За что воюют украинские и российские военные: размышления ветерана Второй чеченской

…Только 12 марта в клинические больницы Донецка было доставлено 23 тела убитых под Авдеевкой «ополченца». И 34 раненных. Ополченцев ли? Местные блогеры пишут, что это давно уже регулярные российские части. Только изредка на улицах города можно увидеть какого-то залетного "ополченца", вырвавшегося из какого-то дальнего блокпоста. Город наводнили русские военные. 

Большинство из них – уже зрелого возраста, 45-50 лет. Они ездят на дорогих машинах с российскими номерами. И их в Донецке достаточно много…

Автор: Дмитрий Флорин, российский журналист, УКРИНФОРМ

Солдаты – они и по одну, и по другую сторону фронта, который называется «линией размежевания». Только солдат, который идет на войну в форме с украинским шевроном знает, за что он воюет. Знает он, знает его семья, друзья, соседи, люди на улице, знает каждый украинец. Могут быть разные мнения относительно этой войны, способов ее ведения и целесообразности, но отношение к своим военным остается неизменным – эти люди действительно защищают страну.

Это то, чего нет в российской армии, и никогда не было. Потому что войны последних лет, развязанные Кремлем – позор и предательство своих же солдат. И если украинский военный на передовой – защитник страны и населения, то российский – кремлевский наемник и оккупант.

СПАСИБО ВАМ!

На станции в вагон Интерсити зашел мужик в военной форме. В связи с событиями последних двух лет – обыденное дело. На военную форму уже мало кто реагирует, да и не все могут по внешним признакам различить – это активист какой-то патриотической организации, «воюющий», в основном, на митингах и соцсетях, или же это солдат, возвращающийся с фронта.

Глядя на этого человека, севшего в кресло неподалеку от меня, я сразу узнал в нем ветерана. По взгляду. Знаю этот взгляд побывавшего в аду и вернувшегося назад, глядящего на все вокруг иначе, с осознанием цены «обычной» мирной жизни. Он смотрит на все происходящее, как на рай и очень остро реагирует на любой негатив, будь то чье-то хамство, брошенная на пешеходном переходе машина или горы мусора на месте проведенных пикников.

Все люди вокруг – свои, он же за них воевал, значит, все вместе. И ему кажется, что все вокруг так же как и он радуются просто тому, что можно дышать и спокойно ходить, не опасаясь выстрелов.

Именно из-за этого ощущения «вокруг все свои», как на передовой в одном блиндаже, он так же себя и ведет. Чтобы разбить неловкую тишину, возникшую среди сидящих с ним рядом, он начал рассказывать им про себя.

Рассказ был длинный, из него мы узнали, что на фронте он был уже не первый раз, и сейчас он находился там 9 месяцев. Жена родила ему сына, пока был на войне. Ребенка он еще ни разу не видел. Детей очень любит, проходя по вагону, видя где-то ребятишек, он останавливался и начинал играться с ними. Обшаривал свои карманы, бегал обыскивать бушлат и рюкзак, чтобы найти что-нибудь в подарок детям. Потом тихо ругался на себя: «взял и раздал уже все, дурак».

Он рассказывал про войну, про Дебальцево, про то, как погибали его сослуживцы, про то, что жаль, что так долго собирались, надо было в Донецк входить уже давно, про сны, в которых все о доме, про мирных жителей в тех местах, где он воевал, про то, что никак не может понять – никто не хочет войны, но война все равно происходит. Как будто ее кто-то включает.

Парню в соседнем кресле, заинтересовавшемуся фотографиями в его телефоне, этот солдат показывал и рассказывал о войне, как лектор. Только лектор, который хорошо знает предмет, но сам предмет ненавидит.

Фото: Max Avdeev for BuzzFeed News

Солдат оказался из отделения артиллерийской разведки. Он рассказывал про буссоли, про снаряды, про самоходки, про то, как его взводу разведки приходилось подходить вплотную к позициям противника, чтобы передать артиллерии координаты, а затем еще и корректировать огонь, когда по тебе стреляют не только враги, но и свои, ведь ты находишься в секторе обстрела с обеих сторон.

Люди в вагоне притихли. По лицам было видно, что слушают. Слушают с уважением. Солдат рассказывал, что очень хочет увидеть семью и ребенка, которого вообще не видел, но должен выполнить долг – сейчас он едет не домой, а на могилу отца. В другой город, и будет проезжать свою Винницу, где его семья. Сказал, что сегодня он идет на кладбище к отцу, а завтра сразу едет этим поездом обратно, домой к семье.

На ближайшей станции, когда люди выходили из вагона, проходя мимо него, кто-то негромко сказал: «Спасибо вам».

