Думки

Осетинский Сталинград: послезавтра после дня независимости

Published 9 Вересня 2008

«А грузины вообще-то – вояки смелые или так себе? – Очень слабые. Даже трусливые. Оружие бросали, артиллерию. Заправленные танки бросали — вместе с боеприпасами. А наши ездили на их танках. Вернее, на ваших, которые им Украина продавала, — Т-72, советского образца. А внутренности — электроника, система наведения — американская. Вот такой гибрид…» «Надо говорить без «и»: «Цхинвал», а не «Цхинвали», — настоятельно рекомендовал североосетинский таксист, который вез меня на своей «шестерке» в Южную Осетию.

На всех указателях по дороге от Владикавказа — действительно без «и».

Хотя если ехать со стороны Гори — все равно «Цхинвали», и сомневаюсь, что грузины перепишут.

Три литра залпом

От столицы Северной Осетии до столицы Южной прежде было часа три езды. Сейчас больше: перед Рокским тоннелем и на перевале, где граница двух республик, — усиленные блок-посты. И машины едут медленно.

Но все равно даже четыре часа пути — это не восемь и не десять, как в первые дни войны, когда трасса была заполонена колоннами танков и БТРов, автобусами с гуманитаркой и бессчетным количеством добровольцев.

Те пытались добраться до линии фронта на чем угодно, что только было способно двигаться.

Добровольцев останавливали еще на территории Северной, убеждали не ехать дальше, потому что и без них на третий день войны началось столпотворение. Но добровольцев это не устраивало, поэтому «огородами» — по объездной Зарской дороге, но они все-таки попадали на трассу, ведущую к Цхинвалу.

В последний вторник августа, 26-го числа, на этой дороге тоже было не протолкнуться.

Только ехали не на войну, а чтоб отпраздновать день независимости.

На главной площади теперь уже свободного города под бурное ликование граждан президент республики Южная Осетия Эдуард Кокойты залпом выпил чашу красного домашнего вина.

— Три литра залпом! — восхищался таксист.

Решила: шутит. Водитель для пущей убедительности рассказ продолжил:

— Кокойты вообще не пьет. А 17 лет тому назад, в первую войну — при Гамсахурдиа, поклялся: если страна станет независимой, выпьет на площади перед народом хоть целую бочку. И он это сделал.

В Цхинвал я ехала 28-го — на третьи сутки после признания Россией государства Южная Осетия.

В Абхазии, которая тоже получила признание, праздник объявили со вторника и до пятницы.

Осетины такой роскоши себе б не позволили: в разрушенном до основания городе пировать так долго и нечем, и незачем.

— Из Украины пресса была, — просвещал разговорчивый таксист по имени Батрадз. — Но только до независимости, а после — ты первая, однако.

Тут легко переходят на «ты». Так бывает сразу после войны.

Рядом с Батрадзом сидит его напарник — водитель Рафаэль. Он говорит, что у него в Цхинвале дом, и там можно будет заночевать и отпраздновать победу.

— Ну вот, — говорю я, — осетины наконец-то и отвоевали независимость.

— Мы ее выстрадали, — поправляет он.

— Если независимость — значит, отдельно. А вы хотите быть с Россией.

— Ну и что? Мы независимы. Но мы — с Россией. Если б не она, от Цхинвала уже ничего б не осталось.

До города еще километров пятнадцать. В обратном направлении — к Рокскому тоннелю движется колонна САУ — самоходных артиллерийских установок 58-й армии.

— Рано уходят, — говорит Рафаэль.

«Шестерка» тормозит в Джаве: Батрадз устал за рулем — пять минут, говорит, надо подремать.

От Джавы, высокогорного села, куда бежали в первые двое суток войны все, кто мог бежать, спасаясь от «Града», сейчас почти ничего не осталось.

С домов сносило крыши, стены, черные от гари, враз превращались в груду камней, выворачивало столбы вдоль трассы, разрывало трубы.

