Как живут люди на линии разграничения Грузии и оккупированной РФ Южной Осетии

Девять лет назад началась российско-грузинская война. Вооруженный конфликт длился пять дней. 26 августа Россия признала самопровозглашенную республику Южную Осетию. Вслед за ней это сделали Никарагуа, Венесуэла и Науру. 2 сентября Грузия разорвала дипломатические отношения с Россией. О том, как сейчас протекает жизнь на линии разграничения Грузии и Южной Осетии – в монологах местных жителей.

Из доклада комиссии Европейского Союза под руководством Хайди Тальявини следует, что кульминацией напряжённости в регионе стал обстрел грузинской артиллерией Цхинвали в попытке установления контроля над Южной Осетией в первые минуты после полуночи 8 августа. Согласно грузинской позиции, боевые действия начались с бомбардировки осетинских вооруженных формирований грузинского села Авневи 7 августа. На помощь южноосетинским формированиям, развернув военную операцию «по принуждению Грузии к миру», пришла Россия. 

Фото: Andrew Ghilan

Место проведения грузино-южноосетинско-российских встреч в Эргнети в рамках механизма по предотвращению инцидентов и реагированию на них при содействии ОБСЕ и миссии Европейского союза по наблюдению

Лия Члачидзе, с. Эргнети в 1 км к югу от Цхинвали, руководитель фонда "Восстановление и развитие Эргнети"

В 2008 году мое село стало эпицентром войны. Всего из 220 домов сгорело 160. Сожгли два человека, а расстреляли двенадцать. До войны здесь жило чуть больше 500 людей.

Мы не были готовы к войне, нас о ней никто не предупреждал: когда люди бежали, даже документы не брали с собой (просто закрывали дверь и уходили). Девятого августа я смогла вывезти детей. Но я до сих пор не верю в то, что мы остались живы. Люди уезжали, кто на чем мог. Наши соседи доехали до Тбилиси втроем на одном драндулете: спали в кустах. Моей семье удалось уехать благодаря тому, что у нас была машина. Дочка была за рулем, взяла с собой внука. Когда мы собрались выезжать, к нам пришла соседка с дочерью и внуком и молила их забрать. Мы вытащили из машины все вещи и посадили людей. Я осталась дома. Когда дочь хотела вернуться за мной, то не смогла. Потому я шла огородами и лесом пешком одна. Она подобрала меня после семи километров пути.

Лия Члачидзе Фото: Andrew Ghilan

Я своими глазами видела, как на площади в Цхинвали в большие автобусы загружали людей, вывозили детей и стариков. Им говорили, что они едут на отдых. Мы догадывались, что это символ плохого. Но наше государство молчало. С порога своего дома я видела, как по уходящей в горы дороге шла военная техника. Потом мне позвонили знакомые из Москвы и предупредили, что нужно уезжать. А что делали наши правоохранительные органы в тот момент?

Во время войны русские оккупанты с осетинскими сепаратистами сжигали дома. Мой сожгли коктейлем Молотова, в некоторые бросали кассетные бомбы. На моем участке разминировали тринадцать бомб. Простите, я так волнуюсь и не могу говорить, это очень сложные воспоминания.

Когда я попала домой, в Эргнети, 19 августа, то увидела, что от моего дома осталось две стены и гора пепла. Через год Датский совет по беженцам построил нам однокомнатный коттедж, в котором мы жили шесть лет. Потом Евросоюз начал помогать нам отстраивать дома. Вот уже два года у нас есть крыша над головой. Сейчас я ухаживаю за двором, стараюсь, чтобы было красиво, в одну из ям от кассетной бомбы посадила цветы. Сейчас я более-менее чувствую себя в безопасности. От нашего дома до полигона в Цхинвали – восемь километров. Мы слышим, как там регулярно проходят военные учения. Снаряды к нам не долетают, а вот осетинским селам поблизости достается: они даже генералу как-то пожаловались.

Разрушенные дома в Гори, Грузия, 26 августа, 2008 Фото: EPA/UPG

До 2008 года я работала в Цхинвали журналистом в ОБСЕ – единственным органом урегулирования осетинского конфликта. До восьмого августа у меня был документ, который позволял мне свободно пересекать так называемую границу. Раз в месяц происходили осетинского-российско-грузинские встречи. У меня был отличный архив документов, я знала, как шли дела по мирному урегулированию.

