Как гражданка США по совету родственников приехала «посмотреть Россию» и на 15 лет стала пленницей

В 1951 году обнаруженные советскими властями скиты были разгромлены. Все постройки сожгли, а жителей силой вывезли на Большую землю. «В этот год у нас в скиту иконы стали извещать, стали почикивать, пощелкивать. У старцев на сердце стало волнение, говорят, что-то иконы извещают», — так описывал последние дни перед приходом карательной экспедиции Афанасий Герасимов, который был захвачен вместе с остальными жителями скитов, но сумел бежать. Пленников везли по разлившейся реке на плотах; когда конвоиры уснули, он спрыгнул в воду. Известно, что кроме Герасимова побег удался еще нескольким староверам.

Один из сопровождавших их солдат, Виктор Макаров, позже вспоминал этот сплав: «Таежные мужчины с нашей помощью построили плоты, а когда Дубчес в половодье вышел из берегов, мы стали готовиться к отплытию. В дорогу нам напекли лепешек, еще чего-то, все без соли. Все собрались на плотах. А перед самой отправкой кто-то из сотрудников МГБ поджег монастырь. <…> В половодье на реке было много воды, плыли льдины. Всего на плотах было примерно 130 человек, плыли мы по течению вместе со льдинами, плыли днем и ночью. Погода стояла холодная, дождливая, иногда гремел гром и сверкала молния. Так плыли несколько суток, все промокли до костей. Да еще как на грех наш плот задел за корягу, рассыпался, люди очутились в воде, мы стали их спасать, а вода была ледяная. С большим трудом плоты причалили к берегу, разожгли костры, немного согрелись. Во время стоянки два или три человека попросились оправиться в лес и не вернулись, ушли опять в тайгу».

Их тех, кого довезли до Красноярска, 33 человека были осуждены по делу о «тайном антисоветском формировании сектантов-старообрядцев» и получили от 10 до 25 лет. Отец Семион, основавший монастыри на Дубчесе, погиб в лагере. В 1957-м Ангарский собор часовенных специальным постановлением разрешил заключенным-старообрядцам принимать пищу от «кадровых» — как староверы называли тех, кто состоял на службе у властей.

Но еще в 1954 году, после смерти Сталина, все осужденные часовенные были амнистированы и постепенно вернулись на Дубчес, где они заново отстроили заимки и монастыри.

«В Дубченскую тайгу вернулся почитаемый в среде старообрядцев о. Антоний. После его возвращения в скиты об их местонахождении не знал никто, ибо оно держалось в строжайшей тайне. С целью безопасности контакт с мирскими был односторонний так же, как и общение с духовными чадами. Для душеспасительных бесед и исповеди о. Антоний в сопровождении иноков тайно приходил на заимку. Для того, чтобы не натаптывались тропинки, постоянно менялись маршруты», — писал диакон Александр Колногоров, побывавший в этих скитах уже в начале XXI века.

Отец Антоний умер в начале 1970-х, его место занял отец Михаил, руководивший скитами до недавнего времени. После распада Советского Союза связи таежных часовенных с единоверцами за рубежом возобновляются; потомки эмигрантов начинают регулярно навещать скиты и пополнять ряды монастырских жителей. «Чрезвычайно резко увеличивается число братии в мужском скиту и число сестер — приблизительно втрое, — пишет Колногоров. — В это время перестраивается весь комплекс мужской обители, заново строится часовня, келарская-трапезная, возводятся новые келии. Но особенно многочисленными становятся четыре женские обители, расположенные в этой же местности на расстоянии от пяти до 15 километров от мужского скита».

По его словам, основу монастырской братии сейчас составляют выходцы из старообрядческих поселений. К середине двухтысячных, когда диакон Колногоров описывал современное состояние скитов, там жили «более 3 000 человек, с учетом мужских и женских обителей», тогда как в 1990-е в «мужском монастыре было 60-70 человек и в четырех женских — около 300».

По свидетельству Колногорова, контакты дубчесских часовенных с американскими староверами налаживаются после того, как «в мужском скиту поселяется первый насельник преклонного возраста из Соединенных Штатов, который восторгается благочестием и строгостью скитского устава».

«В настоящее время среди насельников и насельниц уже слышится английский язык, на котором им пока запрещено молиться», — замечает автор.