Псковская круче

На пригорке возле развалин сидят бойцы 76-й Псковской воздушно-десантной дивизии. Они тоже уходят, как и 58-я.

— Угощайтесь, — предлагаю ребятам шоколад, привезенный из Киева. Кладу плитку перед ними прямо на траву, они отламывают маленькими квадратиками и говорят о том, о чем все здесь думают:

— Если б вошли в Цхинвал даже на полсуток позже — от него ничего б не осталось. А мы прибыли, когда зачистка только началась.

— Что значит «зачистка»?— Освобождали город. До конца. От грузин. С нами были осетинские ополченцы. У них лица светились счастьем. Они ж за свою родину дрались — и старики, и пацаны лет по 14. Наверное, так только в Отечественную могли сражаться, чтоб ничего не бояться… А ополченцев много было. Когда еще только наша колонна шла, то легковые машины с питерскими номерами, московскими, ростовскими, вообще отовсюду были — когда нас обгоняли, махали руками и флагами.

— Но время пришло, Псковскую дивизию выводят. Некоторые считают, что рано, — говорю я десантникам.

— Рано, рано, — соглашаются. — Уже начинаются провокации. Грузинские беспилотники осетины сбивают. Американские корабли в Поти разгружаются. И на южной границе Осетии — перегруппировка, грузины стягивают войска. Но мы сюда вернемся. Это однозначно.

— А то, что Осетия теперь независима, — почувствовали?

— Сразу же после обращения их президента к народу — такое ликование началось! Все сигналят, радуются. Такие счастливые!

Ребята говорят: вот мы до Гори дошли, так там грузины нас очень тепло встретили, яблоками угощали, компотом из персиков. У них, сказали, Саакашвили не в авторитете. Его не любят в Гори так же, как в Цхинвале.

— А грузины вообще-то — вояки смелые или так себе?

— Очень слабые. Даже трусливые. Оружие бросали, артиллерию. Заправленные танки бросали — вместе с боеприпасами. А наши ездили на их танках. Вернее, на ваших, которые им Украина продавала, — Т-72, советского образца. А внутренности — электроника, система наведения — американская. Вот такой гибрид… Вообще у грузин было хорошее оснащение: американские винтовки М-16, А-1, английские…

— А у вас — АКМ.

— Нет, у нас — АК-74-М. Хотя, конечно, смысл тот же.

— Псковская дивизия с 58-й армией согласованно действовала, это понятно. Но все же — они вам конкуренты или нет?

— Мы ж — ВДВ! Круче нас только горы.

— Но 58-я говорила, что они покруче вас.

— Да мы ж первые вошли в Грузию! А их колонна шла следом, по пятам. Сначала колонна, потом танки.

— Вот и остановились бы в границах Осетии. Потому что теперь из-за Гори на Россию весь мир ополчился. Вторглась на территорию Грузии.

— Так не мы ж первые начали! А если уж совсем честно, мое мнение такое: надо было дойти до Тбилиси и всю военную технику у них уничтожить. Чтоб больше войну не начинали, — сказал самый, наверное, смелый боец по имени Паша.

Остальные тихонько улыбались и доедали шоколад.

Прощаюсь: мне уже пора ехать.

— Была б моя воля, — говорит десантник Паша, — я б Цхинвалу присвоил звание город-герой. Они сражались, знаете, как в войну, в Сталинграде.

«Алания» в сетке

Такси высадило меня в центре Цхинвала. Водитель поговорил о чем-то на осетинском с Рафаэлем. Единственное слово, которое разобрала, — это «Киев».

Киев тут сильно не любят, потому что он продавал оружие грузинам и еще потому, что Ющенко во время войны демонстративно ездил к Саакашвили.

Может, поэтому, может, потому, что вот-вот начнется комендантский час, но ребята, ни слова мне не говоря, развернулись и уехали во Владикавказ.

