Как террорист родом из Одессы возглавил химические войска Сталина
Среди сталинских военачальников 1930-х годов был один человек, чье имя практически не упоминается. Яков Фишман – первый руководитель советских химических войск, а по сути их создатель. Широким массам главный химик Красной армии был неизвестен: с трибун партийных съездов не выступал, восторженных саг про него не публиковали. В стройном ряду красных стратегов Яков Фишман выделялся своей неприметностью – даже достоверных фотографий его нет.
С 1925-го по 1937 годы он возглавлял одну из важных структур советского военного аппарата – Военно-химическое (с 1934 года – Химическое) управление РККА. Именно ведомство Якова Фишмана отвечало за “химизацию” всей Красной армии – разработку и испытание всевозможных отравляющих веществ (ОВ), их принятие на вооружение, за оснащение войск химоружием и обучение методам применения ОВ, и, разумеется, собственно за применение.
Химические снаряды, мины, гранаты, фугасы, реактивные снаряды с ОВ, газобаллонные распылительные системы, боевые химические машины (БХВ) – колесные и на базе танков, химические цистерны-прицепки, всевозможные авиационные системы поражения – тоже епархия Якова Фишмана. Равно как и средства противохимической защиты.
“Тов. Фишман любит свое дело”
В стенограммах заседаний Военного совета при наркоме обороны имя Фишмана встречается постоянно. То он сам выступает, то его добрым или, что чаще, недобрым словом поминают другие военачальники. Заметно, что особой любви к главному химику Красной армии его сослуживцы не испытывали: стенограммы нередко фиксируют раздражённые выпады в его адрес, но заметна и явная сдержанность, отсутствие обычного в той среде панибратства.
Даже сам Ворошилов не забывал подчеркнуть с высокой трибуны: “Я не большой друг Якова Моисеевича…” Какой-то он не совсем свой, этот Фишман. Возможно, главный химик РККА надоел как неистовым энтузиазмом по части химического дела, так и настоянием соблюдать великое множество уставных “химических” норм и инструкций. Многие вообще не понимали, зачем надо скакать в противогазах по заражённой ипритом территории.
Нарком Ворошилов как-то даже вынужден заступиться за Фишмана, раздраженно заметив на заседании Военного совета 12 декабря 1934 года, что комкоры Криворучко и Петровский “не только путешествовали по зараженной местности, но располагались со штабами, писали схемы, проводили часы на этой зараженной местности. От этого, конечно, они не умерли и не понесли потерь, но эта местность зараженная. Говорят – нужно вывести, так выведите. …А они три часа сидели в местности, которая была заражена ипритом. …Не понимаете элементарного, товарищи. Нельзя привязать коня хвостом к истребителю и подняться с ним, и истреблять (смех). Никогда вы этого не сделаете.
Так почему же вы думаете, что можно на зараженной местности вместе со штабом сидеть столько времени. Этого нельзя сделать так же, как нельзя заставить коня летать вместе с истребителем”. А затем и вовсе выдал пламенную речь в защиту Фишмана: “Тов. Фишман прямо-таки из кожи лезет, чтобы доказать, что химия есть химия, а не пустое место… Он дает то, что нужно, может быть, мало, может быть, неправильно. Скажите об этом, подскажите ему, он охотно примет все ваши указания, он примет во внимание все, что касается его, он быстро реагирует на эти вещи”. И подытожил: “Тов. Фишман любит свое дело”.
Но товарищ Фишман красным военачальникам не казался совсем уж своим ещё и потому, что сам никаким военным не был, да фактически и не воевал, хотя бы и на Гражданской войне. Для своих высокопоставленных сослуживцев по РККА он штафирка, человек глубоко штатский и страшно далекий от военного дела.
И хотя в части знаний по военной химии он действительно на голову выше коллег, но квалифицированным военным специалистом всё же не являлся. В его авантюрной биографии имелись обстоятельства, официально не афишируемые, но коллегам-то, несомненно, известные и кого-то из военачальников наверняка смущавшие: в конце концов, ведь никто из других военачальник не имел столь богатое террористическое прошлое.
