Домашнее насилие: рассказы двух женщин

Ольга Зайцева, пострадавшая

(фамилия изменена, настоящая фамилия известна автору)

Фото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Когда умер мой дед, мамин муж стал единственным мужчиной в нашей семье, и тут начались поползновения: он стал меня неожиданно трогать и разглядывать. Если бы он сразу на меня накинулся, было бы одно, но нет, он умел работать с детьми и действовал постепенно. У него, кстати, был полный ящик порнухи с тинейджерами и куча книг по психологии; детей он знал хорошо, и я боюсь думать, что он делал с ними в пионерском лагере».

Мария Мохова, директор кризисного центра «Сестры»

«Я работаю уже двадцать лет. К нам в год поступает порядка трехсот заявлений от жертв сексуального насилия. До заявлений в милицию по нашей статистике доходит порядка 12%, и вот почему: любой допрос, любое следственное действие рушит все, что мы сделали.  

Наши психологи привели ее в порядок, она нормально живет, ее вызывают в милицию — и все, мы скатываемся на изначальную позицию. Я часто говорю о том, что наказание преступника не есть реабилитация пострадавшей. Для меня важно, чтобы человек мог жить нормально, это самое главное. Когда происходит изнасилование, то сразу возникают три проблемы: здоровья, психики и защиты прав. И все это случается в один момент».

Ольга Зайцева

«Начались многочасовые каждодневные унижения, которые мама почему-то поддерживала. Ее мужик говорил, что я — ничто, мое в квартире только дерьмо в унитазе, да и то не факт. Ночами я мыла подъезд и стирала постельное белье, поскольку считалось, что я ничего не делаю — учеба, художка, музыкалка не считались. Ночью он высыпал мне в кровать мусор из ведра — не вынесла ведро, спи с мусором. Мне запрещали иметь личные вещи и заводить друзей. Одежду мне покупали только мальчиковую, чтобы не было понятно, что девочка растет. Жили мы в двухкомнатной квартире — в первой комнате моя старенькая прабабушка, во второй — мы. Я спала в проходе; мама с мужем при мне занимались сексом, обычное дело.

Он стал серьезно ко мне приставать, когда мне исполнилось 10 лет. Он сидел дома, не работал, зато работала мать. Я приходила из школы, он клал меня на кровать, накрывал мне лицо подушкой, и вперед. При этом девственности он меня не лишал — понимал, что проникновение точно можно доказать. Ощущения у меня были очень странные, сейчас я их и вспомнить не могу — я 15 лет над этим работаю, хожу к психиатрам».

Мария Мохова

«Я не могу сказать, много ли дел доходит до суда. У нас же закрыли статистику МВД о сексуальных преступлениях в отношении несовершеннолетних. По результатам 2010-2011 годов — семьсот приговоров по Москве и шестьсот по Московской области. Когда мы говорим с судьями, то они отвечают — по таким делам почти стопроцентная осуждаемость. То есть, если дело доведено до суда, и пройдены все этапы следствия, то у судьи вопросов не возникает. 

Наша статистика выглядит так: 300 человек к нам обратились, 5% дошли до суда, а собирались —12%. То есть, 7% потерялись по дороге — не взяли заявление в милиции, отказались возбуждать уголовное дело. Самые страшные для меня дела — домашнее сексуальное насилие. И очень страшно, когда это происходит с детьми.

Если жертве 13-15 лет, то уголовное дело почти невозможно возбудить. «Она сама хотела, она выглядит, как взрослая, а я не знал». Очень часто родители не готовы выносить такие дела на публику и не всегда готовы защищать своих детей. Мать, которая сначала говорит: «Я бы костьми легла за своего ребенка», на деле… например, она видит в дочери соперницу, потому что подрастающая девушка похожа на маму в молодости, но она более привлекательна, чем мама, которая на 20 старше».

Ольга Зайцева

«В 15 лет меня сняли с крыши. Я хотела прыгнуть, потому что меня никто не слышал — особенно мать. Я долго вообще не решалась рассказать о своей ситуации: человек, который всяким ужасом с ребенком занимается, подспудно прививает ему мысль, что это — секрет, рассказывать о нем стыдно, и кто же ребенку поверит?! Кажется, когда мне было лет тринадцать, я осмелилась рассказать лучшей подруге, та — своей маме, а она уже — моей. Был огромный скандал: мама орала, что я вру, а ее муж — что я ему мщу за то, что он мне не родной отец, и я его «за это ненавижу».

