Народная милиция после Февральской революциии 1917-го года

Образование советской милиции происходило и в некоторых городах России: в Орехово-Зуеве, Екатеринославе, Троицке, Канавине (заречной части Нижнего Новгорода). Мы публикуем извлечение из диссертации В.Б. Аксенова, где говорится о неудовлетворительных условиях и формах работы нового органа власти.

извлечение из диссертации В.Б. Аксенова, где говорится о неудовлетворительных условиях и формах работы нового органа власти.

 Февральская революция. 1917.Народная милиция по исследованиям В.Б. Аксенова

Однако, в действительности, все эти меры существенных позитивных последствий не имели, так как на практике, уволенные милиционеры из одного комиссариата тут же поступали на службу в другой[2], поэтому вполне естественно, что в целом к службе младшие чины милиции относились небрежно. Особенно это касалось постовой службы, которая всегда требовала как дисциплинированности и стойкости, так и отваги.

Пытаясь оправдать своих милиционеров один из комиссаров отметил, что «иной раз на посту милиционера и не застанешь, но свистнешь, он всегда откуда-то покажется»[3]. Отношение милиционеров к службе также зафиксировано в городском юморе, в котором разработан несколько иной способ отыскания постового: «Пост милиционера очень легко найти: необходимо стать лицом к северо-востоку, сделать шагов по сто во все стороны и зайти под ворота второго двора одного из домов по нечетной стороне. Если милиционера там нет, то следует искать в ближайших чайных, а если и там нет, то следует махнуть рукой, безразлично левой или правой, и прекратить поиски»[4].

О всеобщности данных факторов говорят также приказы об увольнении по московской милиции, в которых в качестве причин постоянно фигурируют самовольное оставление поста, хулиганство на посту, нетрезвое поведение, неисполнение приказа- [68]

ний по службе и, кроме того, неявка по вызову к объяснению[5]. Непрофессионализм, усугублявшийся подчас хамским отношением к гражданским лицам, раздражал обывателей и настраивал их против милиции. Один из гостей столицы с горечью писал редактору «Петроградских ведомостей», как обратившись к постовому он столкнулся с достаточно оскорбительным отношением к своей персоне, закончившееся, к тому же, хулиганской выходкой со стороны подвыпившего дружка милиционера[6].

Особенно ситуация усугубляется с лета 1917 г., когда поведение некоторых милиционеров становится особенно вопиющим. В условиях ограниченной продажи винно-водочных изделий, нетрезвое состояние милиционеров, их попытки заняться спекуляцией реквизированного спирта сильно бросалось в глаза населению, вызывая вполне объяснимую реакцию. Если в первые месяцы революции городская сатира по отношению к милиции в качестве объекта высмеивания брала наличие уголовного элемента среди милиционеров, то теперь доминирующей темой становится их пьянство, участие в незаконных оборотах алкогольной продукции. В этот период появляется следующая частушка:

Нет милее для милиций

Спирто-винных реквизиций,-

Потому – от всех почет,

Бочка же всегда течет![7]

Среди населения закрепляется мнение, что милиционеры всячески стараются использовать свое положение для личной выгоды. Престиж их катастрофически падает, а вместе с тем рушатся и зыбкие основы легитимности верховной власти. В июньском номере «Трепача» было помещено шуточное объявление: «Милиционер предлагает услуги по выносу мяса из городской лавки для клиентов вне очереди. Плата – по соглашению»[8].

Все эти факты накапливались, слагались в общественное мнение и в конце концов начинали приводить и к дискредитации самой Революции. Летом во многих журналах, газетах попадаются заметки, в которых с чувством тоски вспоминаются старые и добрые городовые. Образ добродушного дядьки-городового противопоставляется эксцентричному и порой социально-опасному милиционеру. Сравнения эти настолько учащаются в среде городских обывателей, что многие известные [69]

юмористы не могут обойти их стороной. Так известный художник Ре-ми рисует для «Нового Сатирикона» карикатуру, озаглавленную «Тоска по твердой власти», на которой изображен стоящий на коленях в своей комнате обыватель перед тенью городового. Под рисунком текст: «Обыватель – О, дорогая тень! Если бы ты знала, как я тоскую о тебе под лучами слишком жаркого для моего организма солнца свободы…»[9].

Свобода, с первых дней революции ставшая ее главным символом, идеей, деградировавшая в произвол и анархию к лету-осени 1917 г. начинает тяготить обывателя, поворачивая, вместе с тем, его спиной и к Революции. Актуальным становиться порядок, законность, слишком сильно почувствовали люди, как утомила их революционная свобода. И этот институт, который должен был явиться гарантией порядка, законности (милиция), сам превращался в очаг произвола.