Если бы не авантюра Саакашвили, здесь бы продолжалось мирное урегулирование. Под авантюрой я имею в виду то, что 25 лет мы хранили этот хрупкий мир, но как только генерал заявил о том, что здесь будет «конституционный порядок», мы поняли, что это начало плохих событий. Глава государства на то и глава, что он должен лавировать.

Война началась для нас намного раньше, чем 8 августа. В течении 20 лет происходили разные провокации: с осетинской, российской и грузинских сторон. Мы смирились с ними и даже немного опасались, когда было тихо. Я была свидетелем, как днем пастухи пасли скот на поле, а в обед на этом же месте подорвался мальчик. В 2005 или 2006 году возле нашей школы поставили взрывное устройство. Оно, к счастью, не сработало, дети остались живы. Кроме того, русские и осетины часто перекрывали дороги. А однажды они похитили четырех человек и сожгли их заживо. Грузия тоже делала провокации – стреляли время от времени, но я не слышала, чтобы от этого гибли люди.

Когда Гамсахурдиа объявил марш на Цхинвали (1989 г. – LB.ua), вначале не было страха, а потом он появился. Но я считаю, что это была ошибка. Осетины очень злопамятные, теперь этот факт они используют в оправдание тому, почему сейчас не пускают грузин на территорию Южной Осетии. Тема марша была заморожена, когда я работала в Цхинвали. Люди, которые участвовали в походе Гамсахурдиа, были в основном из Тбилиси. Сколько лет прошло, а я до сих пор не понимаю, зачем сюда столько людей привезли. Считай, что это была авантюра, потому, что в 1991 году появились первые беженцы.

Сааакашвили в Гори, 25 августа, 2008.Фото: EPA/UPG

С осетинами у нас никогда не было вражды. Наши отношения – результат российской политики. У нас много смешанных семей, многих родственников разделила война. Сейчас единственная связь, которая позволена с той стороной – вывозить больных к нам для их бесплатного лечения. Могила моего отца находится в Цхинвали, но я не могу туда пойти. Народ просит: дайте нам коридор, чтобы хотя бы раз в год, на Пасху, проведать родных. Но нам не дают! Второго июля, в рамках лаборатории Тбилисского государственного университета, моя организация сделала выставку с фотографиями из семейных архивов смешанных грузино-осетинских семей. Когда к нам пришли осетинские бабушки, они целовали мне руки, благодарили! Одна женщина сказала: «Вы мне продлили жизнь на десять лет». (Лия начинает плакать, – LB.ua).

В 2010 году вместе с друзьями я создала «Центр реабилитации и развития Эргнети». Все потому, что после войны в нашем квартале жило только четыре человека. Постепенно детей становилось больше, они постоянно делали из дерева автоматы и играли в войну, рисовали черным острые фигуры. Когда над нами пролетали вертолеты, они прятались под столом. Я приняла решение сделать летний лагерь: в течении двух недель дети бесплатно ходили на кружки, кушали, занимались с психологом.

Сначала мы планировали помочь 20-25 детям, но через пять лет поняли, что помогли 80 людям. Тогда все жили настолько бедно, что родители говорили детям: «Идите к Лие, она вас покормит». Однажды, во время занятий с детьми, мы потеряли маркер. Я заметила, что одна девочка что-то прячет в руке и тайком уходит. Я подошла к ней, попросила разжать ладонь и увидела котлету – она хотела принести ее домой сестре.

Лия Члачидзе в подвале своего дома – будущем музее истории войны Фото: Andrew Ghilan

Первые года после войны нам помогали международные организации. С приходом новой власти у нас появились вода и газ. Сейчас здесь живется как в городе, только у нас не так много малых предприятий для работы. У нас хорошие социальные пакеты: медицинская страховка, сельскохозяйственные программы – государство дает нам гранты, трактора. Наше село включено в программу поддержки горных регионов: пенсионеры получают надбавку к пенсии, всех освободили от оплаты за электроэнергию и дали льготы на газ. У нас есть школа с компьютерными классами, сейчас в ней будут строить спортзал.

У нас прослеживается интересный парадокс: 37% нашего региона стремиться сблизиться с Россией. Но это скорее сближение для торговли с ними. Вот у них есть 300-400 ящиков яблок, и они хотят отвезти их продавать в Россию. Думаю, это просто отголоски прошлого – люди так привыкли, у них ностальгия.

Я верю в то, что Осетия может вернуться в состав Грузии, но это случится не при такой политике России.