Фото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Мария Мохова

«В случае с педофилами — это ведь не избил, связал, изнасиловал. Делают так, чтобы ребенок не отказывался и дальше, чтобы никто ничего не понял, чтобы не осталось следов. То есть, ласка, обман, иногда — шантаж и манипуляции.

Нам звонят люди, просят помощи. Иногда людям нужно просто поговорить по телефону. Бывает, что нам оставляют свои контакты, мы находим психолога, они встречаются и работают. Если нужен юрист, мы находим юриста. С нами сотрудничают 25 психологов — все прошли наш тренинг, все сидели на телефоне доверия. Мы ведем все случаи, поскольку от момента подачи заявления пострадавшей в милицию до суда проходит год. Если нужно, нас вызывают в суд».

Ольга Зайцева

«Когда мать была на работе, он клал меня в постель несколько раз в неделю, отвертеться было невозможно. Либо унижения — есть не давали, спать всю ночь с мусором, либо — «потерпи немного, скоро все закончится». Подушка на глазах, дышишь так: вправо поворачиваешь голову, влево. Я даже не помню, сколько это продолжалось — 10 минут, полчаса, час, очень странно время текло. Мне казалось, что это никогда не кончится, я его панически боялась: здоровый черноволосый мужик размером со шкаф. Я убить его не хотела, просто тряслась, как кролик перед удавом.

Я в церковь ходила, в Черкизово, но там сказали: «Дела семейные, не полезем». А меня больше всего убивало, что на моей стороне никого нет — бабушке я боялась сказать, она старенькая. Мать считала, что я вру, что у меня больная фантазия. Я пошла в милицию, но мне сказали, что если нет очевидных следов насилия и проникновения, то мне помочь не смогут».

Мария Мохова

«Следователи берутся за такие дела не очень охотно. У нас был договор со Следственным комитетом Москвы: там ежедневно идут ориентировки по возбужденным делам. Нам телефонограммой сбрасывали информацию по сексуальным преступлениям. Смысл был такой: если к вам обращаются, а у вас в базе есть похожие случаи, то фигуранту дела будут вменять не один эпизод, а несколько. Но сейчас идет реформа МВД, и в этом году все наши договоренности полетели в тартарары».

Ольга Зайцева

«Мама с ним поругалась и выгнала его на полгода. Счастливое время: у меня появилась своя комната. Потом мать его вернула, и я спала с ножом под подушкой, потому что он мне говорил, что хочет от меня ребенка. Мне тогда было 16 лет.

Из школы меня выгнали после девятого класса. Я ушла в техникум. Мои друзья знали, что отчим за мной охотится, и провожали меня домой. Потом мама его опять выгнала — уже навсегда.

Его звали (произносит фамилию, имя, отчество, -прим. авт.). Я его встретила в метро восемь лет назад и впала в ступор на несколько часов, с трудом пришла в себя.

Я была три раза замужем, не знаю, нормально это или нет. При таком детстве вообще, мне кажется, ничего нормального быть не может. У меня сейчас есть карьера, образование, хобби, я очень много работаю над собой, но никак не могу выбраться из этого круга. Травма все время дает о себе знать: что-то напоминает о том ужасе, и я скатываюсь в депрессию. 

Мы отлично жили с первым мужем, до сих пор дружим, просто гормоны ушли, кончилась любовь. А второй муж… я в какой-то момент поняла, что он пытается меня чморить, и когда он попробовал меня побить, я его просто тупо выгнала из дома. Третий муж был слишком юн, очень хотел жениться, а после свадьбы быстро перегорел. Я помню, первый муж мне говорил: «Давай мы твоего отчима найдем, в бетон закатаем». Я отвечала: «А смысл? Прошлое уже не исправишь. Я не почувствую радости, счастливое детство у меня не появится».

Я очень хочу семью и детей. Когда я в первый раз занималась сексом, мне было 17 лет, моему парню — тоже. Это была моя первая любовь, он был девственником, я — девственницей, мы любили друг друга, и все было прекрасно. И в моей голове — спасибо психологам — секс не связан с детским ужасом. В психоневрологический диспансер я пошла, когда уже училась в техникуме».