В этих условиях слабостью милиции не замедляют воспользоваться криминальные элементы, которые вовсю используют в своих интересах распространяющуюся психологию толпы, которая находит себе выход в возрастающих актах самосуда, погромов и т.д. Пытаясь противостоять этим явлениям, милиционеры нередко сами оказываются пострадавшими. Еще в июле преступники, сами как огня боявшиеся самосудов толпы, смекнули, что и из них иногда для себя можно извлекать некоторую пользу. Как-то в Москве, в Хамовниках, милиционер Кашаев увидел двух хорошо одетых и спокойно прогуливающихся по улице известных воров-рецидивистов и попытался их задержать.

Однако те не растерялись, а начали кричать, показывая на милиционера: «Граждане-товарищи! Вот провокатор, бей его!» Последние слова прозвучали командой к действию, в котором население выплескивало все свое отчаяние и ненависть, накапливающиеся под воздействием «революционных будней». На Кашаева набросились и стали избивать. Проезжавший мимо на извозчике офицер также не удержался от жгучего желания принять участие в столь близкой для русского человека картине и, соскочив с пролетки, ударил Кашаева шашкой по лицу[10].

Известны и другие случаи, когда воры-рецидивисты целенаправленно сводили личные счеты как с конкретными представителями милиции, так и с милицией как таковой, выручали своих дружков, опять же мастерски манипулируя психологией толпы. Как правило они происходили по одной схеме: заметив, как милиционеры ведут в комиссариат задержанного (в этих случаях их всегда сопровождала толпа любопытст- [70]

вующих обывателей), преступники, обычно одетые в военную форму – символ не только героически исполненного долга, но и, что самое главное, символ неофициальной власти, силы солдат, способной противостоять власти милиции (особенно актуальной в условиях кризиса легитимности милиции), – возбуждали толпу криками негодования, требованиями справедливости и угрозами самочинной расправы. Доведенная до состояния крайнего возбуждения толпа в конце концов набрасывалась на задержанного и пытающихся его защитить милиционеров. Один из таких случаев произошел в Москве 21 сентября, который помимо всего закончился еще и разгромом комиссариата, в чем проявилось отношение народа к милиции[11].

Продовольственный, финансовый, энергетический, санитарно-гигиенический и др. кризисы, обрушившиеся на Петроград и Москву, низкий профессиональный уровень милиции, приводивший не столько к разрешению проблем, сколько к провоцированию конфликтов с обывателями, настраивал последних весьма враждебно к милиции как к ближайшему, непосредственному представителю власти.

Бессознательно повторялась ситуация февральско-мартовских дней, когда ярость революционизированного населения обрушивалась на полицию. Теперь нередко толпы народа грозили комиссариатам и участкам погромами, обвиняя их в бездеятельности, заставляя проводить обыски в тех местах, которые указывались из толпы.

Милиционеры, опасаясь физической расправы, были вынуждены уступать данным требованиям. Ряд подобных фактов особенно часто стал отмечаться в конце августа – начале сентября. Так, в Москве 28 августа толпа с криками «Дайте хлеба!» (тот же лозунг, что и во время февральских беспорядков) окружила помещение 2 Сущевского комиссариата, угрожая разгромом; в тот же день в ряде районов толпа заставила милиционеров провести ряд обысков в казенных и частных помещениях, в поисках скрытых запасов[12].

1 сентября толпа женщин явилась в Алексеевский комиссариат, угрожая расправой, после чего отправилась громить лавки[13]. Данное агрессивное, антисоциальное поведение женщин, говорит о высоком уровне социально-психологической напряженности в обществе, приводящей к антисоциальным актам насилия в рамках развития психологии толпы.

В этот же период учащаются конфликты с солдатами. Нередко возникают перестрелки, заканчивающиеся человеческими жертвами. Оружие в условиях революци- [71]

онного времени давало человеку ощущение своей силы и власти, особенно при самоидентификации в рамках определенной социальной группы, членство в которой позволяло мыслить категорией «мы». В период падения авторитета милиции, потери властью легитимности в глазах народа, на первый план выходит «человек с ружьем», как правило, солдат или дезертир, заявляющий о своем праве быть представителем революционной власти.

Нередко дело оборачивалось локальными уличными боями, с участием на каждой стороне с десяток человек. Так, 16 октября в Москве на углу Немецкой улицы и Бригадирского переулка произошла перестрелка между солдатами и милиционерами. Началось все с того, что в чайной лавке солдаты затеяли ссору с посетителями, те вызвали по телефону милицию. Когда милиция прибыла, на улице их поджидала толпа солдат, открывших огонь из винтовок по милиционерам. Последние, отстреливаясь из револьверов, отступили. Только прибывшему конному отряду милиции удалось восстановить порядок[14].

