Расстрелянные шахматы

Удивительно: в годы репрессий самые сильные шахматисты, которые жили преимущественно в Москве, избежали печальной участи. Не трогали тех, кто мог представлять ум пролетарского государства на международной арене?

Как уничтожали тех, кто смел думать, – тем более в провинции

В эпоху, когда в искусстве правил соцреализм, а в науке — марксистско-ленинское учение, единственным островком свободомыслия в Советском Союзе была, пожалуй, шахматная доска — на нее не распространялись директивы партии и правительства. На ней по-прежнему оставались в силе законы логики и гармонии, и, следуя им, можно было ходить как угодно, тогда как в других сферах умственной деятельности любой шаг в сторону от идеологических догм мог стать (и часто становился) последним. Тем и привлекала эта игра многие умы, искавшие в ней приюта от страшных веяний того времени.

Возможно, этим и объясняется огромная популярность шахмат в СССР и непобедимость советской шахматной школы. Еще один парадокс заключается в том, что в годы репрессий самые сильные шахматисты, которые жили преимущественно в Москве, избежали печальной участи. Не трогали тех, кто мог представлять ум пролетарского государства на международной арене?

Смертельно опасно в те времена было выигрывать провинциальные первенства. Впрочем, и звание чемпиона России не защитило сибиряка Петра Измайлова… Книга омского журналиста, пятикратного чемпиона города по шахматам Марка Мудрика, которая скоро должна выйти в свет, возвращает из забвения имена многих рыцарей шахматного искусства — тех, кто жертвовал в своей рисковой игре не только пешками и фигурами. Партия (разыгрываемая самим государством) требовала в то время куда больших жертв.

Георгий Бородянский

Проигравший победитель Ботвинника

В 1924 году в первенстве Омска победил Петр Измайлов, сын священника (в анкете ему пришлось происхождение изменить — на «сын учителя»). Через два года он — первый в Сибири, а еще через два — чемпион РСФСР. В 1929 году двадцатидвухлетний мастер делит 1—2-е места в полуфинале всесоюзного первенства и получает право оспаривать звание чемпиона СССР в матч-турнире четырех. Больше того — наносит поражение Михаилу Ботвиннику. И вдруг что-то происходит: не доиграв турнир, он возвращается в Томск (там Петр в то время учился). Объяснение странное: окончился учебный отпуск.

Такова ли была истинная причина отъезда — кто знает: ни позднее, ни раньше на соревнованиях столь высокого ранга с подобной мотивировкой не сталкивались. В случае успеха в финальной схватке (и даже неуспеха) открывались бы перед ним перспективы вхождения в шахматную элиту страны, что, возможно, уберегло бы его от трагической участи. Но откуда он мог тогда о ней знать? И хотя в очередном первенстве СССР Измайлов снова взял верх над Ботвинником, попасть в финал уже не сумел — совсем немного не хватило везения.

10 сентября 1936 года Измайлов был арестован за «участие в контрреволюционной троцкистско-фашистской террористической организации». 28 апреля 1937-го ему был оглашен смертный приговор. В то время Петру только-только исполнилось 30 лет. Восемь лет провела на Колыме как «жена врага народа» Галина Ефимовна Козьмина.

Защита Уфинцевых

А теперь — о защите Уфинцевых (именно так: обязательно через букву «н» и во множественном числе). Андрей Николаевич стоял у истоков омских шахмат. Гаврила Андреевич, его сын, был одним из организаторов шахматной жизни города в 20— 30-е годы. Имя Анатолия Гавриловича, шахматного мастера — в названии знаменитого дебюта.

Учился Гаврила Уфинцев в омском кадетском корпусе. Между прочим, вместе с будущим членом политбюро Валерианом Куйбышевым. Их родители дружили. На Первой мировой капитана-артиллериста Уфинцева контузило. Стал плохо слышать, ослабло зрение, однако при Колчаке вернулся в армию. Дослужился (уже на интендантской должности) до подполковника. С войсками адмирала в конце 1919 года отступал из Омска, попал в плен и после долгой проверки, подтвердившей его непричастность к карательным или иного рода подсудным советскому трибуналу делам, был призван в Красную армию.

Демобилизовался через два года. Когда дом у отца отобрали, пришлось искать жилье. Нашли развалюху с вросшими в землю окнами. Гаврила Андреевич заделался счетоводом. Через некоторое время занялся фотографией и организовал шахматный кружок.