Мария Мохова

«Денег нам не хватает. Если нужно, то я пойду и зарегистрирую центр в качестве «иностранного агента», хотя это очень обидно, но я не могу не помогать людям. Если государство считает, что женщины и дети — не его проблема, то оно ошибается, но спорить с ним бесполезно. Вообще, всем понятно — детей насиловать нельзя. Но, как только ты сталкиваешься с насилием, то всплывают странные вещи: если сотрудник МВД, то насиловать можно, если мой ребенок, то можно, хочу насилую, хочу — вообще убью. И это происходит сейчас, в XXI веке».

Ольга Зайцева

«Я даже не знала о том, что существует центр помощи жертвам насилия, мне только недавно об этом сказал психолог. Сейчас я хожу в государственную психологическую службу, и непонятно, сколько это будет продолжаться: мы сейчас пытаемся выкопать все якоря, на которые я срабатываю, нащупать основные болевые моменты. Я перестала панически реагировать на черноволосых и кареглазых мужчин пять лет назад, а постоянные, циклические ночные кошмары прекратились года три назад — до этого мне много лет снилось, что я с отчимом все в той же старой квартире, только там нет ни окон, ни дверей.

Когда нет за спиной семьи, это ужасно — бывает и отчаяние, и паника. Но я держусь: восемь лет работаю фотографом, снимаю бездомных собак, для которых ищут хозяев, работаю волонтером. С 17 лет содержу себя сама. Конечно, мне сейчас легче, чем 15 лет назад, но у меня диагноз «депрессия», меня лечат, дают «колеса» —нейролептики, антидепрессанты. Было такое время, когда у меня пропали все желания, исчезла координация движений, мне ничего не хотелось. Я видела в психоневрологическом диспансере людей, которые сходили с ума от однократного насилия. Но мне при рождении выдали сильную волю к жизни — на этом и держусь».

Мария Мохова

«Многие люди после пережитого насилия восстанавливаются сами, без профессиональной помощи. Но тут как в случае с простудой, и это нужно понимать буквально: человек может перенести грипп на ногах без всяких лекарств, а через 5 лет — осложнение на сердце. 

То есть выйти из пост-травматического стресса, причиненного насилием, человек может, но какие ресурсы он задействует, и в каком месте оборвется тоненькая ниточка, предсказать нельзя. Общаться дальше с мужчинами, заводить детей — это вполне реально, если речь не идет о зверском изнасиловании, после которого человек становится инвалидом. Мы не употребляем слово «жертва», потому что это стигма на века. Это не так. Ты — не жертва, ты пережила нападение, но осталась жива. И теперь нужно строить другую жизнь, и она может быть вполне нормальной. И чем больше ты получаешь помощи и поддержки, тем лучше».

Татьяна Лапина, пострадавшая

(фамилия изменена, настоящая фамилия известна автору)

Фото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Когда хозяин квартиры, которую я арендовала, сказал, что мне срочно нужно съехать, Дмитрий предложил временно пожить у него, мы договорились о разных спальных местах, и я переехала. Он был щедр, заботлив, трепетно относился ко всем моим просьбам, говорил, что хочет создать со мной семью. В какой-то момент это все меня покорило. Мы начали жить вместе как пара, я почувствовала, что мы — семья».

Мария Мохова

«Нет стопроцентных признаков, по которым вы можете заранее узнать мужчину, который будет проявлять агрессию. Но стоит обратить внимание, насколько человек ревнив. Когда мы «перематываем» назад истории женщин, подвергшихся насилию, часто оказывается, что уже в начале отношений мужчины высказывали недовольство: «зачем ты ему улыбнулась», «почему он так на тебя смотрел» и так далее. Чаше всего девушки трактуют сцены ревности, как безумную любовь. Но ревность не имеет отношения к любви, она говорит о чувстве собственничества и может быть сигналом того, что последует насилие».

Татьяна Лапина

«В 2012-м году его настроение внезапно изменилось, он стал обидчив, невежлив, неразговорчив. Стал отдаляться. На вопрос: «Что не так?» — не отвечал. Ему не нравилось, когда я тратила деньги на парикмахерскую или покупала что-то из одежды (на свои же деньги). Он мог сильно разозлиться, когда я просила его о чем-то простом в быту: например, отвезти лекарства заболевшей дочери. Он ворчал на меня за то, что я покупаю слишком много продуктов, которые я ему же и готовила. Как-то он взял мой телефон и отправил себе смс с текстом: «Я твоя рабыня».

Мария Мохова
«Домашнее насилие основано на том, что один из партнеров присваивает себе право полностью контролировать другого. Жертва оказывается внутри системы запретов: «ты должна делать так», «ты не имеешь права покупать косметику», «никаких гостей», «без меня не поедешь». 