Сейчас больше всего я хочу открыть музей войны в погребе своего дома. Важно, чтобы все помнили о событиях августа 2008 года. (Интервью было записано 5 июля 2017 года. 8 августа Лия Члачидзе открыла "Музей августа 2008 года", – LB.ua).

Нино Миндиашвили, с. Никози (населённый пункт, состоящий из двух сёл, на границе с Южной Осетией, к юго-западу от Цхинвали), руководитель неправительственной организации "Луч надежды".

Когда началась война, я работала менеджером по питанию в миротворческих силах. Восьмого августа – только формальное ее начало. Война была намного раньше, поскольку периодически происходили провокации. Я знаю о случаях ранения солдат. Грузинские солдаты сгрызали ногти от нервов, потому как не могли дать ответный огонь.

Нино Миндиашвили (справа) Фото: Andrew Ghilan

В начале июля в Тбилиси произошло покушение на Дмитрия Санакоева (тогда вице-премьер непризнанной республики, – LB.ua) и членов его охраны: его машину подорвали. В ответ на это мы ответили огнем. Вот тогда я и поняла, что будет что-то происходить. Я предупредила сестру, что нужно готовиться к отъезду, но она меня не слушала, боялась покидать дом. Она была на седьмом месяце беременности. Когда в селе прогремел первый взрыв, она сильно испугалась. Мы привыкли к перестрелкам, но в этот раз прогремело настолько сильно, что дом подпрыгнул. Седьмого августа мы были у родственников, и сестра сказала мне, что чувствует себя плохо, и ей кажется, будто ребенок замер. На следующий день врач сказал нам, что от страха у ребенка разорвалось сердце.

Все это время по телеканалу «Россия» показывали мою деревню: выглядело так, будто не мы пострадали, а осетинское село. Они показывали все наоборот. Седьмого августа началась ротация, мы видели движение боевой техники. В тот момент я вышла с работы и шла по делам. О том, что будет война, не знали даже миротворческие силы. Мне просто позвонили и сказали: «Война». Бомбить начали в 10 км от села, загорелись поля. Тогда я позвонила сестре и скомандовала собирать вещи. Мы смогли уехать. Так случилось, что первая бомба, которая прилетела в село, попала в мой кабинет, а вторая – в дом по соседству. Возвратились домой мы сразу после того, как российская армия ушла отсюда.

Фото: EPA/UPG

Тех, кто остался в деревне во время войны, российская сторона просила носить белые ленточки на рукавах. Но нас мало осталось: в основном старые люди. Так или иначе, белые ленточки не помогали – чеченцы, казахи и сами осетины очень плохо себя вели. Они заходили в чужие дома, убивали, одному перерезали горло, а голову другого наткнули на штык. Всего погибло тринадцать человек: 2 военных и 3 местных убили, остальные умерли во время бомбежки .

До войны Никози был крупным и богатым селом в регионе. После того, как танки проехались по земле, не стало водоснабжения, у нас перестало что-либо расти. К тому же, мы долго ждали, пока разминируют деревню, боялись выходить на улицу. В трех деревнях одной общины до войны было 3025 семей, а осталось максимум 300 постоянных проживающих. Архитектуры у нас было не много, в основном разрушились церкви и дома. 10% села сожгли: некоторые здания самовоспламенились во время обстрелов, некоторые поджигались намеренно коктейлями Молотова.

В послевоенный период в деревне не было ничего: наши дома сгорели, а люди нуждались в трудоустройстве. Фактически деревня потеряла свой статус, поскольку водоснабжение было нарушено и сельское хозяйство просто не могло развиваться. Все четыре года мы искали, как восстановить деревню, хотя все это время получали гуманитарную помощь.

Фото: EPA/UPG

Неправительственная организация, которая оказывает помощь женщинам, предоставила нам свою комнату, где мы начали проводить курсы для жителей деревни: обучать их английскому и компьютерной грамотности. Очень многие наши студенты нашли работу в школе, амбулатории, детсаду.

После войны у нас работали программы психологической реабилитации, но само население не было активным, у них срабатывала стигма «я не сумасшедший». Люди стали болеть диабетом и ревматизмом: до войны было 2 диабетика, а теперь их 48. Те, чьи дома не подлежали восстановлению, могли получить от государства 15 тыс. долларов. Тем, у кого имущество разрушилось частично – полагались стройматериалы.

