Как меня вербовали в мусульманство

Самое дрянное в моей работе – это платформы. Кто не бывал – наверняка видел по телевизору, такие здоровенные конструкции в море. Моей супруге по наивности они навевают романтические чувства (безбрежные дали, закаты над морем), у меня – только досаду. Нет, конечно, не всё в её воображении неверно: и синие дали имеются, и закаты красивые, и вечерняя охота дельфинов на летучих рыбок – занятное зрелище, только как посидишь там несколько недель – всё осточертеет.

Говорят, есть хорошие платформы (в Северном море) с кино, спортзалами и купе на одного, мне пока такие не попадались. Мой опыт – какие-нибудь Малайзия или Индонезия, где спать – в крошечных, без окна, купе на четверых, где мне всегда норовят всучить верхнюю полку без средств на неё взобраться, в компании каких-нибудь не слишком чистоплотных азиатов.

До идеи регулирования температуры эта публика ещё не дозрела, поэтому кондиционер или молотит так, что скоро начинаешь чувствовать себя как Иван Сусанин в его последнюю ночь, или вообще «не дышит», и к средине ночи еле живой выползаешь на палубу – температура там не лучше, но есть хоть ветерок и нет пряных испарений твоих сокамерников.

На рабочем месте – теснотища, толком не сесть и не поставить компьютер, толчея в грязноватой столовке за однообразной и часто дрянной жратвой (как вы насчёт жареной солёной скумбрии?). Желание поскорее смотать оттуда свербило даже на лучших из мне попадавшихся – австралийских платформах в море возле Мельбурна, хотя и чистых, но с той же теснотой и неудобством.

Когда как следует хлебнёшь этих платформ, при всём общем омерзении возникает некая градация. Говорят, так бывает с заключёнными, если их гонять по разным тюрьмам. Плохо везде, но есть нюансы. Так и у меня. Лучше, если в умеренном климате – тогда можно перед сном потоптаться на палубе: поглазеть на море, послушать приёмник. В тропиках – никакого удовольствия: только сунешься наружу – ручей пота по спине, комбинезон к заднице прилипает.

Лучше, если платформа недалеко и завозят катером. Потому что смотать обратно может помешать лишь настоящий шторм. Если же сообщение вертолётом, то обычно туда попадаешь как-то быстро: заказчику всегда свербит поскорее тебя приставить к делу. А вот обратно – хуже. Как дело сделано – особенно это явно в третьем мире – к тебе мгновенно теряют интерес. Теперь это больше твоя проблема – получить место в вертолёте.

Вчера, например, тебя элементарно забыли внести в список пассажиров. Сегодня над морем лёгкая дымка, посему вертолёты не летают. Значит, завтра опять жди проблему с местами. Милым хозяевам – до лампочки. Каждый мой день на платформе – ещё две с половиной тысячи зелёных из кармана их фирмы в карман моей? – Да ради бога. Почём там сегодня нефть? – Ну вот видите. А вы – про какие-то две тысячи. Кто ж эти деньги считать будет? Тем более – не из своего же кармана. Посему – расслабьтесь и наслаждайтесь жареной солёной скумбрией.

Этим катер несколько лучше – при условии если у вас в порядке вестибулярный аппарат и в багаже нет ничего ценного. Последнее может быть важным…

Все, конечно, помнят море в штиль – это так чудесно на пляже. Так вот оказывается в открытом море штиль несколько другой. Хотя волнения вроде нет, палуба катера и причальные мостки всё время ходят вверх-вниз – плюс-минус метра полтора. Да и катер – то его отодвинет, то подтащит обратно.

Что до людей – проблем больших нет. Для страховки у тебя в руках – зацепленный где-то вверху канат, нетрудно подгадать и перескочить туда или обратно. Переживания начинаются, когда появляется твой тяжёлый чемодан. Собран он далеко и надолго, посему в нем не только компьютер со всем рабочим и личным, но и плееры, камеры, любимые книжки, музыка и т. п. Тебе его переносить запрещается. Его судьба – в руках двух плохо кормленных малайцев ростом метр с кепкой, один – на катере, другой на платформе.