Я вспомнил, как ездил в свое время воевать в Чечню. Уже после командировок на войну я уволился и вернулся в журналистику, стал разбираться в том, что делает Россия на Кавказе. И уже в эти дни, в том вагоне, когда люди благодарили ехавшего с войны украинского солдата, я ему позавидовал. По- человечески, по-ветерански, вспоминая что было со мной и со всеми теми, кто ездил в Чечню.

«МЫ ВАС ТУДА НЕ ПОСЫЛАЛИ»

Сейчас, когда общаюсь с ветеранами боевых действий из украинской армии, меня в очередной раз захватывает злость за то, как с нами обращались во время войны в Чечне. Я рассказываю украинским коллегам о своем опыте, они испытывают шок и говорят, мол, а мы то думали, у нас какие-то проблемы! Порой в некоторые вещи им тяжело поверить.

В Чечню я попал на вторую войну. Уже после армии, в составе ОМОН. В наш контракт входил пункт о выполнении задач в зонах чрезвычайных ситуаций. В составе мобильного отряда группировки войск на Северном Кавказе официально мы выполняли «задачи по обеспечению общественной безопасности» в рамках контртеррористической операции (КТО).

Войной это никто не называл. Хотя за спецоперации, за каждый отдельный день участия в них, начислялись боевые. Сейчас это примерно 500 долларов за 3 месяца командировки.

Перед командировкой формировался отряд, нас отсылали на месяц перед отправкой на ротацию – учения, как боевые, так и психологические. На «политзанятиях» показывали фильмы с отрезаемыми головами и рассказывали о том, что Чечня после перемирия 1996 года стала рассадником мирового терроризма, и мирные чеченцы просят их защитить. Нам в головы впихивали мощную пропаганду, после которой многие мои бывшие сослуживцы не могут отойти до сих пор.

В самой Чечне приходилось выживать не только из-за войны, но и из-за тех условий, в которых мы жили. Были и голод, и холод, и обстрелы со стороны своих.

Доходило до того, что мы ходили по селу и продавали все, что могли продать – столбы, колючую проволоку (нам прислали в качестве «гуманитарной помощи» для оборудования блокпостов) и т.д., чтобы были деньги на еду.

Во времена голода одалживали у солдат-срочников мешок картошки и варили на отряд из 50 человек «чудо-суп» – бак с водой, в который бросали несколько картошек и остатки вытряхнутых из мешков круп. Получалась горячая серая водичка с редкими кусочками чего-то твердого.

Когда в одной из командировок приданный нам на время командировки безумный командир отряда устраивал самостоятельные зачистки, подставляя всех, через некоторое время мы отказались выходить на спецоперации, пока он не покажет нам приказ комендатуры, которой мы подчиняемся и который должен у него быть.

Зачинщиком «бунта» назначили нашего командира взвода, из дома срочно приехала группа офицеров для разбора и для того, чтобы увезти назад нашего взводного, поменяв его на другого. Весь отряд заявил, что если его заберут, мы пишем рапорта и увольняемся – сдаем оружие безумному командиру – пусть сам воюет.

Бунт продолжался около недели. Мы не выходили с территории нашей базы (бывшей школы). После удалось договориться, и на придуманные спецоперации мы больше не ходили.

Возвращаясь с войны, мы сталкивались с тем, что никому не нужны, уже в дороге. Как то вместо суток пути нас везли домой трое суток. Ломались автобусы, ждали каких-то начальников. У нас уже не было денег, еды, автобусы промерзали насквозь. В Ростовской области мы с напарником, закинув автоматы за спины, выталкивали из снега машину за гонорар в 30 рублей, чтобы потом в придорожном кафе купить половинку порции гречки.

В Воронежской области нас выгрузили ночевать в каком-то замерзшем здании поселкового милицейского опорного пункта. Ребята в форме и с оружием ходили в ближайшее село просить еды. Хотя больше это напоминало зачистку.

Приносили банки с салом и огурцы со льдом. Ели на улице в снегу с ножей, раздавая куски еды по кругу.

Боевые деньги, которые были уже выписаны на нас и куда-то перечислены, согласно журналам учета боевых действий, исчезли. За одну командировку мы судились 3 месяца, за другую я лично судился 8 лет, выиграв 3 суда.

К ветеранам Чечни чувствовалось отвращение. В суде секретарши говорили мне: «Вам чего, денег надо? Деньги это зло». В ЖЭКах не оформляли положенные скидки на оплату коммунальных услуг, придираясь к каким-то бумажкам: «Ваши командиры толком ничего вам оформить не могут, а мы тут не при чем – мы вас туда не посылали».