После войны женщины стали более активны, мужчины немного обленились из-за гуманитарной помощи. Правда тогда нам давали рыбку, а сейчас – удочку: можно взять микрогранты, оборудование, пройти курсы. Многие брали микрогранты от «Красного креста» в размере 1000 долларов и покупали корову, свиней. Были и те, кто свою корову прятал у соседа, чтобы во время проверки сказать о том, что они живут на грани бедности и получить еще грант. Но эти проекты малорентабельны: у кого были деньги раньше, есть и сейчас, у кого их не было – нет. Основная часть населения живет на пенсию стариков – а если пенсионера два – то, считай, жить можно не так и плохо. Недавно начали формироваться кооперативы.

Фото: EPA/UPG

С осетинами нас связывают родственные связи. Я, например, крестная мама осетинки. От россиян же я, в основном, чувствую ненависть. Мы тут смотрим в основном осетинское телевидение, потому что их сигнал ловит. И каждый день там говорят языком ненависти. Часто Саакашвили появляется там с усами Гитлера, говорят, что грузины не люди. Пожилые люди по обе стороны линии разграничения, которые общались до войны, сохранили позитивные отношения, молодые же растут с пропагандой. Россия, видимо, хочет стать генералом, а мы чтобы были солдатами такими – маленькими.

Давид Ванишвили, село Хурвалети (частично подконтрольное Грузии), пенсионер, дом которого остался за разделительной линией, проведенной самопровозглашенной Южной Осетией.

Давид Ванишвили Фото: Andrew Ghilan

Я – гражданин Грузии, мой дом всегда был на территории Грузии. Я работал шахтером, а потом пять лет в метро, три с половиной года служил в Баку в армии. Все 80 лет я жил в Грузии, но в 2008 году осетины пришли и отгородили часть территории, разделив одно село «границей». Теперь официального пункта пропуска нет, осетины не разрешают мне пересекать эту линию. Раньше в селе было 80 семей, теперь в нем почти никто не живет.

За пересечение границы мне грозит штраф: меня уже дважды поймали за то, что я пролез через сетку. В прошлом году я пересек границу потому, что голосовал на парламентских выборах. Когда я возвращался назад, русские задержали меня и оштрафовали на 3 тысячи рублей. Откуда у меня эти деньги? Односельчане собрали их, и я выплатил штраф.

Моей дочке 47 лет, она замужем в соседнем селе, но ни она, ни я не можем пересечь эту колючку: она приходит ко мне, становится с той стороны и плачет. Моей жене нужны лекарства, но русские не отпускают их купить. Из родственников на этой стороне со мной остались жена и внук.

Жена Давида – Валя Ванишвили Фото: Andrew Ghilan

У меня остался земельный участок на другой стороне. В прошлом году грузины его засеяли по моей просьбе. Я купил семена и просил русских разрешения переходить границу, чтобы обрабатывать свою землю, но они не разрешили. Сейчас у меня нет ни электричества, ни воды. Иногда я сижу совсем голодный – пенсию я не получаю, потому что не могу снять ее. Еду иногда мне приносят жители села, а иногда и грузинская полиция помогает. Мне нужен хлеб, у меня нет воды – я даже кукурузу не могу полить. Лучше быть арестованным, чем здесь жить.

Если нужны врачи, то здесь для меня их просто нет – я, скорее всего, просто умру. Местные медики предлагают меня увезти в Ленингори, но я там никого не знаю и это очень далеко. Можно поехать в Цхвинвали, но дорога здесь очень плохая. Я хочу, чтобы меня отпускали в Гори.

Я не знаю, кто виноват в сложившейся ситуации. Русские, наверное. Русские со мной не общаются, они меня только патрулируют здесь. Осетины по соседству даже близко ко мне не подходят и не общаются практически. «Почему ты с нами не хочешь жить? Почему ты не с нами?» – постоянно спрашивают они. Осетины просто не понимают меня. Я не хочу брать осетинское гражданство. Я – грузин. Я – гражданин Грузии!

Давид Ванишвили общается с Президентом Украины Петром Порошенко во время визита украинской делегации к линии разграничения. Фото: пресс-служба президента

Ко мне приезжает много людей. Недавно немцы предлагали обеспечить меня машиной, чтобы вынести вещи и перевезти меня на другую сторону проволоки, но я сказал им, что никуда уходить не собираюсь. На этой стороне у меня похоронены родители и брат. Я тоже хочу умереть здесь! Куда я пойду? Мой дом здесь!

Автор: Маргарита Тулуп , LB.ua