Путь террориста
В полицейских сводках Яков Фишман фигурирует если и не с 1904 года, то уж с 1905 года – несомненно: как член партии социалистов-революционеров (ПСР). Относительно широкой публике его имя стало известно лишь через 12 лет, в 1917 году. Впрочем, та известность, как и публика, тоже несколько специфичны. Писатель Михаил Пришвин, работавший в петроградской эсеровской газете “Воля народа”, 8 сентября 1917 года записал в своём дневнике: “На Бассейной в подвале клуб “Земля и Воля”.
Потолок низенький, а стены в красном, Мария Спиридонова сговаривается с шайкой рабочих и солдат – “левых социалистов-революционеров-интернационалистов”. Маруся, страдающая душа, настоящая, как в святцах, мученица нетленная. Вокруг нее освобожденные. Особенно лезет в глаза какой-то Фишман, самодовольная морда, гордая своей плюшевой шляпой. Из района лезет он в Центральный комитет, а там 800 руб.!” Явная недооценка: к тому времени это был уже не “какой-то Фишман”, а близкий соратник Марии Спиридоновой и видный функционер наиболее радикального крыла партии эсеров – того, что позже оформится в самостоятельную партию левых эсеров (ПЛСР).
Яков Фишман тогда ещё и депутат Петроградского Совета, в октябре 1917 года его – как одного из представителей эсеровской Военной организации – ввели в состав Петроградского Военно-революционного комитета (ВРК), и в качестве организатора боевых дружин Фишман принял активнейшее участие в Октябрьском перевороте и штурме Зимнего дворца.
И вращался он среди людей очень непростых. Петросовет тогда возглавлял Лев Троцкий, а в его составе какое-то время были также Сталин и Молотов. Впрочем, своё знакомство с Троцким Фишман вёл ещё с осени 1905 года… В составе ВРК (и вошедшего в него большевистского Военно-революционного центра) – те же Троцкий, Сталин и Молотов, а также Свердлов, Дзержинский, Уншлихт, Бокий, Дыбенко…
Все эти большевистские вожаки впоследствии сыграют важную роль в судьбе Якова Фишмана. Да и с Климом Ворошиловым его будущий подчинённый общался, оказывается, с тех же пор: тот недолго был комиссаром Петроградского ВРК. В общем, Яков Фишман – полноправный член “клуба” организаторов Октябрьского переворота, знакомец вождей большевистской партии, будущих руководителей Красной армии и ВЧК-ОГПУ.
Яков Моисеевич Фишман появился на свет в апреле 1887 года в Одессе, в семье бухгалтера пекарни. В партию эсеров вступил, будучи ещё учеником Одесской 2-й мужской гимназии. В 1905 году поступил в Новороссийский университет на физико-математический факультет, но уже той же осенью новоиспеченный студент переехал в Петербург, где возглавил боевую дружину рабочих Охтинского порохового завода и вошёл в состав Петербургского комитета партии эсеров.
А затем и в Петербургский совет рабочих депутатов, во главе которого был Лев Троцкий. Лихая карьера для вчерашнего гимназиста. Когда в декабре 1905 года полиция разогнала Совет, Фишман, избежав ареста, вернулся в Одессу, решив заняться более действенным методом борьбы – террором. Летом 1906 года он несколько раз пытался организовать теракты против командующего войсками Одесского военного округа генерала от кавалерии барона Александра Каульбарса и графа Алексея Коновницына, создателя и руководителя Одесского отдела Союза русского народа.
Покушения сорвались, а сам Фишман попал в руки полиции. Прямых улик против него не оказалось, и он вышел на свободу, направив стопы в Москву – там его ввели в состав уже Московского комитета партии эсеров. Вскоре он вновь арестован и в 1908 году сослан в Туруханский край – как террорист. По всей видимости, улик было негусто, так как наказание определили мягкое: четыре года ссылки. Летом 1911 года Фишман бежал из ссылки в Китай, откуда окольными путями добрался до Италии.
Поступил на химический факультет Неаполитанского университета, который окончил в 1915 году, затем учится в магистратуре, работая ассистентом в Неаполитанской политехнической школе. Его специализация – взрывчатые и отравляющие вещества: осознанный выбор террориста, рассчитывающего на скорое применение новых знаний.