Настаёт момент. Размах!!! – и малаец, как Микки-Маус устремившийся за брошенным им же чемоданом, чуть не оказывается в воде, еле успевая снова схватить упущенную приятелем ручку. Отскакивает от неограждённого борта и разражается злым клёкотом в адрес не успевшего перехватить напарника. Ещё одна попытка – и чемодан передан. Можно расслабиться.

Много значит, кому платформа принадлежит. Если она, например, в Индонезии, но принадлежит западным – ещё так-сяк. Но если в Индонезии и её же собстенность – готовься к бытовым испытаниям вроде тараканов, санузлов типа «сортир» и много чего ещё, о чём я, уважая ваши чувства, лучше не буду.

Платформа, о которой пойдёт речь здесь, как раз и была из этой категории, разве что чуть почище. Дело было в Малайзии. Есть у них там свой Газпром, госмонополия под названием Петроназ.

Обрисую кратенько, что такое Малайзия. Это маленькие городочки и посёлочки каменных домов в тропиках, беленькие и опрятные. Жизнь скромная, но без оскорбляющей глаз бедности (хотя в деревнях в глуши есть и такое). Народ на улицах самый разнообразный: мужики в основном в европейском, но есть и в белых балахонах типа «в самоволке из психолечебницы» и тюбетейках.

Женщины разделяются совершенно чётко: не-мусульманки – в современном, мусульманки – в больших белых платках, глухих блузках и юбках до пят. Мордашки открыты, но платки – как у русских бабок из моего детства, с той разницей что наши в эти платки туго пеленались и завязывались сзади только в холода, а эти – постоянно. Этакие бабушки-старушки с двенадцати лет.

У многих наций есть коллективные комплексы неполноценности, а точнее – объекты соперничества и острой зависти. (Думаю, за примерами ходить не надо: у России это – Запад, у Европы – Америка и т. д.). У Малайзии это – Сингапур. Он не только рядом, – он был её частью, и теперь своими чистотой и сверкающим богатством просто не даёт покоя. Оттого, я уверен, и чисты малайзийские улицы.

Малайзия – преимущественно мусульманская страна. В этом «преимущественно» многое зарыто. Мусульманское правительство в открытую покровительствует своим, зажимая не-мусульман где можно. (Маленький пример: в городишке, где я стоял, построен большой новый клуб для мусульман. Остальных не пускают. Мой таксист – молодой индус – побурчал по этому поводу, но что сделаешь?).

Характер местного мусульманства здесь почти такой же злобно-агрессивный как на Ближнем Востоке, тирады местного президента против евреев (которых здесь, естественно, нет) – норма жизни. Но в отличие от арабов ненависть на сограждан-иноверцев в открытую не изливается, и видимость приличия сохраняется. Причин, думаю, две. Во-первых, это не-мусульманское меньшинство не такое уж маленькое (немного меньше половины), и что ещё важно – оно разное: буддисты, христиане, индусы. Не начинать же войну против всех. Так что «неверных» выживают постепенно.

Реализовать заветную мечту о чисто мусульманском государстве опробованными у арабов методами погромов пока не сподручно. Так вот и сосуществуют. До драк пока не доходит, и на работе общаются внешне нормально, но личных контактов и смешанных браков практически нет.

Сезон на иностранцев там пока тоже ещё не открыт, так что я ехал туда почти без задних мыслей. Чистый и красивый Куала-Лумпур очень хорош – ухожен, масса цветов, затем – чистенький городочек на берегу, и, наконец, платформа. Все вышеназванные прелести тут как тут, от закатов над морем до тараканов. На большой ремонт народа согнано столько, что нары поставили даже в крошечной телевизионной комнате. Забито всё, но мусульманская молельня – приличных размеров помещение – никоим образом не затронута.

Лежанка опять досталась на втором ярусе, откуда я в первое же утро чуть не слетел от испуга. В каждом купе в потолок вделан мощный динамик на случай аварийной тревоги, и вот под утро, в самый сладкий (словами Солженицына – «мозжечковый») сон из него мне прямо в ухо ударили жуткие звуки. Естественно первой мыслью было что на платформе пожар и надо хватать жилет и бежать к лодкам. Робкой надеждой было что тревога учебная. Однако опомнившись, я понял что леденящие душу звуки – вытьё муллы, и что ни от ключить, ни даже уменьшить громкость аварийного динамика нет никакой возможности.

