Записки районного опера. «Дело сенсэя»: подстава
Иметь подельницей любящую женщину – хорошо и удобно во многих отношениях. Но ревность – постоянный спутник и страшный бич любви!
И чем сильнее любовь – тем крепче ревность, тем легче возненавидеть «изменщика» и возжелать ему самого плохого как кару за его «неверность».
Причём после изничтожения неверного возлюбленного – ненависть к нему тотчас обычно проходит, и прежняя любовь возвращается с утроенной силой!.. Тогда невольный палач приходит на кладбище к загубленной жертве, и горько рыдает на могилке, умоляя о прощении – слезливый сюжетик для рождественских историй… .(В оконцовке жертва как правило оживает, вылезает из могильной ямы, долго обнимается и целуется со своим погубителем…) Жаль – времени свободного мало, а то и я бы сварганил на эту тему пару романов…
…Так вот, при обыске на квартире Гайдуковского (как раз – в том диване, где наивный стажёр старался найти бомбу) вместо тротила и гексогена с детонаторами мы нашли пачки старых документов, фотографий и писем, – обычный архив любого пожившего на этом свете человека, если только у него нет полезной привычки ежегодно перебирать свои бумаги и уничтожать всё лишнее.
Среди этого бумажного хлама были и десятка 2-3 любовных посланий к Гайдуковскому от трахавшихся с ним в разные годы, или просто любивших его женщин, написанных разными почерками, датированных самыми разными временами, начиная от романтических 80-х (переписывался тогда Валентин Евгеньевич с одной семиклассницей из Одессы, с которой познакомился в «Артеке», и потом они ещё долго обменивались писульками, но больше так ни разу и не встретились), и кончая нашей эпохой, деловой и прагматичной, когда слова: «Я люблю тебя, мой козлик!» – вполне органично перемежаются с деловыми поручениями и просьбами типа: «Мне нужны сто баксов!», или: «Не дашь бабло на шубу – уйду от тебя к Тимофееву!»
Последнее из таких чувственно-финансовых возлияний было помечено прошлым годом. Потом, надо понимать, Гайдуковский насадил на свой «шатун» Анну Матвеевну, и прочие женщины перестали его интересовать. Во всяком случае – интересовали уже не в той степени, чтобы обмениваться с ними посланиями…
Потапова, несомненно, знала или догадывалась о многих его старых пассиях, но наверняка была убеждена, что в настоящий момент он любит только её!.. Следовательно, сумей мы аргументировано доказать, что Гайдуковский продолжает гулять на стороне, и изменяет ей, при этом вкручивая насчёт искренности своих к ней чувств, – и в состоянии аффекта она вполне способна что-нибудь такое – этакое нам про него выложить!..
Но это сказать легко, а ты попробуй – сделать, особенно с учётом того, что Потапова – не наивная дурочка, и на пустое фу-фу не купится… Да и содержание в камере РОВД никак не располагает к доверчивости по отношению к сладкозвучным оперским внушалкам… Поэтому первой же её реакцией на наши фантазии в этом направлении будет: «Враньё!» И надо как-то по-особенному извернуться, чтобы убедить её в обратном…
…Сделать сие лучше всего было с помощью сфабрикованного любовного письма к Гайдуковскому, датированным свежим числом, и содержащим ясные намёки на то, что некая бабёнка любит его и трахается с ним уже и после того, как коротко стриженное лоно Аннушки начало регулярно принимать к себе в гости тренерского чудо-богатыря!..
Для начала я определил, кого мы назначим на роль «свежей» любовницы Гайдуковского. Это должна быть реальная, и лично знакомая Анне фигура, из ближайшего окружения каратиста. Вполне возможно, Аня и ранее испытывала к ней (как и к любой другой мало-мальски заметной особе женского пола в окружении жениха) нечто вроде ревнивого подозрения, и нам следовало всего лишь усилить это подозрение наглядными уликами… «Твой кошмарный сон оказался явью!» – вот что надо сказать ей этим «фальшаком»…
Так вот, «новой пассией» Валентина Евгеньевича я назначил Анжелу Шестаковскую, 11-й класс 112-й школы, – ту самую старшеклассницу из спортивной секции, пылкие взгляды на тренера которой заметил ещё в начале своего с ним знакомства.