В апреле 1917 года дипломированный магистр химии и специалист по подрывному делу Фишман объявился в Петрограде, сделав стремительную карьеру в центральном аппарате эсеровской партии. К осени 1917 года он уже один из ближайших соратников Марии Спиридоновой и ярый поборник тесного сотрудничества с большевиками.
После Октября у него поначалу тоже всё прекрасно: продолжается взлёт по партийной линии – он заместитель председателя Петроградского комитета ПЛСР, затем уполномоченный ЦК своей партии. Начинается и советская карьера: Фишман – товарищ (заместитель) возглавляемого Владимиром Бонч-Бруевичем Комитета по борьбе с пьянством и погромами, член Всероссийского Чрезвычайного штаба, член бюро Комитета революционной обороны Петрограда, входит в состав Всероссийского исполнительного комитета (ВЦИК) 3-го и 4-го созывов, и ЦИК Украины второго созыва. Воистину заслуженный первопроходец советской власти.
Бомба для германского посла
Летом 1918 года Яков Фишман уже в Москве, где поставлен во главе боевой дружиной ЦК ПЛСР и становится секретарем фракции левых эсеров на V Всероссийском съезде Советов. К тому времени пути партии левых эсеров уже расходятся с большевистскими. Большевики видели в левых эсерах своих самых опасных конкурентов в драчке за единоличную власть.
Но, зачистив к тому времени прочих оппонентов, сами большевики стремительно катились в пропасть: их популярность падала, один за другим губернские и уездные съезды Советов принимали резолюции, осуждавшие большевистскую политику, нарастал кризис и внутри самой большевистской партии, численность её неуклонно сокращалась. Зато ПЛСР, напротив, казалась на подъеме: организационно выглядела крепче большевистской, да и численно стабильно росла.
“Наша партия пухнет не потому, что наши принципы признаются верными, а потому что трудящиеся массы отрицательно относятся к большевизму: и к продовольственной политике, и к преследованию мешочников. Но вместе с тем, не являясь противником Советской власти, примыкают к единственно оставшейся Советской партии, в которой они видят оппозицию большевикам”, – так заявлял 30 июня 1918 года с трибуны III съезда ПЛСР наш Яков Фишман.
Тянуть дольше V Всероссийского съезда Советов (его созвали 4 июля 1918 года) большевики не могли: хотя там у левых эсеров и было лишь около трети голосов, но очень уж велик был их вес в советском аппарате, всякое могло случиться. Поскольку же сами левые эсеры, как назло, добровольно расформировываться не собирались, большевикам крайне нужно было создать повод для их ликвидации. Чем и занялись компетентные органы. Результатом и стала многоходовая комбинация, часть которой – ликвидация германского посла Мирбаха, а затем и тот самый “мятеж левых эсеров”, советскими мифами о котором всё ещё продолжают пичкать исторические труды.
Заговор, конечно, был, но не левых эсеров – совсем наоборот. Согласно официальной и растиражированной версии, 6 июля 1918 года сотрудники ВЧК, левые эсеры Яков Блюмкин и Николай Андреев по поручению ЦК своей партии прямо в немецком посольстве убили германского посла, графа Вильгельма фон Мирбаха, застрелив его. Ещё бросили две бомбы – вот их-то якобы изготовил как раз Яков Фишман.
Здесь масса странностей и неувязок. Начнем с бомбы: уже и для 1918 года сложные бомбы ручной сборки – полный анахронизм. К чему были такие сложности, если можно было взять обычные гранаты армейских образцов? Бомба имела бы смысл, если б это была не маломощная “македонка”, а бомба “портфельная” – того типа, что эсеры использовали для взрыва дачи Столыпина на Аптекарском острове в 1906 году. Но тогда и на дело должны были идти настоящие смертники, а вовсе не красавчик Яша Блюмкин.
Однако же были использованы разрывные снаряды именно классического эсеровского типа – сложные в изготовлении и ненадежные в использовании бомбы-македонки. Одна из них сработала, наделав много шума, но никого не задев, зато вторая, как по заказу, не разорвалась, став чудесной уликой: бомбы “от Фишмана” нарочито указывали на эсеровский след. При этом никаких доказательств, что эти разрывные снаряды действительно делал лично Фишман, просто нет.