Но не все попадают в таежные монастыри по собственной воле. Не исключено, что диакон Колногоров в начале 2000-х встречался там с Елизаветой (ее фамилию редакция не приводит по просьбе героини) — гражданкой США, которую родные-староверы еще подростком обманом отправили в Дубчесские скиты. Бежать оттуда девушке удалось лишь спустя полтора десятилетия. Егор Сковорода записал ее рассказ.

Староверы в Орегоне. «Завтра поедешь в монастырь»

Меня звать Елизавета, родилась я в Орегоне, в США. Мамины родители, они чисто русские, они с России. В Сталина года они сбежали оттудова, в Китае жили, там в горах скрывались сколько-то времени, у меня первые дядьки там родились. Потом они услышали, что в Южной Америке свободней, там не гоняют за религию. Они уехали в Южную Америку, у меня тетка там родилась. А потом они услышали, что в США еще лучше, они туда перебрались, и там у меня мама и еще два брата у нее родились. Все они были староверы.

С 16 лет мама ушла из дома и сошлась с американцем, это мой отец. У нее сестры-братья — они все староверы, а мама просто ушла с религии. Отец от нас ушел, когда мне было пять лет. Они были алкоголики, наркотик принимали, сколько-то времени я жила у тетки, потом у дядьки, потом у дедушки. Какое-то время мама в тюрьме была. Я с теткой больше общалась, с ёными ребятишками, у них было 11 детей, и я с ними очень близка была, я летом там у них часто гостила. Моя самая лучшая подруга тоже старовер была.

Они меня все учили по-староверчески. Учили, как молиться. Когда мне было 13 лет, они отправили троих своих детей туда, в Сибирь, в монастыри. А мне говорили, чтобы в гости к ним туда уехать. Я как-то во внимание это не брала, потому что я не хотела туда. Думала, что я за христианина хочу замуж выйти. Для этого мне надо было креститься. Еще когда я на оглашении перед крещением была, тетка мне паспорт сделала — втайне, мне она ничего не сказала. Она уже планировала меня в Россию отправить, в монастыри, но мне не говорила.

Вот я крестилась и потом, недолго после крещения… только две недели прошло, 10 мая 2000 года, тетка мне сказала, что ты завтра поедешь в монастырь. Я глаза выпучила на нее: «Ты что? Я по-русски-то не умею разговаривать, а ты хочешь меня в Россию отправить!». У нее были уже чемоданы собраны, билеты куплены, и они меня сговорили ехать на две недели в гости, просто Россию посмотреть. Они мне не сказали, что билеты-то в одну сторону. Они меня обманули и отправили туда. Мы добрались до монастыря, и вот я прожила там 15 лет.

Туруханский край. «Останешься тут на всю жизнь»

В Енисей втекает речка Дубчес, в Туруханском районе. Где мы точно жили, [этого места] нету на карте. Вот Енисей все знают, Дубчес втекает в Енисей. Там, где мы жили, там Тына речка и Тогульчес недалеко были. Где-то 48 часов едешь по Дубчесу и доезжаешь до деревни Сандакчес. От Сандекчеса мы жили — 300 километров. Туда не доедешь ни на чем, только пешком.

По Дубчесу заимок много маленьких, там три дома, там два, там пять, шесть, десять. А в Сандакчесе, в тех местах это самая большая деревня, там поди 200 семей и домов где-то. Там все-все староверы.

Летели мы до Москвы. Один русский, Андрей Мурачев, он шесть месяцев гостил [в США] у маминой сродной сестры, когда он домой поехал, меня с ним отправили. Он по-английски не умеет говорить, а я по-русски не говорила. Очень трудно было. Он меня к себе домой увез. Я гостила у него пять дней в Черемшанке, а потом с Черемшанки мы поехали в Красноярск, и там встретились с другими американцами. Я не знала, что мы будем с кем-то встречаться, но это все договорёно было. Мы на вертолете полетели в Сандакчес, а потом плыли на моторной лодке два дня и потом пешком шли где-то сорок километров дотудова, где я жила.

Там густой лес, там большинство елки, кедры, пихты, березы, сосны. Сосен не шибко много , больше берез, кедров и елок. Маленькие дорожки там просто по земле, по корням, по болотам.

Там семь монастырей, в каждом монастыре церковь своя. Там не семьями, мужики и женщины отдельно живут. Мужской и женский монастырь. Где я жила, было 150 человек, в другом двести, в другом сто. Ну где-то 700-800 человек может. Некоторые три километра друг от друга, некоторые пятнадцать, некоторые тридцать. Самое далекое я думаю, где-то 60 километров [между монастырями].