Я уже навёл о ней некоторые справки. По негласной информации директора школы, в Гайдуковского Анжела действительно втрескалась по уши ещё полгода назад, но якобы – безответно, во что верилось с трудом. Если рядом с тобою – готовые по первому знаку раздвинуться симпатичные ножки, то кто ж удержится?.. Но физиологические подробности типа: «втыкал или не втыкал?» – меня особо не интересовали. Неважно, что было в реальности, а важно: как это изобразить Потаповой!..
Изобразить же надо так: было ВСЁ, и во всех вариантах!.. Главное – не переборщить, и не запутаться в деталях… Многие изящно задуманные и умело сработанные оперативные комбинации в оконцовке разваливаются именно на подробностях…
Несомненно, Анна Матвеевна не раз бывала на проводимых её женихом тренировках в школьных секциях, и не могла не заметить грудастую школьницу с явными внешними признаками полудетской влюблённости в тренера-красавца. Не думаю, что она могла ревновать всерьёз («подумаешь – ребёнок!»), но если сейчас умеючи подбросить в костёр поленьев…
Для себя я определил «исходные»:
Итак, Гайдуковский «жарит» ученицу второй месяц, и за это время Анжела написала ему две любовные записочки («Вадик, завтра я придти к тебе не могу – у меня менструации!», и «Лапочка, жду тебя в среду в обычном месте, не опоздай!»), а также – одно большое и страстное письмо в жанре: «Я вся твоя, ты – весь мой, и давай подробно поговорим про ЭТО!»
Посочиняв часок, набросал его содержание пунктиром, наметив огнедышащие фразы, коими Анжела должна воспользоваться, учитывая её романтический возраст, присущий первой любви накал страстей, и конкретные реалии их взаимоотношений с Гайдуковским по секции.
Вот несколько перлов из придуманной мною россыпи: «Когда ты в спортзале вчера при всех швырнул меня на ковёр и припечатал своим литым, мускулистым телом к полу, у меня в трусиках взмокрело от возбуждения!..», «Этой ночью, вспоминая о тебе, я трижды кончала во сне!», «Сладкий вкус твоей спермы до сих пор ощущается у меня во рту! После нашего последнего свидания я до сих пор специально не чистила зубы…», «О, как хочу снова ласкать язычком могучую головку, ощущать губами все прелестные ложбинки и бугорки твоей бархатистой мошонки!.. О-о-о-о-о-о!..»
Тут, правда, был небольшой риск в предположении, что Гайдуковский в близких общениях с дамами и барышнями использует их милые, нежные ротики и как футляр для «шатуна»… Но вдруг именно э т о он с ними – ни-ни, и по своему опыту общения с ним Потапова эту его особенность знает?!. Тогда фальшь сразу раскроется, и наша комедия потерпит фиаско… Но я верил, я ХОТЕЛ ВЕРИТЬ, что не мог такой душка и красавчик отказывать женскому полу в столь сладостном удовольствии… Тем более, что при воспоминании о чувственных губах Анжелы именно вышеупомянутая процедура в первую очередь и приходила в голову, – не к её же тесному и неразработанному ещё влагалу рваться чудо-богатырю!..
Итак, понадеявшись на «авось», я отправился по коридорам РОВД в поисках кого-либо, способного переписать моё творчество красивым «девичьим» почерком, и плюс к этому – написать координаты Валентина Евгеньевича на конвертике.
И в инспекции по делам несовершеннолетних я наткнулся на знакомую инспекторшу Зоечку Фролову, за коробку шоколадных конфет согласившуюся переписать мои каракули.