Блюмкин в своих показаниях ни о каком Фишмане не заикался, утверждая, что бомбы ему с Андреевым передали в гостинице “Националь”, а кто их делал – о том ни слова. В обвинительном заключении Ревтрибунала про бомбы и их изготовителей тоже ничего. Да и вообще Яков Фишман официально обвинялся лишь в… укрывательстве Блюмкина от ареста, да ещё что был одним из тех, кто “агитировали среди обманутых ими воинских частей”…
Если бы ЦК ПЛСР действительно планировал убить Мирбаха, да ещё и приурочив это, как гласит советский миф, к открытию съезда Советов, это запросто можно было бы сделать и на самом съезде: застрелив (или взорвав) посла прямо в ложе Большого театра, где он провёл весь первый день съезда. Но если бы эсеры действительно готовили путч, то зачем им всё это – бомбы, Блюмкин, Мирбах? Совершив переворот, ПЛСР просто получила бы полную возможность поменять всю внешнюю политику Советской России решением съезда. Не говоря уж о такой нелепости, что весь состав их ЦК, не оставив никого “на воле” для координации, добровольно уселся в фактически полностью изолируемый от внешнего мира зал Большого театра!
Дальнейшее вызывает еще больше вопросов: ни один из непосредственно причастных к “бомбе для Мирбаха” не только не пострадал, но даже наоборот. Фишман, как и Блюмкин, не арестован, загадочным образом сумев ускользнуть, и тоже заочно приговорен к трем годам. Но если имя Якова Блюмкина хотя бы осталось в официальной советской версии “мятежа левых эсеров” – в качестве “убийцы Мирбаха”, то Яков Фишман загадочным образом начисто вычеркнут оттуда, словно его там никогда и не стояло. Ни в какой советской литературе, клеймившей тот мифический заговор, Фишман вообще не упоминался, хотя не только бомбу для Мирбаха якобы мастерил, но ещё являлся и крупной фигурой в эсеровской иерархии и даже Дзержинского арестовывал!
Не исключено, что разгадка таится в событиях осени 1917 года, когда Яков Фишман являлся одним из тех левоэсеровских вожаков, кто слыл ярым поборником теснейшего сотрудничества с большевиками. Большевики к ним ещё тогда присмотрелись, взяв на заметку и, возможно, договорились о взаимодействии, скажем так, не особо афишируемом. По всей видимости, именно из таковых “прикормленных эсеров” и наш персонаж. Чему явно способствовал и уровень личных связей, наработанных к лету 1918 года: первые лица государства – Троцкий и Свердлов, ключевые фигуры большевистской тайной полиции – Феликс Дзержинский, Глеб Бокий…
А уж то, что он был не из последних мастеров по изготовлению взрывчатых веществ (и изделий из них), несомненно, делало его в глазах большевиков, готовивших провокацию с Мирбахом, весьма интересным объектом вербовки. Только этим и можно объяснить и его удачное испарение из Большого театра 6 июля 1918 года, да и всю последующую биографию. Включая её финал.
В целом дела у него тогда обстояли неплохо: сначала он объявился на Донском фронте, затем очутился на Украине, где вошел в состав ЦК Украинской ПЛСР и Центрального штаба партизанских отрядов. Но вскоре он вернулся в Москву и со 2 по 7 октября 1918 года участвовал в работе 4-го съезда ПЛСР, выступив там с докладом и речами – находясь в розыске! В 1919 году Фишман наконец становится членом ЦК ПЛСР, какое-то время работает в подполье, но летом 1919 года арестован на московской улице и отправлен в Бутырку.
Сидевший тогда вместе с ним в одной тюрьме капитан Василий Клементьев, начальник связи штаба савинковского “Союза защиты Родины и Свободы”, в своих воспоминаниях отметил Якова Фишмана как наглого и самоуверенного типа с рыжими кудрями, а про эсеров заметил, что те расположились в своих камерах “совсем по-домашнему… Им высшая мера тогда не грозила. Они были уверены, что лихолетье благополучно переживут. Ленину-де надоест держать их взаперти, и, вероятно, очень скоро тихачом все будут освобождены”. Так и вышло: в начале 1920 года Фишман уже на свободе.