Удостоверение ветерана боевых действий уже к 2005 году превратилось в обычную бумажку. Льготы отменили, заменив из «компенсацией», равной размеру около 800 гривен (в настоящее время), что никак не компенсирует ни проезд на общественном транспорте (учитывая, что в Москве билет стоит около 30 гривен), ни скидку на коммуналку, ничего.

Когда после университета МВД я устраивался на учебу в гражданский ВУЗ, тщательно изучив свои права как льготника, мне объяснили – ну да, закон есть, но вот так выходит, что он не работает. Все только на общих основаниях.

Трудоустроиться куда-либо ветерану боевых действий было проблематично – даже охранником в магазин брали бывших вояк редко – ведь реабилитацией и выводом из посттравматического синдрома никто не занимался. От таких людей в будущем могли быть проблемы.

Однажды в суде по отсуживанию «боевых», который проходил в кабинете судьи, она сказала мне: «А вы знаете, что мы «боевых» больше не присуждаем?» Ответил, что знаю, но мне их присудили уже много лет назад, просто бюрократические сволочи из министерства финансов годами крутили наши документы, отправляя обратно под разным предлогом. Например, из пакета документов вытаскивали бумагу с реквизитами банка и года через полтора возвращали бумаги обратно: «Недостаточно указаны реквизиты банка получателя».

Над нами издевались даже те, кто нас отсылал в Чечню. Когда мы пришли в отдел кадров отряда просить выдать нам копии командировочных удостоверений для суда по «боевым», офицер-кадровик сказал: «Сейчас выходите, и этого разговора не было, вы ко мне не приходили и ничего не просили. Командир отряда сказал: всех, кто будет спрашивать эти бумаги – тащить к нему на ковер, а оттуда везти в управление области для дачи «разъяснений».

Когда мы стали с адвокатами собирать бумаги для суда сами, командир отряда построил нас и заявил, что если кто-то будет «дергаться» по поводу судов – у того будут большие проблемы.

Наши деньги за войну годами плавали в неизвестных инстанциях. Нам они были выделены только на бумаге. Большинство моих бывших коллег своих денег так и не получили. Иные потом погибли на войне.

Вся чеченская война в отношении нас была лишь глобальным списыванием и воровством бюджетных денег. Миллиардами.

Даже раненым не давали то, что обещали. Нашему бойцу в Грозном оторвало ногу. Когда его привезли из госпиталя в отряд, устроили шоу для телекамер, генерал тряс ключами перед объективами и говорил о том, что парню выделяют квартиру. Бойцу без ноги, с двумя детьми, квартиру так и не выделили, копеечной пенсии ни на что не хватало. Он сам учился специальности на компьютере и куда-то потом устроился.

Когда мы были в Чечне, дома нам начислялась зарплата. Перед отъездом мы оставляли доверенности на ее получение для жен и членов семьи. А через месяц, на войне, роясь в вонючих окопах, узнали, что зарплаты нашим семьям не выдают, так как «изменилась форма написания доверенности».

Была такая процедура, которая негласно называлась «гуманитарка». Когда наступала половина срока нашего нахождения в Чечне, к нам приезжал конвой из дома. Кого-то меняли и отправляли домой, привозили письма, посылки из дома, и примерно до весны 2001 года «гуманитаркой» называлась добровольная помощь воюющим.

Это не совсем волонтерство настоящего времени в Украине. Командование отряда обращалось к руководителям крупных фирм и предприятий, чтобы те помогли нашим бойцам на войне. Выделялись макароны, консервы, коробки чая и т.д.

Однако этой помощи было постоянно то ли мало, то ли ее разворовывали еще до того, как привезти в отряд и готовить к отправке нашим бойцам на передовую.

Тогда ОМОН делал «благотворительный рейд» по оптовым рынкам, где было много коммерсантов-кавказцев. Подъезжал автобус, оттуда высыпались бойцы в форме, масках, броне и с оружием, подходили к коммерсантам и предлагали «по-дружески» помочь воюющим в Чечне.

Конечно же, автобусы набивались продуктами и всякой бытовой мелочью до потолка. Ведь точно в таком же порядке ранее ОМОН приезжал «зачищать» эти рынки, и мог приехать еще. Так что это была сугубо «откупная благотворительность».

Но потом штабист нашего отряда через журналистов поблагодарил один завод за помощь, оказываемую воюющим в Чечне. Весь следующий день после выхода в эфир этого сюжета он провел в отделе собственной безопасности. Его не обвиняли в том, что отряд вымогает у коммерсантов на рынках продукты, его обвиняли в том, что отряд крышует крупный бизнес – заводы, фабрики, фирмы, которые выделяли не только продукты, но и деньги, которые уходили в неизвестном направлении.