Была она плоскогруда, бледнолица, беспола, наверняка – фригидна. Торчащие во все стороны волосы-пакли делали её огородным пугалом. В прежне- «совковые» времена такой тип женщин реализовывал свой потенциал главным образом на общественной работе. А ныне, когда эра пылких общественниц навсегда канула в лету, она тлела на своей нервной и мало-оплачиваемой должности, – без мужика, детей и смысла жизни…
Объяснил ей, что т а к о е письмо – необходимо для проведения секретной операции. Было опасение, что пошлость и натуралистичность «Анжелиных» признаний шокирует целомудренную инспекторшу, но её отношение к моим писулькам оказалось спокойным, деловым, несколько отстранённым. Так, должно быть, студентки – медички на занятиях в анатомическом театре разглядывают обнажённые мужские тела. Не без интереса, как же, – ценное учебное пособие! – но при этом глазки похотью у них не светятся… И прикажи профессор: «Возьмите ладонью член трупа и тщательно ощупайте!», – то и возьмут, и пощупают, без всяких : «хи-хи» да «ха-ха»!.. Учёба есть учёба!..
Так и Зоечка. Коль уж для оперативных надобностей надо переписать т а к о е – перепишет, рука не отвалится. А что для дела собственной рукой разные пошлости тиражирует – ну так для дела же!..
Единственно лишь случилась заминка, когда её красивый и аккуратный почерк докатился до «сладкого вкуса спермы». Фролова вдруг перестала писать, и, подняв на меня тусклые, безбровые глазёнки, сообщила: «Неправда! Такого школьница любовнику-спортсмену написать не могла…»
«Как это?» – удивился я. «А так… Вы пробовали на вкус сперму?..»
Я остолбенело уставился на неё, честно подумал, развёл руками. Извините, мол – не довелось…Моя недоработка как опера!..
Зоечка скупо усмехнулась: Пояснила: «Сперма ведущего нормальную половую жизнь взрослого мужчины – почти безвкусна, и напоминает яичный белок… Чем любвеобильнее самец, чем чаще он расходует сперму, – тем она водянистее, и по вкусу – невыразительнее… А густая сперма, с ярко выраженным вкусом – накапливается только у мало расходующих, например – у стариков, не занимающихся мастурбацией подростков или импотентов… Если ваш «клиент» к этим категориям не относится, а наоборот, отличается повышенным темпераментом, то упоминание «сладости» его семенной жидкости насторожит ту, для которой мы письмо сочиняем… Логично?..»
«Ло… логично!..» – потрясённо выдохнул я, уставившись в спокойные глазки Зоечки. Главное – как в данном вопросе разбирается!.. Мне подобные нюансы и в голову не пришли бы, а она – мгновенно сориентировалась!.. М-да… Может, не такая уж Фролова и безнадёжная фридюха?.. Надо бы заглянуть к ней в кабинет как-нибудь вечерком… погутарить насчёт прелестей скоростного минета…
Заканчивали переписку моего творения мы в полном единодушии. Зоечка даже подсказала мне парочку-другую специфических женских вульгаризмов, коими бабы, оказывается, часто оснащают письма к своим трахальщикам, и которые лично мне, мужчине, никогда бы и в голову не пришли!.. Ну а про «сладкость» спермы – выкинули, вместо неё вставили «пахучесть»…
Теперь предстояло проверить наше детище на Анне Матвеевне. С душевным трепетом вызвал её к себе из камеры. Шли третьи сутки содержания под стражей. Ещё десять-двенадцать часов – и обоих задержанных придётся отпустить… А это – полный амбец мне!..
Боясь Потапову чем-либо спугнуть и насторожить, я сконцентрировался, стараясь казаться самоуверенным и беспощадным. Но с другой стороны – у Анны не должно было возникнуть впечатление необычности и того, что сейчас произойдёт нечто важное… Нет, лишь – один из множества допросов, которыми я мучил её последние дни.