“Воровская делегация”
По выходу из тюрьмы он направлен в Наркомат внешней торговли (НКВТ) РСФСР – как инженер-химик. 4 декабря 1920 года Фишман публикует в “Известиях ВЦИК и Московского Совета рабочих и солдатских депутатов” открытое письмо о выходе из ПЛСР, уже 10 декабря его принимают в РКП(б), а в феврале 1921 года Яков Фишман в составе советской торговой делегации “Центрсоюза” во главе с Вацлавом Воровским едет в Рим. Из тюрьмы – почти сразу в загранмиссию.
Яков Фишман значится “заведующим экспортом”, но это лишь прикрытие. В справочнике Николая и Юрия Черушевых “Расстрелянная элита РККА” приведен текст справки, подписанной в 1925 году начальником Разведывательного управления Штаба РККА Яном Берзиным: “Тов. Фишман Яков Моисеевич поступил на службу Разведупра с первого месяца 1921 г. В Разведупр он поступил и на загран. работу был командирован с ведома и согласия тов. Дзержинского.
За все время работы в наших загран. органах тов. Фишман показал себя только с лучшей стороны. Работает не за страх, а за совесть, в работе проявляет инициативу и сообразительность. Во время подготовки германской революции в 1923 г. тов. Фишману была поручена весьма ответственная секретная работа, которую он хорошо исполнил. В личной жизни скромен и чужд всяких развлечений. Политически развит и усердно следит за партийной жизнью. В общем хороший преданный работник и коммунист”. По прочтении этой справки поведение Фишмана летом 1918 года уже не кажется загадочным…
Входивший в ту делегацию Александр Нагловский (в 1929 году стал невозвращенцем) позже рассказал писателю Роману Гулю, что под видом сотрудника Внешторга “ехал представитель ВЧК, работавший и позднее в ГПУ на очень высоких постах – Яков Фишман… тот самый левый эсэр Фишман, который в дни восстания левых эсэров арестовал Дзержинского”.
По версии Нагловского, находясь в тюрьме, Фишман “подал покаянное прошение Дзержинскому”, прощён, проверен в деле, “вскоре “все грехи молодости” были забыты и Фишман получил официальное назначение в ВЧК”, и “на этой работе Дзержинский Фишмана очень ценил”. Потому “когда возник вопрос, кого от ВЧК отправлять в Италию, Дзержинский выдвинул кандидатуру Якова Фишмана”. То, что Нагловский числил Фишмана по ВЧК-ГПУ, не удивляет: его направил Дзержинский, так что вопрос, чей он человек, чисто риторический. К тому же резидентуры Разведупра и ИНО ВЧК тогда были совместные, а сами резиденты порой числились по всем ведомствам сразу.
Нагловский описал, как представитель Коминтерна, бывший в составе делегации, вез огромный ящик (“в квадратный метр и высотой в полметра”), набитый бриллиантами: “диадемы, колье, броши, кулоны, кольца. Подсчитать стоимость было просто немыслимо”. Но ящик, как и весь багаж, в Риме пришлось оставить на таможне. И уже следующим утром “главные итальянские газеты вышли с необычайными заголовками: “Бриллианты с убитых!” – “Окровавленные бриллианты!” – “Бриллианты расстрелянных!” и т. п.
Причем в нескольких газетах приводились даже фотографии этих “сокровищ Аладдина”, привезенных в Рим представителем Коминтерна… Раздувая сенсацию, газеты сообщали, будто кто-то из русских эмигрантов уже опознал эти вещи, захваченные после расстрела их семей”. В такой “интересной” атмосфере и началась деятельность Фишмана, основной задачей которого было создание советской разведывательной сети в Италии.