Я отправилась искать пристанище. Повезло: единственная гостиница — «Алания» — хоть и разрушена, но не до основания. Пострадало сильно одно крыло, а во втором только повылетали стекла, а так ничего, стены на месте. Дом обтянули зеленой сеткой.

В Цхинвале вообще здания, которые можно как-то восстановить, обтянули сеткой: теперь половина города зеленая, половина — черная от гари.

Тротуары вспаханы снарядами — сплошные рытвины: ходить по ним можно, только когда светло. В городе хоть и появился кое-где свет, но фонари не горят. Вернее, как таковых их просто нет, разве что куски бетонных столбов остались.

В гостинице два дня назад появилось электричество: провода протянули «воздушкой». Даже воду дали. Но она коричневого цвета, а питьевой нет.

И я думаю, что надо где-то искать провизию: из еды на дне сумки — горстка печенюшек, превратившихся в крошки.

— Скоро комендантский час, — предупреждают меня все, кто сидит на диванчике в коридоре отеля на втором этаже.

Это постояльцы — беженцы из разрушенных сел и горожане, у кого теперь нет дома.

Жильцов в «Алании» — человек десять. Было б больше, но помещений, пригодных для ночлега, — всего пока несколько.

— Что здесь было? — спрашиваю у старика, который сидит поодаль от остальных. Он работает в гостинице сторожем. Его зовут Гиви Тдеев.

«Сначала стали стрелять из «Града» по Цхинвалу, — размеренно, подбирая каждое слово, говорил старик. — Появились танки. Потом пехота, снайперы, полиция… Когда грузины вошли в гостиницу, первым делом начали прикладами выбивать стекла.

А телевизоры, холодильники выносили. Но с каким грохотом! Мы это слыхали, потому что сидели в подвале. Тут подвал как бункер. Нас было 150 человек вместе с постояльцами.

Но грузины не знали, что тут есть подвал, тем более под лестницей темно, они и дверь не нашли б. Мы забирались поглубже, между трубами канализации. У нас ничего не было, пока не пришли русские. Хлеб — не было, вода — не было. Многие в подвале заболели».

— Вот, говорят, погибли две тысячи осетин. Где же их хоронили?

— Гибли в селах, где старые дома и нет подвалов. Хоронили потом, прямо в огородах. Если было что хоронить. В городе убитые лежали два дня на улицах. Их боялись уносить. Снайперы стреляли, когда танков грузинских уже не стало.

Прошло две недели, как закончились бои, но до сих пор из-под обвалов вытаскивают тела погибших.

Не знаю, где там у них похоронная контора, которая делает гробы, но этот груз, закутанный в полиэтилен, возят на «Жигулях» — сверху, на багажнике.

«…У меня дом новый, подвал глубокий — три с половиной метра, — рассказывал мне Тарзан Кокойты, вице-спикер южноосетинского парламента. — В полночь, как только начался обстрел города залповым огнем, ко мне через огороды знакомые вместе с семьями бежали, чтоб спрятаться. Одному соседу — Николаю Спиридоновичу — было 90 лет, ветеран Великой Отечественной, очень уважаемый человек.

Так вот я слушаю, что уже бой рядом, говорю: «Мне здесь нечего сидеть. Танки на улице». Ребята, которые обороняют город, кричат, чтоб помогли им. Беру оружие… У меня гранатомет с подствольником… Иду к лестнице. Вдруг старик говорит: «Подожди, я пойду с тобой».

«Ты, Николай Спиридонович, — говорю, — свое отвоевал. Сиди здесь с детьми, женщин успокаивай».

И я ушел. На улице как раз застал грузинский танк, но он удрал, и мы его до самого вечера не могли поймать. Когда наконец подстрелили, я вернулся в подвал. Но там не было старика. «Он за тобой пошел», — сказали мне соседи.