Мы в который раз пробежались по набору задаваемых ей одних и тех же (с незначительными вариациями) вопросов. И где-то на исходе второго часа словесной дуэли, когда она утомилась, и, расслабившись, потеряла бдительность, я устало объявил пятиминутную паузу в допросе:
А чтобы заполнить её какой-нибудь мелочёвкой – вынул из ящика стола и бросил перед Потаповой пачку изъятых у Гайдуковского писем от «его» женщин, в которую заранее засунул обе «записки» и «письмо» от Анжелы.
Сказал небрежно: «Вот ты, милая, трахаря выгораживаешь, а взгляни, сколько у него уж подобных было?.. Море!.. И всех – бросил, потому как – кобель. Никакого постоянства!.. И тебя тоже бросит!..»
Она улыбнулась жалкой попытке опорочить её Валика, произнесла негромко, но твердо: «Не бросит. А эти… – она кивнула на письма, – про этих я знаю, мне сам Валя и рассказывал, и письма – показал… Это было давно, задолго до меня!..»
Не хотелось по этой её уверенности в своих чарах да грязными форменными ботинками топтаться, но куда ж деться, если служба – такая?..
Я зевнул, постучал по письмам пальцем: «По – моему тут не всё – старьё, есть и посвежее…»
И – подтолкнул письма к ней, но не навязчиво, не так, что: «Читай скорее, детка, тут такое специально в расчёте на тебя напридумано!», а – просто так, от нечего делать… О чём-то же надо говорить с гражданкой задержанной в промежутках между служебными расспросами, вот я и говорю первое, что в голову приходит… А сам уж и на часы посматривал, намекая, что время перекуров прошло, и пора возвращаться к допросу.
Анне отпрянуть бы от писем как от шипящего клубка гадюк, не идти на поводу у ментовской хитрозадости, но – извечное бабское любопытство!.. Сперва – скосила глаза на пачку конвертов, затем – в руки взяла, заметив, что кое-что из той пачки она действительно раньше не видела. Нашла, пробежала глазами обе записки, потом – прочитала письмо… Перечитала ещё раз…
Ни в коем случае нельзя было мне молчать… Наступившая тишина могла насторожить её, обострить чувства, и она могла – п о н я т ь!.. Вот почему я продолжал безостановочно говорить, демонстрируя незаинтересованность в итогах её ознакомления с этими писульками…
Про погоду распространялся, про текущие виды на урожай, проехался на политические темы… После этого со вздохом вернулся к главным темам допроса, и начал задавать какие-то вопросики под протокол…
Она – не отвечала, уткнувшись глазами в лежавшие перед нею бумажки, читала и перечитывала… Никак не могла поверить, что – п р а в д а, что её Валентин с нею – т а к…
Её лицо осунулось. Я вдруг ясно осознал, как точно выбрал кандидата на роль «разлучницы».
Без всякого сомнения – и раньше Анне приходили в голову разные мысли насчёт старшеклассницы Анжелы. Вполне возможно, что своему Валику она в шутливой форме уже делала ревнивые предъявы, а он, как большинство мужиков в таких ситуациях, – отшучивался, отнекивался улыбчиво: «Ну что ты, кошечка, я люблю только тебя!.. А Анжела – лишь ребёнок, да и моя ученица, в придачу…»
Звучало убедительно. Она и верила. А вот теперь – нате вам: «…снова ласкать языком твою могучую головку…»
Трудно поверить в предательство, но и невозможно не поверить, если в глубине души и ждал, и боялся именно этого!..