В 1924 году он, новый чемпион города, становится штатным инструктором по шахматам и шашкам. В 1927 году берет сына с собой на первенство Сибири: пусть посмотрит, как играют сильные шахматисты. Вышло иначе: Толю включили в побочный турнир, где тринадцатилетний подросток выиграл все десять партий. Пройдет несколько лет, и Анатолий Уфинцев выиграет и чемпионат города, и чемпионат воссозданной Омской области. Теперь его фамилия пишется через «м».

В газетах, в том числе дореволюционных, встречаются еще «Уфинцов» и «Уфимцов». Предполагаю, что в послеоктябрьские годы Гаврилу Андреевича вполне устраивала эта путаница, которая помогала ему хотя бы немного отдалиться от офицерского прошлого. В конце концов появился «Уфимцев» (фамилия — не из редких в наших краях: в перечне репрессированных омичей, опубликованном в одном из выпусков серии «Забвению не подлежит», — четырнадцать Уфимцевых).

Несколько слов об имени. Мария Гавриловна подсказала: отца звали Гавриил, однако у детей отчество писалось с одной буквой «и». Гаврила Андреевич понимал, что и таким вариантом «защиты Уфинцевых» пренебрегать не следует. Как-то принес на занятия в кружок дома пионеров старые шахматы. «Ими играл мой отец». И дети запомнили эту встречу с прошлым, поняв изначальный, может быть, вариант защиты Уфинцевых. Защиты от скудости и безобразия провинциальной жизни не поколебленных ни революциями, ни войнами.

Между тем наступил тридцать седьмой год, и к лету он добрался и до этой семьи. В один из августовских дней в дверь постучали. Обыск. Ничего, что могло бы заинтересовать людей с малиновыми петлицами, не нашли, тем не менее, старший по званию, обращаясь к Гавриле Андреевичу, сквозь зубы процедил: «Вам придется пройти с нами». Успел сказать, когда уводили: «Это недоразумение. Я скоро вернусь».

12 сентября «Омская правда» опубликовала реплику «Кого защищает Шахнович?». Она начиналась словами: «За последнее время вскрыта сильная засоренность шахматных организаций враждебными и чуждыми элементами». Автором реплики был Александр Елеонский, двухкратный чемпион Омска по шахматам (в начале войны его, заведующего научной библиоткой СибНИИСХОЗа, тоже арестовали и в сентябре того же сорок второго года расстреляли).

После выступления газеты без промедления был созван шахматный актив с предсказуемой повесткой дня: «Об очистке шахматно-шашечной организации от классово-враждебных элементов», и через неделю Марии Александровне Уфинцевой сообщили: «десять лет исправительно-трудовых лагерей без права переписки». Такой формулировкой согласно приказу НКВД маскировались смертные приговоры. Омская тройка установила в этом деле всесоюзный рекорд, осудив «10 августа 1937 года 1301, а 15 марта 1938 года — 1014 человек, из них соответственно 937 и 354 приговорила к расстрелу» («Вертикаль Большого террора», «Новая газета», 6—9 августа 2007). Среди них оказалось 68 бывших офицеров из «группы полковника А.Д. Кобеца», даром что самому полковнику было 89 лет. Спустя два дня после собрания шахматистов в секретных бумагах появилась резолюция: расстрелять. 19 сентября Гаврилы Андреевича Уфинцева не стало.

Чемпион? В лагерь!

«Очевидно, что даже далеко не полные сведения позволяют нам оценить масштаб охватившей шахматистов Сибири трагедии. Были репрессированы почти все чемпионы таких городов, как Томск, Омск, Новосибирск, Иркутск, Красноярск», — пишет иркутянин Рамиль Мухометзянов.

Но и на столь беспросветном фоне Омск опять постыдно отличился. Все чемпионы города двадцатых годов (неизвестной остается только судьба Бориса Загорского) — Павел Бенько, Борис Мазан, Гавриил Уфинцев, Петр Измайлов, Сергей Ясенев-Круковский, Александр Елеонский — сгинули в сталинских застенках.

Уничтожали прежде всего тех, кто смел думать. Даже за шахматной доской.

Ни один из сочинителей приговоров, равно как и изуверов-следователей, вертухаев, сексотов и доброхотов-стукачей, не понес наказания. Мой отец, схваченный в октябре тридцать седьмого и чудом спасшийся во время предвоенной «оттепели», иногда встречал на улице того, кто написал на него донос. Так, в одной стране, в одном городе со своими жертвами преспокойно жили клеветники, изверги, садисты, убийцы. Без покаяния. Без возмездия. Некоторые и сегодня живут. Власти — что давние, что ближние — старательно выводили их из-под удара. Не в том ли одна из причин нескончаемых наших бед?

Марк Мудрик, Новая Газета