Александр Колногоров пишет:

«Возможность приехать из мира есть только весной и осенью. Реки должны подняться от весенней воды и или осенних дождей, чтобы стать полноводными, и только тогда появляется возможность как можно дальше подняться в верховье реки Тугульчеса. В другое время года приходилось преодолевать около 80-100 километров пешком, а в зимнее – по тем же замерзшим рекам путь преодолевается с помощью снегоходов. Но в 90-е годы в обители принципиально отказались от всякого рода технических вещей и инструментов за исключением необходимого. Например, лодочные моторы признаются».

Нас встретили хорошо, они там как бы… они добрые люди, но у них понятия разные, от мира очень разные. У них такое понятие было, что мы должны жить противоположно мира. Чтобы не погибнуть, у них такая вера строгая, религия такая строгая-строгая, они считают, что чем больше пострадаешь, тем больше получишь на том свете. Они считали, что если оттуда выйдешь, то ты погибнешь. Что ты должен там жить и там помереть.

Мне было 15 лет. Мы когда туда приехали, мы все остались, там еще одна девка со мной осталась. Американцы мне сказали, что через две недели обратно поедут. Но они раньше поехали и нам не сказали, просто уехали. А мне куда? Никак было не уехать. Мне только 15 лет было, я не знала, как самой ехать.

Дорога оттудова была… там идешь сорок километров, потом на лодке едешь — а с кем ты поедешь на лодке? Надо, чтобы кто-то тебя вез. Потом, как я подольше прожила… Меня никто не брал. В ту зиму, я прожила уже четыре месяца, потом американцы приехали как гости в монастырь. Они мне даже родные были. Но они меня ни за что не взяли домой, и все. Я плакала, просила, просила. А у меня денег не было, ничего не было, они не хотели за меня платить.

И я застряла там. Потом, через четыре года, у меня паспорт сожгли. Сказали, останешься тут на всю жизнь.

Жизнь в монастыре. «Плуг появился, но мы его сами тянули»

Меня там не били, просто заставляли так жить строго, как они живут. Все время у нас посты были, каждый понедельник-среду-пятницу, потом посты перед Пасхой, перед Рождеством. Мяса мы вообще не ели. Еда два раза в день только обед и ужин — и все, больше не разрешали нам есть. Готовили в кухне, приходишь туда и ешь, что сготовили. Все из общих чашек ели. Великим постом еще строже было, первую неделю вареное ничего нельзя было, только так, маленько, морковка да свекла, и один раз в день.

Александр Колногоров пишет:

«Природные условия в тайге крайне суровы: летом солнце едва заходит за горизонт, зимой чуть брезжит рассвет, как снова наступают сумерки. В светлое время года ночной отдых ограничивается в связи с многочисленными сезонными работами. Зимой мужские скиты, помимо уже названного, занимаются заготовкой дров, вывозом леса для строительства и продуктов из амбаров, которые пополняются весной благодетелями.

Женские скиты летом заготавливают для всех ягоды и грибы, в обязанности также входит пошив верхней одежды, косовороток, кафтанов и монашеских одежд.

Ежедневные послушания распределяются следующим образом: все, кто не может работать на физически тяжелых работах, остаются в обители и исполняют такие работы, как переборка ореха, работы в келарской, а также чтение Псалтири. Все остальные делятся на бригады, которых было в 90-х годах четыре, и идут на послушания после благословения игумена».

Мне было еще труднее, потому что я по-русски не умела говорить, там по-английски сильно никто не говорил. Думаю, что через год я более-менее разговаривала, начала читать, писать. Но училась все года.

Все там руками делали. У нас коней не было, мы тяпкой все пашни перекапывали. Мы так далеко жили, у нас магазинов там не было, мы все выращивали сами. Работа была очень трудная все время: готовить, пилить, колоть, возить. На нартах возили все сами, у нас первые года коней не было, мы перекапывали пашню вручную. Потом у нас плуг появился, но мы его сами тянули. А потом, последние года, когда у нас конь уже был, то конь пашню перепахивал. Но мы нарты сами тянули, возили дрова. У нас земля там очень плохая была, как глина, то мы ходили на речку, находили мягкую землю, ее копали в мешки, привозили домой. Потом еще сжигали землю, все перемешивали. Дома у нас были из бревен строенные, топором рубили углы. Мы жили там с четверых до десяти человек в одном доме.