Вскоре после скандала с “кровавыми бриллиантами” члены делегации Воровского получили дипломатический статус, и Фишман тут же “развил необычайно энергичную деятельность по шпионажу”. Случались и проколы. Так, Фишман сумел добыть новые образцы итальянского автоматического оружия, для их доставки купили два аэроплана и наняли итальянских летчиков. В
ноябре 1921 года самолёты, загруженные добычей, вылетели из Турина, но близ границы рухнул на землю сначала один, затем второй. Прибывшие к месту катастрофы жандармы, обнаружив в обломках два трупа и пулеметы, двух уцелевших летчиков тут же арестовали. Вспыхнул шпионский скандал, и вскоре Фишман вынужден был покинуть Италию. Но довольно скоро он получил новое назначение: в 1922 году под прикрытием должности военного атташе отправился по линии Разведупра уже в Германию.
Правда, из другого документа следует, что летом 1923 года наш персонаж вновь материализовался в Италии – как представитель Наркомата земледелия РСФСР в Интернациональной комиссии сельскохозяйственной экологии при Академии наук в Риме, занимаясь созданием “интернациональной сети экологических станций”: интересный эвфемизм для прикрытия агентурной сети.
Интересное и совмещение: советский военный атташе в Берлине одновременно ещё и “эколог” Наркомзема в Риме. Впрочем, основная работа “эколога” протекала в Германии. Фишман принял самое активное участие в подготовке и организации “немецкого Октября” – запланированного на октябрь – ноябрь 1923 года захвата власти коммунистами. Детали засекречены, но известно, что военный аппарат советского полпредства тогда интенсивно закупал оружие – якобы для Красной армии, на деле – для немецких коммунистов.
“Немецкий Октябрь” провалился. Но в задачи Фишмана входил и военно-технический шпионаж. В качестве военного атташе он курировал и советско-германское военное сотрудничество, в том числе и по военно-химической линии. Опубликовано несколько его докладов весны 1925 года на имя нового наркома Михаила Фрунзе, в которых Фишман докладывает о состоянии немецкого авиа- и моторостроения, о разных новинках немецкой военной техники. Фишман докладывал Фрунзе, что в части аэрохимических опытов немцы пока “к работе меня продолжают упорно не подпускать”, но вскоре рассчитывают “быть готовыми к испытаниям у нас”. Потому “просят к этому времени приготовить людей, аэродром и три самолета”. Подробно пишет про новый противогаз, новую немецкую взрывчатку…
Свои встречи с ним в ту пору описал выдающийся химик академик Владимир Ипатьев, которого в мае 1925 года командировали в Германию в составе секретной комиссии для выяснения “вопроса о методах изготовления ядовитых газов”, производство которых немцы должны были наладить на заводе в Самарской губернии. Посетила комиссия и артиллерийский полигон, где “присутствовал наш военный атташе, Яков Моисеевич Фишман, с которым я познакомился в Москве незадолго перед моим отъездом за границу, куда он приезжал по делам службы”. Тогда же Фишман сообщил Ипатьеву, “что скоро будет поставлен во главе химической обороны Красной армии и будет начальником вновь организуемого Химического управления”.
Не исключено, что отъезд Фишмана из Германии был связан с событиями, опять-таки, террористическими. В мае 1924 года полиция арестовала Феликса Ноймана (Неймана), руководителя террористической группы германской компартии (группы “Т”) – т. н. “германской ЧК”, функционировавшей при Военном аппарате КПГ. Во главе Военного аппарата КПГ стоял советский военачальник комбриг Вольдемар Розе, – он же Александр Скоблевский, он же Горев, он же “товарищ Гельмут”.
После краха “немецкого Октября” Скоблевский остался в Германии, и его взяли на одной из конспиративных квартир, адрес которой нашли у Ноймана. Следствие установило, что Скоблевский планировал целый ряд убийств “врагов коммунистов”, а том их числе генерала Ханса фон Секта, командующего сухопутными силами рейхсвера. Кроме фон Секта жертвами группы “Т” должны были стать промышленники Штиннес и Борзиг, вюртембергский министр внутренних дел Ойген Больц…
Согласно показаниям, для убийств планировалось использовать бактериологическое оружие: ампулы с возбудителями холеры, тифа и дизентерии были переданы террористам сотрудниками советского военного атташата. 10 февраля 1925 года в Государственном суде по охране республики в Лейпциге начался открытый процесс по делу “германской ЧК”, широко освещавшийся немецкой печатью. 22 апреля процесс завершился: Горев-Скоблевский и два помощника были приговорены к расстрелу, остальные – к различным срокам тюремного заключения. Вполне возможно, что именно в связи с этим скандальным процессом Яков Фишман и вынужден был свернуть свою активность в Германии. Впрочем, в СССР его ждало серьезное повышение по службе.