Статистическое бюро при Управлении делами милиции подсчитало, что только 30% всех случаев, при которых пострадали сотрудники милиции (ранены или убиты), имели место при задержании преступников, т.е. при исполнении непосредственных обязанностей милиции, призванной бороться с криминальными элементами, а 70% случаев произошли при самосудах толпы, при задержании буйствовавших солдат и дезертиров[15].

Таким образом, не столько преступники, уголовники-рецидивисты, сколько революционизированные обыватели представляли для милиции наибольшую угрозу. Хотя учитывая отношение последней к своим обязанностям, ее внутренние особенности, можно говорить об их взаимной угрозе. В принципе, в докладе уже упоминавшейся комиссии Главного управления по делам милиции о результатах ревизии Петроградской городской милиции прямо отмечено, что «есть целые районы, милиция которых совершенно недостаточно обеспечивает безопасность граждан, а общественной безопасности угрожает сама»[16].

Поэтому не вызывает особого удивления, что в сведениях о происшествиях за летний период по г.Петрограду, составленных по рапортам районных комиссаров, есть преступления (ограбления складов), в которых милиционеры подозреваются как соучастники[17]. Тем самым лишний раз провоцировалась чрезмерная социально-политическая активность граждан, стремящихся взять в [72]

свои руки охрану как себя лично, так и революции, свободы в целом, что и нашло выражение в широчайшей деятельности революционного населения начиная от организации домовых комитетов и заканчивая самосудами толпы как «мирского приговора».

Осень 1917 г. явилась особенным периодом русской революции, наложившей отпечаток и на общественную психологию обывателей. «Медовый месяц» революции давно прошел и весенние иллюзии ожидаемой свободы сменились безрадостной действительностью продовольственной разрухи, обострением жилищно-коммунального и других вопросов на фоне все усугубляющейся криминальной обстановки. Идея Свободы, деградировавшая в идею вседозволенности, в конце концов, за отсутствием сдерживающего, контролирующего начала, привела к пересамоидентификации отдельных групп, начинающих ощущать себя в качестве основных действующих лиц разыгрывавшейся драмы.

Та общественно-политическая ниша, принадлежавшая милиции и так и оставшаяся незаполненной в глазах населения, становится объектом для посягательств тех самых маргинальных слоев, наиболее комфортно чувствующих себя в период социальной дестабилизации. Солдаты и дезертиры, уголовные элементы, привыкшие к существованию в экстремальных условиях, перетягивают канат исполнительной власти у милиции, обосновывая ее физической силой. С этого времени именно физическая сила становится главным обоснованием легитимности. В результате чего в условиях десоциализации горожан, с одной стороны, и глубокого институционального кризиса с другой, хорошо организованной силе удается захватить власть в стране и положить начало новому этапу отечественной истории.

Таким образом, мы видим, что революционная милиция явилась достойным детищем породившей ее революции. Возникнув, с одной стороны, на эмоциональных порывах, энтузиазме первых революционных месяцев, а, с другой, в условиях криминально-деструктивных процессов Февраля, она не оказалась способной к самоорганизации и замене морально-нравственого фундамента правовым.

Если в первые месяцы революции в основе ее мероприятий оставались восторженные порывы милиционеров-студентов, а не четко регламентированные и организованные действия профессиональных хранителей порядка, то с лета даже после проведенного перенабора, сокращения числа студентов и рабочих, уголовников и дезертиров, её неспособность обеспечить имущественную и личную безопасность обывателей приводит к крушению легитимных основ исполнительной власти вместе с дискредитацией идей самой Революции. [74]

Однако милиция Петрограда и Москвы имела свои отличия, касавшиеся, главным образом, вопросов организационных. Так, например, отсутствие противоборства между «рабочими» и «буржуазными» милицейскими районами в Москве способствовало более упорядоченной работе московских милиционеров, поддержанию порядка на более высоком, по сравнению с Петроградом, уровне.

Правда, высокая криминогенная обстановка в Петрограде объяснялась не только раздором внутри местной милиции, но и большим количеством уголовников, одна часть которых была выпущена в феврале, другая – позже съехалась в столицу в надежде легкой наживы. Тем не менее, и для Петрограда, и для Москвы верен сделанный вывод о неспособности милиции обеспечить имущественную и личную безопасность обывателей в условиях революционного кризиса.

Аксенов Владислав Бэнович. Повседневная жизнь Петрограда и Москвы в 1917 году. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. – Москва, 2002. С. 68-75.  /historydoc.edu.ru 

Примечания