После таких сюрпризов от сна, конечно, ничего не оставалось, и поворочавшись ещё с полчаса до подъёма, я плёлся в операторскую на планёрку.

На лестницах и в коридорах – Good morning, uncle Vladdy. – Это мне. Ничего не попишешь, я – самый старый на платформе, и местная публика уже окрестила меня «дядюшкой Владди».

Ежедневная обязательная планёрка больше походила на знакомое мне по молодым годам открытое партсобрание, да, собственно, она и была им. В довольно большом операторском зале на полу сидело человек сто в комбинезонах, в основном рабочие-малайцы и среди них несколько иностранных спецов вроде меня.

Посреди зала за столом сидело человек шесть малайского начальства. Начиналось это с мусульманской молитвы, минут этак на двадцать. Немусульманам и западным при этом полагалось сидеть смирненько с физиономиями, полными осознания значительности момента. В первый же день мне в голову пришла мысль – интересно, хватило ли бы у этих богомольных терпения вот так же ежедневно сиживать на христианских молениях? Но я не стал интересоваться.

После этой – идеологической – части, как и в нашей аналогии, шли доклады о производственных успехах. Выступать должен был каждый инженер или бригадир. Надо было рассказать, что сделал вчера из планировавшегося утром, что не доделал и как собираешься наверстать, и что ещё сам себе планируешь на день. Всё – как в лучших советских раннеперестроечных традициях.

Подошла моя очередь. Я поднялся и, поёживаясь от злости на мероприятие и самого себя, забубнил что-то о параметрах, которые я вносил в мои контроллеры. Закончив, я увидел сотню повёрнутых ко мне смуглых физиономий малайских крестьян, большинство из которых не только не представляло зачем тут я со своими контроллерами, а просто элементарно не знало английского.

На следующий день я на планёрку не пошёл. На вопрос ответил, что не могу долго сидеть на полу – ноги болят. Можете представить моё обалдение, когда проходя следующим утром во время планёрки мимо раскрытой двери операторского зала, я увидел посреди сидящей на полу толпы стул, на котором был тщательно прикреплён лист бумаги с крупными буквами: Uncle Vladdy. До сих пор не знаю, чего там было больше – дурацкой услужливости или зуда затянуть меня на свою молитву. Я, впрочем, не поддался и стул простоял пустым до конца поездки.

В небольшом пространстве никуда не денешься от контактов. Скоро я заметил, что являюсь объектом внимания местного радиста, небольшого роста араба средних лет. Радист на платформе – большой человек: заведует всей связью, погодой, принимает вертолёты, – наверное, второй человек после начальника. Держал он себя соответственно: есть люди, которые и с высоты своих полутора метров умеют глядеть на других свысока. Со мной, однако, он был подчёркнуто уважителен: например, столкнувшись в дверях, отступал и приглашал пройти церемонным жестом, видимо, почерпнутым из его представлений о Европе всех шестнадцати Луёв.

Постепенно наши краткие приветствия при встречах превратились в более личные диалоги. Из них я заключил, что до него уже дошло, что я из России, потому что первые пассажи были о её величии и о вредоносности американской политики. Не увидев, однако, безоговорочного энтузиазма с моей стороны, он заговорил о другом.

Я уже не помню, как в наших разговорах появились мировоззренческие темы, помню только, что однажды он спросил, известен ли мне астронавт О-Нил. Оказывается, в полёте на Луну этому достойному человеку было видение Аллаха и он перешёл в мусульманство. Правда, заметил мой новый друг, об этом мало кто знает, т. к. американские власти запретили об этом сообщать. И вообще в Америке идёт массовый переход в мусульманство, но об этом тоже запрещается писать.

Я удивился успешности этих запретов, заметив, что позапрошлому президенту не удалось запретить даже куда более щекотливую новость о его интрижке с практиканткой. Замечание это, однако, не особенно смутило моего собеседника. В его сознании всесильность правительства была естественна как воздух которым он дышал, нелепо было даже обсуждать альтернативы.

Я сказал, что ничего не знаю об О-Ниле но в рассказанном не вижу ничего невероятного, учитывая что их взлёты и посадки – это как сильные физические воздействия на головной мозг. А что это может способствовать восприятию мусульманства, мы уже убедились, когда один знаменитый американец под конец боксёрской карьеры нарёк себя Мухаммедом Али.