А еще там комаров столько много! Ужас! Это просто невыносимо. Мы в этих сетках ходили все лето, нельзя было без них выходить. Столько много этих мошек ишо. Надо было всегда длинные рукава носить, штаны, двое носков, все плотное, потому что комары прокусывали, мошки пролазили, и мы в сетках всегда-всегда были.

Я еще непривыкшая к такой жизни была. Первое лето, которое я жила, было очень жаркое, а ночью был минус, и у нас картошка вся застыла, мы костры сжигали вокруг пашни, закрывали все тряпками, капусту закрывали, ночью мало спали. Там только три месяца без снега, надо было все успеть за лето сделать. Мы очень мало спали. А днем снова работали, ночью все закрывали, у нас картошки почти не было в той зиме.

Там молились много, и вот староверы туда приезжали и просили молиться и платили за это. А потом просто милостыню привозили, как бы с родни — ну, там, например, девчонка живет, ее родители и тетки-дядьки приезжают в гости. Там не пускают некрещеных. Но которые родные все староверы, они приезжают туда, привозят денег, молока привозят.

Весной ездили на лодках в город, привозили муку да сахар, крупы. Мы-то не ездили, мужчины только ездили. Они ездили в Красноярск, плыли на лодках. Где мы жили, это Тугульчес был, они по Тугульчесу, потом в Дубчес, потом в Енисей, и по Енисею они до Красноярска. Долго, они на несколько месяцев ездили.

Я за 15 лет ни разу оттуда не выезжала, меня не пускали. А потом я сбежала.

11 лет при смерти. «Скоро помрешь и царство небесное получишь»

Через четыре года я привыкла маленько, я прижилась, можно сказать, ко всему этому. Они мне еще сговорили, что… на будущее у тебя хорошая жизнь будет. Они каждый день это все повторяли, говорили, говорили, говорили, что это нельзя, это нехорошо, погибнешь. Надо вот так вот, на том свете царство небесное получишь. Они мне постоянно-постоянно-постоянно это все говорили. И я как бы все еще в Бога верю, но это очень жестоко так, как они жили.

Мне было обидно, прискорбно, что у меня паспорт сожгли, но я как бы думала… Я в то время еще астмой заболела, и они мне все говорили, что скоро помрешь и царство небесное получишь. Потом все эти года, вот 11 лет я болела, и никак не могла помереть. Все жила, и еще лучше живу сейчас. А они мне говорили, что скоро помрешь.

Чем дальше, тем я больше болела, последние два года сильно болела. Последнюю весну, в 2015 году, я даже не могла сама свои волосы расчесывать. У меня до того силы не было. Я просто отчаивалась, я не знала просто… Я не помираю, я не живу, не могу жить, это я в полной депрессии была. Потому что это годами. Я болела столько лет. И они мне не разрешали лечиться. Сначала маленько разрешали, а потом говорили, что тебе это Бог послал, это твой крест. Ты просто должна терпеть и ты не должна лечиться.

Александр Колногоров пишет:

«Примечателен способ лечения головных болей и легких простудных заболеваний. Попутно надо сказать, что экологическая чистота и обилие кислорода сводят до минимума случаи таких болезней. Если брат все же страдает одной из этих напастей, он не ходит на трапезу, а пребывает в келье и совершает чтение Псалтири о благодетелях. Если он явился есть, значит, уже в состоянии работать. Носить в келью еду разрешалось только к лежачим и тяжелобольным насельникам — один раз в день».

И потом, знаешь, я просто обозлилась. Я жить не могу, я ничего для себя не могу сделать, я не помираю. Я обозлилась, начала придумывать, как я могу оттудова сбежать? Начала тайком лечиться, я ночью ходила на речку с одной девкой, мы ванны сделали такие деревянные, потом воду нагревали в бочке, пихты туда ложили, как я читала про это. Что помогает для астмы.

Потому я стала есть, потому что… мы как там, у нас коров не было, молока не было, но ближайшие деревенские нам привозили и мы ели. Но шесть лет я не могла ни молочное есть, потом я не могла масло есть, ни кислое, ни горькое, я только ела кашу, варенье. Хлеб, сдобное, ничего не могла есть. Я очень похудела. Я только маленько поем, а потом через несколько часов снова хочу есть, но они мне не разрешали, только два раза в день и все. Я им говорила, что я болею, я не могу пищу есть, которую они ставят на стол, они все с маслом сварят, очень много проблем было.