В нашей практике были такие случаи, когда женщина не могла себе купить колготки или нижнее белье, потому что муж говорил: «Кому ты это собралась показывать? Тебе это не нужно!»»

Татьяна Лапина

«Однажды я увидела, что он в смс своей сестре назвал меня «тварью», а потом написал дочери бывшей жены: «Мама все так же вкусно готовит? Вы мне снились». Меня это сильно задело. Я сказала, что меня обижают эти сообщения, а он резко вскочил, бросился на меня, начал душить и бить кулаками по голове. Я оказалась на полу, плакала, от ужаса даже не могла кричать.

Он выскочил на кухню, через пару минут вернулся, обнял меня: «Прости, я не хотел. Со мной такое бывает». Это было девятого августа 2012 года. Первый и последний раз, когда он извинился за побои. Дима отвез меня в больницу № 68. В карточке записали ушибы мягких тканей головы, врач выписал успокоительное и предложил написать на моего сожителя заявление в полицию. Я отказалась, так как была уверена, что это не повторится».

Мария Мохова

«Конечно, она хотела верить, что это в первый и последний раз. Он же извинился, за руку ее держал, рядом с ней сидел, в глаза смотрел. В США, если женщина со следами побоев поступает в медицинское учреждение, к ней тут же приезжают специалисты из кризисного центра и социальной службы. Они ей объясняют, что, во-первых, она не виновата, а, во-вторых, это само собой не кончится, мужчина должен научиться управлять своим гневом, и это проблема».

Татьяна Лапина

«После той стычки у нас все наладилось. Дмитрий стал заботлив, ласков, настало время комплиментов и подарков. Потом опять резко начинались периоды отдаленности, когда становилось ясно, насколько мы разные.

У него среднее техническое образование, у меня два высших (экономическое и юридическое), он работал слесарем на автосервисе, я — заместителем руководителя юридического отдела торговой организации. Я люблю книги и театры, он — нет.

Когда я пыталась узнать, что не так, он кричал: «Опять тебе вправить мозг?», набрасывался и колотил меня по голове. Каждый раз я думала, что это в последний раз, больше я этого не допущу. Я же образованная, умная, взрослая женщина, я с этим разберусь. Искала причины в себе, жалела его, думала, что он переживает из-за работы, из-за развода, из-за долгов. Была терпеливой, читала ему книги вслух, поддерживала его во всем».

Мария Мохова

«Бытовое насилие — это круг, в центре которого власть и контроль. Сначала все хорошо, потом нарастает напряжение, женщина чувствует, что партнер злится, недоволен, он невежливо разговаривает или вовсе молчит. Она старается узнать, что не так, изо всех сил пытается быть милой, доброй. Но недовольство набирает обороты и выливается в акт агрессии.

Следующая фаза: «медовый месяц». Мужчина приходит нежный, ласковый, просит прощения, обнимает, целует, дарит подарки, говорит, что «это все было ради тебя». А женщина любит этого человека, думает, что, и правда, сама виновата, — мужчину довела: потратила 200 рублей, недосолила суп, не помыла посуду, зря копалась в его телефоне. И она уверена, что если она этого не будет делать, то в их отношениях все наладится. Какое-то время они живут нормально.

После чего мы заходим на второй круг. Интервалы между приступами агрессии со временем становятся все меньше. Если между первым и вторым эпизодом может пройти год, со временем промежутки могут сократиться до нескольких дней, а то и часов».

Татьяна Лапина

«Несколько раз после избиений он вызывал мне скорую. Врачи констатировали пресинкопальное состояние, гематомы на голове, припухлости, а его журили словами вроде: «Ну что же вы делаете, не надо так». И тут же Дима бежал в аптеку, чтобы купить успокоительное, которое выписали врачи.

Иногда я думала пойти написать заявление, но мне это казалось унизительным. Думала, в полиции на меня посмотрят с презрением и скажут, что мы напились вместе или что-то еще. Я была уверена, что в полицию после побоев приходят только маргинальные женщины, а я успешная, образованная.

Последняя ссора случилась 10 августа 2014 года. Накануне я увидела его переписку с теткой и сестрой, где они меня оскорбляли. Наверное, можно было бы промолчать. Но я не смогла, с утра спросила: «Зачем ты пишешь так обо мне?» Он вскочил и закричав: «Мразь», начал бить меня по голове. Я потеряла сознание. Очнулась от боли: он тащил меня за волосы по полу на кухню, где был открыт балкон».