Следующий вопрос был – знаю ли я Юрия Гагарина. – Конечно знаю. – А знаю ли я, что он тоже перешёл в мусульманство? Тут меня потянуло ответить, что я бы и этому не удивился: так пить как он пил, – это может быть похуже долгого битья по мозгам. После такого ещё и не туда занесёт. Но из опасений что мой собеседник не так меня поймёт, я воздержался.

Через несколько дней я вновь наткнулся на своего нового приятеля. С несколько таинственным видом он зазвал меня в свою радиокомнату. Тут надо заметить, что в тот момент по какому-то поводу в интернете и масс-медиа произошла очередная вспышка разговоров о событиях 11 сентября. Сняв с факса листок, он протянул мне: – «Вот, недавно с соседней платформы получил.»

На листке с трудом проглядывалась страница арабского текста. Я спросил, что это. – «Это сура, из Корана! – Голос его дрогнул от почтительности. – Вы посмотрите, какой номер этой суры!» – Над текстом стоял номер – 911. (Для русскоязычных: 9-11, т. е. «Сентябрь, 11-е» – англоязычная аббревиатура события. В других языках порядок цифр естественно иной). «А теперь посмотрите, какой номер страницы!» – Кажется, номер был 107. – «А Вы помните, сколько было этажей в тех небоскрёбах? Именно 107! Только подумайте – как давно и как точно всё было предсказано!» – А что же, спросил я, в этом тексте написано? – «Тут сказано, что arrogance (высокомерие) будет наказано!» Видимо, имелось в виду сто семь этажей.

Тут я осторожно заметил, что для Америки, имеющей сотни небоскрёбов, может быть, и не так уж arrogant было иметь парочку в сто семь этажей, а вот как назвать наличие двух самых высоких в мире зданий в стране совсем не богатой, сказать с определённостью не берусь.

Думаю, мой собеседник понял, что речь моя – о штаб-квартире его компании Петроназ, двух высоченных презервативообразных башнях, нелепо торчащих посреди Куала-Лумпура, но развивать тему он не стал.

Продолжая разговор, он предположил, что, вероятно, прав их президент Махатхир: всё это дело рук евреев, ведь все говорят, что ни один из них не пришёл на работу в небоскрёбы в тот день!

Да что там небоскрёбы, ответил я. Поглядите где в последние годы произошли самые жуткие землятресения. (Для тех, кто не помнит – практически все они произошли в мусульманских странах).

И я рассказал что в Советском Союзе учёными – разумеется евреями – проводились исследования серии атомных взрывов для создания искусственного землятресения или цунами – чтобы смахнуть к чёртовой матери Америку с лица земли.

Мой собеседник оцепенел. – «Так Вы полагаете… Это ужасно. Мало того что они в Израиле свою атомную бомбу сделали – теперь наверно и это устройство притащили из России?!… Что же теперь будет?!»

Почему «будет», – безжалостно продолжил я, – вы что, из недавнего цунами ничего не поняли? Поглядите – погибли тысячи людей из разных стран, азиаты, европейцы, мусульмане, христиане. А вы слышали хотя бы об одном захлебнувшемся еврее?

По ошеломлённому виду моего собеседника я понял, что изрёк откровение, которое наверняка будет обсуждено в кругу более широком, чем несколько радистов соседних платформ. – Но знаете, успокоительно закончил я, – может и не стоит так переживать? Ведь все же знают, что мир давно в их руках. И ведь как-то живём… Может, и ещё немножко протянем?

Видимо, мой собеседник действительно поделился моими пассажами с кем-то ещё. Делаю это предположение потому, что по возвращению из командировки я получил копию отзыва о своей работе. Это была жалоба, заканчивавшаяся раздражённым требованием никогда больше не посылать меня на платформы Петроназа. Причина – я «создавал проблемы».

В нашем отделе я, конечно, долго и громко вздыхал, публично каясь, что допустил промах и нарушил наш главный принцип – оставлять заказчика довольным… На что наши секретарши Джессика и Кристи, ведающие нашими поездками и знающие мою любовь к азиатским платформам, только саркастически переглянулись.

Автор: Владимир Суравикин, ЛЕБЕДЬ