Меня все время укоряли, все время проверяли. Потом я просто стала так, что я приду, с кухни что-нибудь возьму, с подвала, а потом дома ем. Летом там ягоды собирала. А потом стала маленько лечиться, маленько есть, и стала себя лучше чувствовать.

Побег. «Мы с монастыря, и у нас денег нету»

Я начала думать, что мне просто надо лечиться. Они мне говорили, что надежды никакой нету, я должна помереть, и все. Они мне говорили: «Ты помрешь». Потом я стала маленько лечиться, мне стало лучше ставать, и я стала придумывать, как я могу оттудова сбежать? Я просто хотела в больницу ехать, проверить, что со мной.

Александр Колногоров пишет:

«Все послушания в скитах можно разделить на сезонные, монастырские и внемонастырские, а также послушания женских и мужских скитов.

На время заготовки рыбы или ореха братия покидает обитель на длительное время и живет в палатках – пологах. Летом мужчины выполняет грубую тяжелую работу, к которой относится строительство келий, новых часовен и трапезных, в том числе в женских скитах. К летним послушаниям иноков относится заготовка рыбы, которая происходит в период после Петрова поста, как для женских, так и для мужских скитов. Осенние заботы — заготовка кедрового ореха, урожай которого бывает обильным раз в четыре года. И его промысел приобретает промышленные объемы. Кедровый орех, как отмечалось выше, основной источник питания, так как из него делается ореховое молоко, сметана, масло. Выжатый орех размалывается и прессуется с сахаром, и получается что-то похожее на халву».

У нас там были и женские, и мужские монастыри. Когда спали, я сбежала и пешком ушла, там один монастырь на Дубчесе. Мы жили на Тыне и на Тогульчесе, а это было ближе и там у них не так строго было, как у нас. Там я сговорилась с одной, и еще одна нас увезла в самую ближнюю деревню, там было пять домов.

Я погостила в том монастыре где-то две недели чоли, потом мы услышали, что в той ближней деревне, она где-то 15 километров оттудова была, [женщина] сильно болеет и собирается ехать в город в больницу. Мы туда уехали и попросились с ними. Они староверы и знают, что мы с монастыря и у нас денег нету. Мы не платили, они не просили ничего. Мы уехали до Сандакчеса, а потом оттудова уже с другими уехали до Енисейска.

А еще в Сандакчесе мы подобрали других американцев, они туда ездили к кому-то в гости. Потом с ними до Енисейска, а с Енисейска они взяли такси до Красноярска и мы просто с ними поехали.

Красноярск. «Мне сказали, что у меня аллергия на мороз»

Это было в августе 2015 года. У меня два номера было, и в Красноярске я позвонила в Америку, позвонила своим родным, кого номера нашла, они мне деньги послали. Тетка, которая меня туда отправила, она уже померла, пять лет назад. Я сродному брату позвонила, дядьке позвонила, маминой сродной сестре, сродной тетке позвонила, и все помаленьку деньги отправили. И я там по больницам ездила, проверялась везде.

В больнице я сразу платила, все мне делали [без документов и паспорта]. Это хорошо вот в России, там на все намного легче, тут в Америке не так это легко. Я даже в больнице потом была без документов, без денег. Потом мне даже ингаляторы дали, и я не платила ни за что. Получалось так, что у меня друзья в Красноярске были, и они на свою имя квартиру снимали, а я платила. Без паспорта этого я не могла сделать.

А потом, в октябре… Я же собиралась обратно в монастырь ехать, потому что все мне говорили, если я куда-то уеду, у меня счастья не будет, я погибну. У меня это все в голове было. И еще у меня паспорта не было. У меня паспорта нету, визы нету. Я уехала, когда мне было 15 лет, я ничего не знала.

Я думала, что это невозможно — уехать. У меня самое главное было, чтобы маленько себя облегчить от болезни. Я потом в октябре взяла последний билет от Енисейска до Ворогово, я думаю. Куда-то туда, в какой-то поселок. А потом там в поселке какие-то староверы были, и они должны были меня довести до Сандакчеса, а с Сандакчеса уже другие староверы довезли бы.