Жду, жду — не возвращается. Я пошел его искать. И нашел убитым. Он лежал на тротуаре, а рядом — воронка от снаряда. Похоронили дедушку на следующий день. Очень храбрый был человек, настоящий солдат. Царство ему небесное».

У осетин, говорят, в генах заложена тяга к воинской службе. Один цхинвальский историк рассказывал, что перед Великой Отечествнной численность осетинского населения в Союзе была где-то 340 тысяч человек, из них 90 тысяч ушли на фронт. И каждый второй погиб.

Не думаю, что истинный осетин желает себе смерти в бою. Но если уж суждено — поверьте, и в эту войну они были мужественны, как аланы, как воины.

Историй, подобных той, что мне рассказывали ополченцы, как 14-летний мальчик, когда грузинский танк обстреливал больницу, подбежал к нему и бросил в открытый люк гранату, — множество.

— Но мальчишка-то жив?

— Жив, жив, — успокаивали они. — Даже на концерт музыки приходил.

«Нашествие» Шостаковича

«Концерт музыки» для разрушенного Цхинвала устроил главный дирижер Мариинского театра, главный приглашенный дирижер нью-йоркской Метрополитен-оперы, Лондонского симфонического и Роттердамского филармонического оркестров и т. д., и т. д., кавалер множества орденов, в том числе «Рыцаря Ордена Нидерландского Льва», осетин по крови и «человек мира» — Валерий Гергиев.

Он приехал в Цхинвал через несколько суток после подписания соглашения о прекращении огня.

— Мировое сообщество говорит, что русские вошли в Грузию? — говорил дирижер, стоя в центре города на площади, заполненной до предела: люди освещали «сцену» — место, где находились музыканты Гергиева, свечами, фонариками и даже мобильными телефонами.

— Но никто не говорит, что тысячи людей заживо были погребены в спящем городе! — продолжал маэстро. — Так что, бить из танков по детям — это доблесть мужчины-воина на Кавказе?! Это позор!

Музыкант был небрит: когда осетины скорбят о погибших — не бреются.

Оркестр играл Седьмую симфонию Шостаковича. Ту самую, которая звучала в блокадном Ленинграде.

Позже грузинская пресса напишет, что исполняя «Нашествие» из Седьмой симфонии, Гергиев пытался провести параллель между немцами в 1941-м и грузинами в 2008-м. Так пусть, мол, будет предан анафеме.

После концерта Гергиева к собравшимся на площади обратился Эдуард Кокойты.

Он пришел в сопровождении двух автоматчиков.

Сказал коротко, но самое важное — то, о чем мечтали в Цхинвале, наверное, лет 20, может, и больше:

— Я подготовил документ о признании независимости Южной Осетии. Сегодня он будет передан российскому правительству.

А еще он сказал: «Мы выстояли. Цхинвал стал Сталинградом».

Чего-то подобного, хотя, может, не такого пафосного, ждала и от Анатолия Баранкевича, секретаря Совбеза Южной Осетии, бывшего министра обороны, выпускника академии имени Фрунзе, прошедшего Афганистан и две чеченских войны.

Хотя бы потому, что именно он самолично подбил первый грузинский танк, который вошел в Цхинвал.

Баранкевича тут и раньше считали героем, сейчас — и подавно.

«…Когда танки остановились на перекрестке улиц Московской и Октябрьской, а там поблизости — штаб миротворцев, и начали целиться, вдруг появляется генерал с ручным гранатометом!

И одним выстрелом сносит башню первому танку. Танк — в клочья. А башня отлетела метров на десять, застряла в Доме профсоюзов, что стоит на углу. Ее до сих пор вытащить не могут», — рассказывали мне люди, стоявшие в очереди за гуманитарной помощью.

Сбежавшие в Джаву

Гуманитарную помощь выдают на окраине города. Туда надо идти через пустырь, в сторону автобазы, которая когда-то обслуживала элеватор.