«Не может быть!» – вскинув на меня сухие как безжизненная пустыня глаза, глухо промолвила Анна Матвеевна. Не сказала, не выговорила, не выдохнула, не прошептала, не простонала, не проплакала, не прокричала – именно промолвила. Лишь слабая тень былой Потаповой прозвучала в тех словах, лишь остатки её сожженной души, лишь последние атомы былых надежд…
Я убил её. Своими руками сделал этой в общем-то ничего плохого мне не сотворившей девахе так больно, горько и беспросветно, как, быть может, никто и никогда ей не делал…
…Но так что ж?.. Работа у меня такая!.. Ловить и изобличать бандитов, сажать их на скамью подсудимых… Очищать Мир от всевозможной скверны, одним словом!.. А что при этом брошенные за решётку преступники – такие же люди, как и все остальные, и, кроме преступных намерений и деяний, есть в их жизнях и что-то светлое, возвышенное, и именно по этой лучшей их части вынуждаем я логикой обстоятельств наносить жестокие удары и втаптывать это в грязь… Бесчеловечно, даже подло, но– неизбежно.
Не надо законы нарушать, милая… Зря связалась с государством – извергом… Оно щадить не будет, – растопчет, разжует и проглотит!..
«Гайдуковского придётся завтра утром отпустить, за недоказанностью, а тебя – посадим! Для этого твоего ф а н ф ы р и к а из сумочки хватит с головою! – сладко зевнув, выступил я ясновидцем. Порадовался за Валентина Евгеньевича: – Везёт кобелю… Тебя использовал – и в тюрьму, а сам с Анжелой – под венец!.. Мамаша-то у неё в торговле работает, так что заживут припеваючи…»
«Неправда!..» – еле слышно вымолвили спёкшиеся Аннины губы.
Я звонко рассмеялся: «Эх, мне бы такую кралечку с богатыми родичами!.. А то вот взял себе супругу из рабоче – крестьян, и теперь – локти кусаю… Кстати, была у меня в юности одна – дочка зампредрайисполкома, между прочим!.. Мы с нею как-то…», – и я, причмокивая, и закатывая глаза от удовольствия, начал делиться на ходу выдумываемыми подробностями своего несостоявшегося вхождения в семью влиятельного вельможи.
Педалировать дальше тему шашней Гайдуковского было опасно, но не отреагируй Потапова в ближайшие минуты на «письмо-бомбу», и неизбежно пришлось бы чуть позже снова к этой теме возвращаться… Но – не пришлось.
«Вас интересовало, где Валентин… где Гайдлуковский «варит» ш и р к у и хранит сырьё и товар… Так вот, записывайте – посёлок Сосновка, под городом, улица Тополиная, дом 4, он там дачу арендует… Дядя Жора, его знакомый, постоянно – там, он же и «варит»… – вдруг заявила, перебив моё жеребячье взвизгивание, Анна Матвеевна.
Я даже запнулся от неожиданности. Это как если смешной анекдот рассказываешь – и внезапно на тебя с неба падает мешок денег. Вроде бы и приятно, что разбогател на дурняк, но и досада на душе – не дали анекдот закончить!
«Сосновка, говоришь?.. Дом четыре?.. Проверим!..» – небрежно бросил я.
Тон был фальшивым. Перебарщивал я немилосердно, по инерции изображая незаинтересованность. Анна, почуяв фальшь, покосилось удивлённо, но это уж ничего не меняло.
Адрес намертво впечатался в мою память. Я – выиграл!.. Сумел найти у неё болевую точку, умело нажал, и получил требуемый результат!..
Сама Анна Матвеевна меня практически больше не интересовала, во всяком случае – на данном этапе. Но из непонятного себе самому лицемерия я ещё минут 15-ть изображал приятного собеседника, что-то спрашивая, выслушивая ответы, и даже произнося какие-то монологи, хотя мыслями был уже далеко – там, в Сосновке, где (если Потапова меня не надурила) меня ждал грандиозный триумф!..
«Ладно, отдохни немного в камере!» – на 16-й минуте со вздохом решил я.
И, выпроводив Анну, помчался к начальнику угрозыска, – чтобы он санкционировал немедленные действия, а также дал людей и машину.
(Продолжение следует)
Владимир КУЗЕМКО, специально для «УК»
P.S. Републикация материалов Владимира Куземко, возможна только с разрешения автора!