Но 6 октября я пошла узнать, какой мне надо ингалятор, потому что у меня оказался аллергический тип астмы, и мне надо было правильный ингалятор взять. И врачи хотели проверить, на что у меня аллергия, они мне всю руку иголкой кололи. Начало уже холодно становиться, это октябрь был, до этого снег выпадал… Ну, мне позже сказали, что у меня астма и аллергия на мороз. Я мороз не переношу.

Я там у врачей сидела и начала тяжелее, тяжелее дышать, у меня приступ начался. Они позвонили в скорую, меня сразу увезли в больницу, я там неделю была. И потом речка уже застыла, и там уже никакие лодки не ходили. Я там застряла до снега.

Фейсбук помогает. «Я надумала ехать обратно в Америку»

Я жила в монастыре без электричества, без техники, без телефонов. В 2000 году, когда я уехала, смартфонов не было. Но когда я выехала в Красноярск, я купила за две тысячи самый дешевый смартфон. Я не умела им пользоваться сильно, а когда я в больнице была, мне нечего было делать, и я начала разучивать, как чего, и я на Facebook зарегистрировалась. Там меня нашли мои братья сродные, я начала с ними переписываться. И меня братья начали домой приглашать. Я с ними не разговаривала и не виделась 15 лет. Мои родные братья — они не староверы, они некрещеные, они никогда веру не знали. Они просто американцы.

Александр Колногоров пишет:

«Конечно, изменение состава братии диктует свои правила. Так, в настоящее время в женских скитах появились электрические швейные машинки. В мужской обители применяют ленточную пилу для обработки строительного леса. Есть и другие до сего дня немыслимые новинки, в том числе и полиграфические. Прошли уже те времена, когда вновь приходящий кропотливо переписывал в воскресные дни три канона с акафистом. Сейчас нужен один человек, который скопирует, и один ксерокс, который это размножит. Богатые эмигранты привезли дизельные генераторы, которые вырабатывают электричество. Братские бригады, отправляясь в походы, на рыбалку или на заготовку ореха, все чаще стали надевать поверх косовороток удобную и практичную спецодежду американского спецназа. И, наверно, нельзя осуждать молодых ребят из США за то, что они слабее телом таежных крепышей, предков которых большевики нещадно гоняли по тайге.

Старообрядцы постепенно осваивают технические новшества, но игумен Михаил — духовный руководитель, который ревностно хранит уклад и тайны, заповеданные ему о. Антонием, является стойким сдерживающим столпом на пути тотальной «индустриализации» иноческих общежитий реки Дубчеса».

Начали меня домой приглашать: приезжай домой, мы тебе денег пошлем, мы тебе билет купим, езжай домой. Я целую неделю была в больнице, и все это время мне говорили доктора: «Тебе нельзя в России жить, тут сильно холодно для тебя. У тебя все равно документов нету российских, ты не можешь тут жить, езжай обратно в Америку». Каждый день мне говорили, несколько раз. До этого я ходила в клуб «Гербалайф» в Красноярске, и каждый день мне говорили: «Почему ты тут живешь? Если ты американка, езжай в Америку».

Я все думала-думала, и надумала ехать обратно в Америку. Потому что врачи мне сказали: сколько ты будешь в Сибири тут жить, столько и будешь болеть, тебе нельзя в таком холодном климате жить. У нас, где я жила, в Туруханском районе, там до шестидесяти мороза было.

Мне братья начали помогать, номера давать. У меня там были друзья в Красноярске, я там три месяца прожила. Они мне начали помогать, мы в полицию пошли и сказали, что я потеряла паспорт. И они мне написали [справку], что я потеряла паспорт. УФМС, или как это называется, — я пошла туда, они мне сказали, что я только в Москве могу паспорт сделать или во Владивостоке, там были американские посольства. А я в Красноярске была.

В ФМС мне сказали, что я там сначала штраф заплачу, потом я где-то просижу, как бы не в тюрьме, но ты там месяц сидишь, потом тебя депортируют. Я говорю: «Нет». Я там уже просидела 15 лет, меня не пускали никуда.

Я начала другие варианты искать, друзья мне помогали. Мы думали на поезде поехать — тоже нельзя, паспорт нужен. Потом думали на автобусе с города до города. Но это было для меня как-то маленько страшно, и у меня денег не сильно много было, а это было бы дороже даже, чем на самолете.