«Гуманитарка» оказалась под полным запретом. Чтобы отправить нашим бойцам, которым нечего было есть из-за перебоев со снабжением, картошку, мы ездили дежурной группой в колхоз договариваться с фермерами. Прямо в форме мы убирали с полей картошку, половину отдавали колхозу, а половину брали в отряд – для отправки в Чечню. В машинах картошку везли как контрабанду – закапывая мешки в бушлаты и железные щиты для работы на массовых акциях.

«ВЫ НА ЭСЭСОВЦЕВ ПОХОЖИ…»

Однажды я был на дежурстве, уже в России, стояла страшная жара, а нас по случаю приезда какого-то министра вырядили в полусинтетическую черно-синюю форму, которую мы ненавидели, предпочитая х\б камуфляж.

Ко мне, стоящем в оцеплении, подошла женщина, которая сказала: «Чего ж вы в такой одежде, жарко же». Я уже было приготовился услышать слова жалости, как женщина вдруг сказала: «Вы в этой форме на эсэсовцев похожи», и ушла.

В те годы я еще не мог понять, почему к нам так относятся, ведь мы давали присягу, выполняли приказы командования, которое, по их словам, кого-то там спасает.

Никаких слов поддержки или уважения со стороны не только населения, но и своего командования мы не слышали. Отношение к нам у многих было как к наемникам. Справедливость такого отношения я понял позже. Но, единственное, чего не могу понять до сих пор, как мои бывшие коллеги и по сей день выполняют приказы тех, кто кидал нас в Чечне. Выполняют их теперь не в Чечне, а в Крыму, на Донбассе.

В отличие от украинских бойцов, знающих, за что они воюют, мы оправдывали себя во время войны тем, что просто выполняем приказы. Кто-то уже понимал, что война в Чечне – неправильная, что нельзя нападать на страну, которая, пережив столько страданий из-за «большого имперского соседа» просто захотела жить отдельно, как и многие другие страны бывшего совка. И ей не повезло лишь с местоположением и тем, что по территории проходит нефтепровод из Азербайджана.

Наградами за Чечню нельзя гордиться. Даты чеченской войны – лишь скорбные. Страна предавала своих солдат на войне, а потом издевалась над ними дома. И то, что кто-то из российских ветеранов Чечни идет воевать с Украиной – сродни мазохизму и шизофрении. Ведь на эти грабли уже неоднократно наступали, начиная с Афганистана.

СЛИТЫЕ КОМАНДОВАНИЕМ

Я спокойно общаюсь и дружу с бывшими бойцами ичкерийской армии и с действующими бойцами армии украинской. Как солдаты, мы можем друг друга понять. Многие же мои бывшие коллеги по войне в Чечне ненавидят всех чеченцев, всех грузин, а теперь еще и всех украинцев. Они все еще «воюют» в своих головах, выполняя до сих пор приказы Кремля. Хотя и знают, что этот самый Кремль относится к ним, как к мусору. Об этом можно поговорить, хотя бы, с пленными бойцами ГРУ Ерофеевым и Александровым. За их судьбой не следит весь мир, за них не борется их страна, не проходят митинги за их освобождение, они не похожи на Надежду Савченко.

Их слили, как использованную туалетную бумагу. Свои же командиры, как это было и всегда.

ЗА НАРОД И ПРОТИВ НАРОДА

Главная разница между украинскими и российскими военными в том, что одни воюют за свой народ, а другие воюют с чужим народом.

Невозможно себе представить в России таких социальных видеороликов, какие выходят в Украине в поддержку армии. Невозможно себе представить в России такую всенародную волонтерскую поддержку своей армии, как в Украине.

Как шутит мой знакомый ветеран боевых действий из украинской армии: «У Украины нет ядерного оружия только потому, что волонтерам его еще не заказали».

Когда солдат знает, за что он воюет, когда он видит, как к нему относятся люди, когда военным аплодируют на вокзалах, а погибших в селах встречают, встав на колено, он не может не победить.

Да, в украинской армии еще много проблем. Это естественно, учитывая, в каком состоянии она находилась до 2014 года. Это естественно в стране с богатым и длящимся постсоветским прошлым, бывшие лидеры которой долгие годы после совка только и делали, что выжимали страну до капли.

Но Украина знает, за что воюет. В отличие от России. И когда тот солдат, который ехал с нами в поезде, выходил из вагона, мы тоже сказали ему: «спасибо». Это не сложно, и это надо не только ему, но и нам.