – привлекала вольная жизнь воров в законе. Когда мы ещё жили в бараке и папа строил лагпункт для заключённых, нашими соседями были освободившиеся зэки. Я влился в эту публику. Меня научили лазить по форточкам. И поехало: первый и второй сроки я провёл в «малолетке». Тогда дети из благополучных семей часто садились – чувствовали вседозволенность.

Сегодня подростки из благополучных семей среди осужденных тоже не редкость. А их преступления, по словам психологов, намного жёстче: избиение, убийства по причине всё того же чувства вседозволенности. В то время как малолетние преступники из семей неблагополучных идут против закона в какой-то степени вынужденно. Крадут и грабят, потому что есть хочется, например.

– Дело не в семье, а в выборе ребёнка, – в тусклых, как после многоразовой стирки, глазах Романова усталость. – Нужно спрашивать, почему он выбирает то, а не другое.

– Почему он выбирает возвращение в колонию?

– Или он не нужен никому на свободе, или ему никто не объясняет, как можно жить по-другому. А если он просто не хочет понимать, то, значит, в нём самом уже что-то не так, и он сделал выбор.

– Колония может исправить ребёнка?

– Она не способна сделать лучше или хуже, может только изолировать от общества. Если человек сам себя не переломит, то будет катиться по наклонной. Я мечтал стать вором в законе и упорно шёл к цели, пока не попал во взрослую тюрьму.

– А что изменилось там?

– Я увидел всю грязь, ложь и лицемерие преступного мира. Понял, что всё, о чём мечтал, – сопливая романтика, которой так много в головах подростков.

– Тогда почему вы не оставили преступный мир, когда освободились?

– Кто бы мне дал нормально жить с моим прошлым? Я уже не мог выпутаться, продолжал воровать, начал колоться. Когда этот срок отмотаю, мне будет уже 61 год.

– Вы верите в то, что выйдете?

– Если вылечусь и меня отправят обратно на особый режим в Мордовию, то я не вытяну. Там условия содержания в 300 раз хуже, чем здесь.

– Вас дома кто-то ждёт?

– Жена, ей 29 лет, – на лице Романова появляется блаженная улыбка. – К нам на роспись в самарской тюрьме сам генерал приходил. И мама ждёт, ей сейчас 86 лет. Я ей постоянно с таксофона звоню. Она говорит, что ей бы меня только дождаться в последний раз. Но в 91 год… Она, наверно, уже не дождётся.

 

Свобода без границ

– Бесаме, бесаме мууучо, – приятный тембр голоса Володи уводит в сон. Я сижу в одном из модных ресторанов города и слушаю американские и итальянские хиты. На сцене высокий голубоглазый блондин, как из лучших фильмов про любовь. Сегодня, в четверг, в зале почти никого. Танцует влюблённая парочка, она не знает, что пять лет назад Володя вышел из колонии.

– Вы не боитесь меня, я же преступник? – нервно смеётся певец, когда мы выходим на улицу, чтобы наш разговор в ресторане никто не слышал.

– Кто вас научил петь?

– Я самоучка, – улыбается Володя. В колонии помогли развить талант. Там было для этого много времени, пять лет.

– Большой срок для подростка.

– Я убил мужчину, – отводит он глаза. – Мы выпивали вместе. Он начал домогаться, и я завёлся. Ударил два раза, потом пелена упала на глаза. А всё началось с того, что я хотел свободы и начал убегать из дома, – вздыхает Володя.

 

Когда я был на этапе, в клоповниках, сразу понял, что я должен сделать всё, чтобы не вернуться обратно. Никогда. Много читал, общался с теми, кто был близок мне по духу, когда вернулся, сменил круг общения. Я никого не виню. Это был заслуженный отпуск в тюрьме

 

Его история не уникальна, похожа, как близнец, на множество других, которые я слышала от подростков в колонии. Свобода в рассказах – ключевое слово.

– Свобода – это когда тебя никто не контролирует.

– А разве она не заканчивается там, где начинается свобода другого?

– Нет, она ограничивается только собственными понятиями добра и зла человека.

Так думают большинство подростков в колонии. На свободе они жаждут неподконтрольности. Оказавшись за решёткой, больше утверждаются в своём желании.

– Когда я был на этапе, в клоповниках, сразу понял, что я должен сделать всё, чтобы не вернуться обратно. Никогда. Много читал, общался с теми, кто был близок мне по духу, когда вернулся, сменил круг общения. Я никого не виню. Это был заслуженный отпуск в тюрьме.

Володя закуривает сигарету.

– Почему колония вас не засосала, как многих других?

– Всё-таки срок играет роль. У тех, у кого он маленький, думают: «Ага, сейчас посижу, да выйду», – у них нет желания исправляться, они не чувствуют за собой вины. Те, у кого срок большой, начинают репу чесать: как бы поскорее выйти, что для этого нужно сделать. Но это не главное. Никто не может исправить человека, если он сам не захочет. Когда человек сам всё осознает, то и колония ему не нужна. Только собственный выбор может либо спасти, либо утопить.

Автор: Дарья Соловьева, РУССКИЙ РЕПОРТЕР

Tweet