Главный химик Красной армии
11 августа 1925 года на заседании Революционного военного Совета ССР было принято решено о создании новой армейской структуры. 22 августа 1925 года приказом РВС СССР №861 на базе химического отдела Артиллерийского управления образовано Военно-химическое управление (ВОХИМУ) при начальнике снабжений РККА и РККФ. Во главе его стал Яков Фишман. Курировал новое ведомство зампредседателя РВС и замнаркома по военным и морским делам Иосиф Уншлихт, с которым Яков Фишман вел личное знакомство с октября 1917 года.
Военная химия была в Красной армии и до Фишмана. Безусловным авторитетом в этой области был Владимир Ипатьев, генерал-лейтенант старой армии. Большевики поставили Ипатьева во главе Химического комитета при РВС СССР, но в 1925 году всё вдруг поменялось. Советское руководство стремилось как можно скорее дать Красной армии самое острое средство, какое тогда было, – химическое, причем именно как оружие массового уничтожения и наступательное.
Но военные химики старой формации, в своем большинстве люди верующие, не разделяли большевистской установки на совершенствование оружия, которое они искренне полагали богопротивным. Если в годы Мировой войны они с пониманием отнеслись к необходимости участвовать в применении отравляющих средств, переданных союзниками, во имя спасения воинов Российской армии от варварского оружия “тевтонов”, то после войны таким энтузиазмом уже не пылали. На это накладывались и их предельно профессиональные знания об ужасах химической войны. Теперь им на смену пришел человек, не обремененный никакими морально-этическими и религиозными принципами.
Новый руководитель советской военной химии считался ставленником ОГПУ и тов. Уншлихта, был крайне амбициозен, честолюбив и конфликтен, хотя имел за плечами заграничное университетское образование и степень магистра по химии (а вроде бы ещё и доктора философии), владел итальянским, немецким, французским и английским языками. Ни один другой высший советский военачальник той поры университетского образования не имел. Но при всём этом у Фишмана не было ни военного образования, ни армейского опыта, ни вообще какого бы то ни было опыта – ни как химика, ни административной, да и вообще какой-либо созидательной деятельности.
“Химическое образование Фишмана было ниже среднего, – писал академик Ипатьев, – хотя он получил доктора философии в одном из итальянских университетов. Его диссертация на эту степень была ученической работой, и больше никаких научных работ им не было выполнено, и, по-видимому, он стоял вдалеке от химических вопросов.
Он был левым социалистом-революционером, но после победы большевиков перекочевал в их лагерь. Мне говорили, что он имел какое-то касательство к убийству Мирбаха, немецкого посла, но в чем оно заключалось, мне не было известно. Самомнение у Фишмана было громадное, а желание властвовать – еще большее. Мой большой приятель Д. С. Гальперин целиком разделял мое мнение об этом миниатюрном химическом Наполеоне…”
Свой характер Фишман показал с первых дней назначения: “Он пригласил к себе помощником Як. Авиновицкого, начальника химической военной школы… Но Авиновицкий был только несколько дней помощником начальника Управления, так как не сошелся во взглядах с Фишманом… Тогда Фишман выбрал себе другого помощника из агентов ГПУ”.
Забегая вперед отмечу: конфликт Фишмана с Авиновицким растянулся надолго, достигнув такого накала, что в 1928 году разобраться в нём поручили – как третейскому судье – начальнику Военно-Морских сил РККА и члену РВС СССР Ромуальду Муклевичу.
“Все “принципиальные” разногласия между тов. Фишманом и тов. Авиновицким, – рапортовал Муклевич наркому Ворошилову, – в их взглядах на постановку военно-химического дела сводятся к тому, что тов. Авиновицкий желает и впредь сохранить за возглавляемыми им военно-химическими курсами то руководящее значение, которое они имели в химическом деле до образования Химического управления”.