Мария Мохова

«Она думала, что, если бы не посмотрела в его телефон, то все было бы хорошо. На самом деле нет. Было бы что-то еще, нашелся бы другой повод, агрессия все равно бы случилась».

Татьяна Лапина

«Мы живем на 16 этаже. Я испугалась, что в этот раз он не остановится. Когда он тащил меня мимо стола, я нащупал первый попавшийся предмет и отмахнулась. Это оказался нож, и я ткнула им его в бок.

Дмитрия забрала скорая, а на меня тут же надели наручники и увезли в полицию. В отделении я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание. Поэтому прямо в наручниках меня повезли в больницу № 68. Там зафиксировали ушибы мягких тканей головы и отсутствие алкогольного опьянения. Позже это пригодилось в суде.

Фото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Дома мне стало хуже, после обследования оказалось, что у меня сотрясение головного мозга и закрытая черепно-мозговая травма. Я пролежала в больнице восемь дней. Меня направили в клинику неврозов на обследование, но следователи сказали, что я им скоро понадоблюсь, так что в больницу я не легла. Дмитрий же через неделю выписался и улетел отдыхать не то в Турцию, не то в Египет. Нож задел легкое, это проникающее ранение, что дает возможность возбудить дело по статье № 111 УК РФ. Так я стала подозреваемой в уголовном деле по умышленному причинению тяжкого вреда здоровью».

Мария Мохова

«В женской исправительной колонии в Перми добрая часть заключенных сидит за убийство своих мужей или сожителей, с которыми они прожили в одной квартире 10-15 лет. Они готовили еду, прибирались, угождали своим партнерам, делали все, что могли. Но когда поняли, что остановить бегущего на них бизона не могут, то нашли в себе силы ответить, потому что понимали: иначе он их сейчас убьет. 

Женщины хватают в таких случаях все, что попадается под руку: «ударила ножом», «замахнулась сковородой», «нанесла удар скалкой», «запустила стеклянной пепельницей», «толкнула — ударился головой об угол столешницы», — все это спонтанные убийства. Но наши законы такие дела рассматривают чаще всего, как предумышленное убийство.

Ни о самообороне, ни об убийстве по неосторожности или в состоянии аффекта речи не идет. Судьи и следователи считают, что если женщина прожила в браке 15 лет, состояние аффекта у нее наступить не могло, слишком поздно. Вот 15 лет назад, при первом случае побоев, тогда да. Они не понимают, что у женщины может сорвать «стоп-кран» после 10 лет побоев, если она осознает, что сейчас ее могут убить».

Татьяна Лапина

«На очной ставке 26 августа Дмитрий отрицал, что меня бил. По его словам, я была в состоянии сильного алкогольного опьянения, сама нанесла себе травмы и преднамеренно ударила его ножом. Я хотела зафиксировать факт избиения, чтобы суд рассматривал мои действия не как умышленное нанесение тяжкого вреда, а как самооборону. Поэтому я подала частную жалобу в мировой суд по статье № 115 (умышленное нанесение легкого вреда здоровью).

При первом рассмотрении дела судья увидел в случившемся не 115-ю статью, а даже 119-ю, где речь идет об угрозе убийства со стороны Димы. Вести дело по этой статье в мировом суде нельзя, и судья передал дело следователям, но они отказались возбуждать дело по 119-й статье по причине недостатка доказательств. Как мне сказал участковый: «Ну, вас же не телевизором били, и инвалидом вы не стали».

Тогда я подала второе заявление в мировой суд, и тот же судья вынес Дмитрию оправдательный приговор. Вопреки записям медиков, которые зафиксировали повреждение мягких тканей, судья не поверил, что Дима меня бил. Зато он поверил двум сотрудникам полиции, которые утверждали, что на мне не было следов насилия при задержании , и что я была очень пьяна. Один увидел пустую бутылку водки у нас на кухне, второй — две, а мой сожитель — три.

Мы подали апелляцию, теперь ждем рассмотрения дела в суде общей юрисдикции. Я буду всеми силами добиваться, чтобы мои действия рассматривали, как самооборону. Иначе мне грозит до восьми лет лишения свободы».

Мария Мохова

«Проблемы начинаются с того, что мы плохо знакомы с устройством нашей судебной системы. Все думают, что после нанесения побоев нужно идти в полицию и писать заявление. Дальше, по общему мнению, следователь возьмется за дело, всех опросит, соберет справки, передаст судье, тот честно рассудит, и мы разбежимся.