Но снаряды попали и в элеватор, поэтому зернохранилище — одно название. Все в дырах. А в гаражах автобазы теперь сгружают воду, крупу, постное масло.

Баранкевич денно и нощно сейчас там.

Народ, преимущественно женщины с детьми, толпится во дворе — возле стола, за которым сидит секретарь Совбеза. Он подписывает заявления и вообще руководит процессом.

Чтобы поговорить с ним, надо пробраться к столу. Сделать это было непросто, тем более «хвост» очереди предупредил: женщины тебя разорвут, если будешь Баранкевича отвлекать на разговоры.

Но толпа меня не собиралась разрывать.

Узнав, что из Киева, выразились крепко, с матом.

Преградили путь: «Передай привет Ющенко и скажи своему руководству, чтоб оно не поддерживало Саакашвили. Тот хочет сделать геноцид осетинам! И Украина хочет?»

«Не думаю», — ответила осетинкам, уставшим от войны, жары и ожидания гуманитарной помощи.

— Это правда, что много чиновников из Цхинвала в преддверии обстрела уехали в Джаву, а тут фактически одни ополченцы остались да люди в подвалах? — спросила Баранкевича, как только протиснулась к столу.

— Было, было, — не отрываясь от бумаг, ответил генерал.

— Много? Говорили, что все чуть ли не поголовно уехали.

— Ну я же остался, — улыбнулся генерал. И женщины, стоявшие плотным кольцом, зааплодировали.

После первых залпов «Града» по Цхинвалу действительно Джава казалась самым безопасным местом.

Но потом на село стали сбрасывать бомбы. И шансы выжить или погибнуть — что там, что здесь — сравнялись.

— Когда уезжали из столицы, не могли предположить, что так будет. Значит, все-таки бросали на произвол соотечественников? А сейчас они вернулись на должности, как ни в чем не бывало.

— Нет у меня таких полномочий — увольнять. Но я знаю, что они не достойны быть властью. И скажу об этом президенту, — пообещал Баранкевич.

О самом Кокойты генерала не спрашивала: за президента, которого, по крайней мере сейчас, боготворит Осетия, меня бы точно растерзали.

Некоторые ополченцы, с кем успела поговорить по дороге от гостиницы к элеватору, намекали: дескать, он первым уехал поближе к российской границе.

И вся чиновничья рать «караваном», состоящим из правительственных машин, потянулась в Джаву. Хотя, может, слухи?

Наверняка, слухи.

Да хотя бы потому, что «караван» машин, кстати, припаркованных у Дома правительства, был сожжен дотла — в тот самый час, в первую ночь обстрела, когда и горело правительственное здание.

Изувеченный гостранспорт не убирают. Дай Бог, чтобы пока хватило сил убрать с проезжих трасс «жигуленки» и «ауди», раздавленные грузинскими танками, а также сами танки, подорванные уже осетинами.

Беслан

Совсем близко от Цхинвала в сторону Цунара — вдоль соснового леса, редкого, с приземистыми пожухлыми то ли от жары, то ли от стрельбы деревьями, — много раздавленных легковушек.

Там же ходят брошенные коровы. Их некому пасти: хозяев больше нет.

На участке в пару километров я насчитала четыре «проутюженные» гусеницами машины. Вдали виднелись еще и еще. Но и того, что увидела, — достаточно, чтобы прийти в ужас. И не забыть.

В самую страшную августовскую ночь — с 7-го на 8-е, когда раздались первые взрывы, родители бросились спасать детей. Они хватали их, спящих, и своих, и соседских, укладывали на заднее сиденье — сколько поместится, пытались уехать.

Но на дороге их ждала засада. Один залп Т-72 — и машина горит. А если кто-то успеет выскочить, его тут же на дороге остановят автоматной очередью.

Чаще всего ни взрослые, ни дети выбраться из машины не могли.

Если она не взрывалась, то танк методично ее «утюжил».