Решили просто по интернету искать что-то, только начали смотреть, нашли объявление: «Еду завтра в Москву на машине, один, ищу пассажира, прошу пять тысяч рублей». И это для меня было идеально. Но это было завтра, я не собиралась, я уже сняла квартиру на месяц. Ну я позвонила сначала, поговорила с ним, мне показалось по разговору, что он хороший человек.

И я как своим друзьям рассказала, они: «О-о-о, ты с ума сошла, ты его не знаешь, как ты поедешь?». Я говорю, что у меня выбора нету, я не хочу где-то сидеть, я не хочу, чтобы меня депортировали, не хочу никакие штрафы платить, я просто поеду. У меня больше никаких вариантов нету.

Москва-Сиэтл. «Родня староверы, они против, что я вернулась»

Я побежала, все собрала, и мы поехали. Я все еще с этим человеком общаюсь. Он оказался очень хорошим человеком. Мне еще страшно было, потому что я в Москве никого не знала, у меня деньги уже кончались, только на билет были. У него друг был, он в общежитии жил, и он меня к нему привез, его Анатолий было звать. Очень хороший человек, он в Москве живет, и вот там я месяц прожила, потому что ждала билетов. Я в декабре туда приехала, там Новый год и Рождество и были страшно дорогие билеты — до 100 или 150 тысяч. Я прождала до 15 января и за 25 тысяч купила билет до Сиэтла.

Рассказывает Анатолий Васильев, московский знакомый Елизаветы:

«У меня в Красноярске друг, Виталий, который довез ее без паспорта из Красноярска в Москву. Он как раз переезжал и на "Блаблакаре" [оставил объявление и] ее довез. Мне он звонит, что девушка вот в такой ситуации. Он привез Лизу к нам, мы в хостеле жили. Познакомились, она рассказала свою историю, все офигели. Она еще крутой костоправ или кто, по медицине шарит. По кухне просто великолепно! У нас когда в хостеле жила, она всех кормила пирогами, по пять пирогов в день стряпала, мастерица на все руки.

Попутешествовали чуть-чуть с ней, съездили на русский Север, в Мурманск. И помогли выбраться в Америку, обратно домой. Паспорт ей за день в посольстве восстановили. Была сложность и страх в том, что она купила билет, но не знала, выпустят ее или нет. У нее же не было визы. Но в итоге сам таможенник сказал, что если вы американский паспорт получали в посольстве, то виза не нужна, что-то такое. Ее спокойно выпустили и она улетела».

В посольстве мне за три часа где-то паспорт сделали, я принесла справку от милиции, что я его потеряла, и сразу же сделали, я заплатила 150 долларов, что ли. А потом я, ой, я по всей Москве ходила в эту мигрантскую службу, потому что то-то мне сказал, что надо визу, кто-то сказал, что не надо… Вот это я не люблю про Россию: они только любят куда-то отправлять, иди туда, иди сюда. Никто не хочет никому помогать, они только тебя куда-то нибудь отправляют всегда. Ох, вот это мне не нравится.

Я по всей Москве ездила, и никто мне не помог. И потом мне сказали идти к начальнику, я целые два часа его ждала, и он сказал: «Иди в полицию, скажи, вот я американка, прожила тут 15 лет, все просрочила, депортируйте меня, визы нету». Я пошла в полицию, они меня просмеяли, сказали: иди билет купи да езжай. И я улетела.

После возвращения я со старыми друзьями, которые у меня были, виделась, а с другими староверами — нет. У меня есть родня еще староверы, но они против, что я вернулась.

У меня есть подруга, она живет в Красноярске, а раньше тоже в монастыре жила, но уехала. И она — я помнишь рассказывала, что они приезжают каждую вёсну, даже осенью приезжают за мукой, за сахаром. Они бывают в Красноярске, эти монастырские мужчины. И она кое-что слышит, бывает, и мне рассказывает кое-что про монастыри, что случается у них. Там самый главный, который отец был, он помер. Он там с пятидесятых годов жил, нет, с сороковых, он чуть не 70 лет в монастыре прожил. Он помер в ноябре, что ли. Он там самый главный был.

Все получилось как-то счастливо у меня, хотя мне в этом монастыре говорили, что мне счастья никакого не будет, жизни не будет — у меня все так хорошо все получалось. Вот я даже не думала, никого не знала, денег не было, а просто все как-то делалось, все получалось.

Автор: Егор Сковорода, МЕДИАЗОНА