На самом деле, нанесение легких телесных повреждения относят к делам частного обвинения. Это значит, что не следователь, а сама женщина (хорошо, если с адвокатом) собирает доказательства, пишет заявление судье и защищает себя на слушании в мировом суде. Часто женщины проигрывают суды в силу юридической некомпетентности.

Если мировой судья передает дело на публичное слушание, как получилось с пострадавшей, то здесь другая история. Все медицинские справки, которые женщина предоставляла в мировой суд, для суда общей юрисдикции не являются фактами, полученными законным путем. Следователь должен направить просьбу провести судебную медицинскую экспертизу по медицинским документам, тогда при рассмотрении дела учитываются выписки из истории болезни. Опять же, даже если судья учитывает, что у женщины была «черепно-мозговая травма», предстоит доказать, что ее нанес именно этот мужчина. Здесь нужен хороший адвокат».

Татьяна Лапина

«Я очень переживала, что Дима соврал в суде. Для меня это — предательство. В какой-то момент я не хотела жить.  Сейчас я понимаю, что последние три года я жила, как в тюрьме. Я все время боялась что-то сделать не так, сказать не так. Если бы не эта ситуация с ножом, я не смогла бы выйти из этих отношений. Это была «болезнь». Я терпела унижения и не могла уйти. Мне казалось, что если я уйду от него, то буду одинока, мой мир опустеет. Я была уверена, что проблема во мне, что я смогу исправиться, и у нас будет дружная нормальная семья».

Мария Мохова

«Это называется синдром избиваемой женщины. В его основе убежденность жертвы насилия в том, что она может исправить ситуацию. Жертва начинает верить, что если она начнет все делать так, как он хочет, тиран перестанет ее бить. Это миф! Что бы жертва ни делала, найдется что-то, что не понравится мужчине и приведет к акту агрессии. Оставаться в таких нездоровых отношениях женщин заставляет и общество. Тут работают мифы: «у ребенка должен быть отец», «худой мир лучше доброй ссоры», «перетерпи, перемоги», «сложные моменты есть у всех, надо проявить женскую мудрость». Общественная мораль диктует, что если у тебя нет мужчины, с тобой что-то не так. И это сильно давит».

Татьяна Лапина

«Сначала я очень скучала по нему, даже плохо спала. Сейчас я рада, что мы живем отдельно, и я не боюсь сказать лишнего, не боюсь что-то купить для себя в магазине. Я могу ходить в парикмахерскую, когда хочу, а не раз в полгода, когда он разрешит.

Подруги мне говорят, что все впереди, но я не чувствую, что это так. Никому из мужчин я не верю и не знаю, когда поверю. Я хочу быть одна. Мне не по себе, когда кто-то пытается со мной познакомиться. Я просто не могу. Просто не могу физически».

Мария Мохова

«Только выйдя из таких отношений, женщина может увидеть, в каком ужасе она жила. Часто женщины говорят: «там была не я», — разделяют себя, живущую сейчас, и себя, живущую тогда, будто бы это два разных человека (это называется диссоциация)».

Мария Мохова

Мария Мохова, директор кризисного центра «Сестры»Фото: Митя Алешковский

К тому моменту в нашей лаборатории я числилась одна, других уже уволили. Наука развалилась, выходить мне было некуда. У меня на руках ребенок, в детский сад я его отдать не могу, потому что детских садов тоже нет. И тут совершенно неожиданно я открываю газету и читаю статью о том, что несколько женщин собираются открывать кризисный центр помощи жертвам сексуального насилия. Я помню, что позвонила им сразу же.

Понимаете, я категорически не переношу насилие, изначально остро на него реагирую. Например, не люблю цирк, потому что там к животным применяют насилие. Я позвонила и просто сказала: «Знаете, я солидарна с вами и тоже считаю, что тем, кто пережил сексуальное насилие, необходимо помогать». А потом я как-то замоталась, про звонок забыла и благополучно родила второго ребенка, Леху. Мы затеяли переезд в другую квартиру. Как сейчас помню: коробки сложены, машина заказана, и тут раздается звонок: «Мария, если вы хотите работать в центре «Сестры», то у нас начинается тренинг». И ровно через две недели я пошла в центр».

Все фотографии, иллюстрирующие данный материал, являются постановочными.

Авторы: Светлана Рейтер, Елена Сахарова, информационный портал благотворительного фонда «Нужна Помощь»