Я сделала несколько снимков того, что осталось от машин. Но фотографировала издали.

А когда подошла ближе, разглядела то, что теперь мне не дает покоя.

Это были обгоревшие подошвы детских сандалий. Наверное, лежали там и остатки взрослой обуви, но я запомнила только детские.

А еще — пепел.

Стоишь рядом с раздавленной машиной и понимаешь, что дышишь пеплом крематория, пеплом детских останков.

От этого можно просто сойти с ума.

Через пару дней, когда буду возвращаться в Северную Осетию, чтобы попасть в аэропорт (который и находится в пригороде Владикавказа — Беслане), попрошу таксиста отвезти меня туда, к школе.

Не думаю, что кто-то смог забыть этот день, 1 сентября 2004-го. Но если да, то напомню: четыре года назад известие из Беслана потрясло весь мир. Там детей взяли в заложники.

Официально в Беслане траур начинается с 1 сентября, длится еще трое суток. Повсюду бьют колокола, ставят свечи и молятся за маленьких ангелов. Кладбище, где похоронили всех погибших до и во время штурма, — рядом со школой.

Оно так и называется — «Маленькие ангелы».

Чужие люди едут сюда, просто чтобы побыть в спортивном зале, где стены увешаны детскими фотографиями, пол уставлен бутылками с водой, а ржавые батареи — игрушками.

В спортзал вошла «Альфа»: накануне 1 сентября все, кто был здесь тогда, и те, кто с ними служит теперь, приходят с красными гвоздиками.

Цветы кладут и возле портретов детей, и возле потрепанного плаката в торце зала.

Там нарисован спецназовец, который спасает ребенка.

В Цхинвале в центре города есть свой мемориал и свое кладбище «маленьких ангелов» — во дворе школы номер 5.

Когда в начале 90-х шла первая грузино-осетинская война, танки с надписью «Сакартвело» прицельно лупили и по школе, и по детским садикам. О жилых кварталах — вообще молчу.

Кто смог — спасся, кто нет — так лежал, где настиг снаряд, осколок или пуля. В районе 5-й школы чаще всего это происходило с детьми.

Но предать земле прах, отвезти на кладбище, цхинвальцы не могли. Дорога на погост простреливалась.

Тогда решили хоронить прямо на школьном дворе.

Если кто-то скажет, что та война была при Гамсахурдиа — несправедливая, но при Саакашвили наоборот, — не верьте.

8 августа 2008 года, когда танки Саакашвили оказались в Цхинвале, первым делом расстреляли кладбище возле пятой школы.

Бетонные плиты ограды рухнули на тротуар.

В день, когда закончилась война, ополченцы стояли у расстрелянной кладбищенской ограды и клялись: не простить этого грузинам.

Но четвертой войны они не хотят.

Они хотят независимости.

«…У нас дом в центре Цхинвала, — рассказывал мне молодой человек, согласившийся в комендантский час подвезти до гостиницы «Алания». — Трое суток, пока шел обстрел, моя дочка, я, мама и две моих старших сестры сидели в подвале. Дочке 5 лет, зовут Сабрина. Когда слыхала взрыв, отключалась, сразу засыпала.

Мы лежали, накрывшись одеялом, и думали, что хорошо бы уснуть и не проснуться. Ждали — откроется дверь, войдут и расстреляют.

Но когда мы поняли, что в любом случае расстреляют, — поверьте, стало легче. И все расслабились.

Вдруг вспомнил: в подвале ж есть ниша, вот если б туда спрятать Сабрину, может, ее и не найдут? Попросил сестру, чтобы она в случае чего спрятала девочку туда. А хорошо б, если б дочка в этот момент еще и уснула».

Все пережили и страх перед неизвестностью, и секунды, когда думаешь, что все кончено.

Но вдруг слышишь знакомые голоса на улице. Тогда открываешь подвал. И больше не боишься.