В то время как “Фишман считает, что все химическое дело должно быть сосредоточено в руках Химического управления”. Вот “на почве вышесказанного и возникли чрезвычайно острые личные трения между указанными товарищами, причем тов. Фишман выявлял тут больше активности, чем тов. Авиновицкий”. Например, соорудил дело о “плагиате” своего оппонента, которое “притянуто тов.
Фишманом за волосы для того, чтобы опорочить тов. Авиновицкого”. Но в целом, рапортует Муклевич, “тов. Фишман, как начальник управления, чрезвычайно активен, вкладывает очень много сил и энергии в порученное ему дело, но вместе с тем излишне мелочен и самолюбив”. Тем не менее решить вопрос предлагает в пользу Фишмана: “Убрать следует тов. Авиновицкого, как человека значительно менее ценного для химического дела, чем тов. Фишман”.
Как быстро понял Ипатьев, “сотрудничество с Фишманом будет очень трудным, так как он, не разобравши всех обстоятельств дела, стал подвергать критике всю предыдущую деятельность Химического комитета. Было ясно, что ему хотелось доказать Реввоенсовету через посредство Уншлихта, с которым он был в очень хороших отношениях и пользовался полным доверием (он его и назначил начальником Хим. упр.), что до сих пор Ипатьевым ничего не сделано, а настоящая работа будет произведена под его руководством”.
“По поведению Фишмана я видел, – пишет Ипатьев, – что он решил отстранить меня от участия во всех серьезных делах, чтобы иметь лавры только для себя одного”. Ипатьев ещё не вполне понял, что за этим скрываются не одни лишь карьеристские заскоки: потому и поставлен Фишман, что решено кардинально поменять военно-химическую концепцию. Отныне всё должно было служить одному: дать большевистскому руководству стратегическое средство массового уничтожения. Той же задаче служил и секретный договор с немцами, в соответствии с которым и совместный химцентр-полигон развернули, и совместное (поначалу) производство боевых ОВ.
Сам же Фишман по части достижения этой цели не просто энергичен – пылает энтузиазмом. Из его аттестации 1926 года: “Много успел сделать за год работы в Химическом управлении. Дело, бывшее еще год назад в “беспризорном” состоянии, теперь двинуто широко вперед”. Из аттестации 1927 года: “Тов. Фишман обладает неиссякаемой энергией, любовью к своему делу (химическому), трудоспособен… Решителен, самостоятелен в работе, иногда слишком много берет на себя ответственности.
Выдержанный и устойчивый партиец. В работе разбрасывается, что можно приписать его неиссякаемой энергии. Военная подготовка как теоретическая и особенно практическая недостаточна… Занимаемой должности только нач(альника) Военно-Химического управления соответствует”. Ворошилов: “Т. Фишман прямо-таки из кожи лезет, чтобы доказать, что химия есть химия, а не пустое место”, “тов. Фишман любит свое дело…”
Энтузиазм проявлялся во всём. В 1929 году начальник ВОХИМУ представил даже соображения по применению ОВ в районе конфликта на КВЖД, поскольку и условия северо-маньчжурского театра военных действий “благоприятствуют” этому, и в противогазах китайской армии нет новейших фильтров… К счастью, тогда решили обойтись без химии.
Но энтузиазм требовал выхода: ставились опыты на людях, наращивались испытания новых видов и типов ОВ и средств их применения, а с 1933 года учения приказано проводить с применением уже настоящих ОВ. Были созданы химические полки, боевые химические машины, химические танки, химические танковые бригады, химическая авиабригада, представлена идея создания химических корпусов. Разработаны новые ОВ, новые методы их применения.
Именно по инициативе Фишмана детально отработана концепция заражения местности противника, разработана, запущена в производство и поставлена на вооружение специальная техника для этого – ничего подобного ранее не было. Да и о разработке бактериологического оружия начальник Химупра не забывает. Его конёк – не противохимическая оборона, не газоубежища, не противогазы (хотя как же без них), а химическое наступление. Для чего нужны уже новые ОВ, во много крат более смертоносные. И новые средства их доставки: на заседаниях Военного совета при наркоме обороны Фишман вслух грезит о создании воздушных химических войск – под его началом, разумеется.
Ещё один аспект деятельности военно-химического ведомства, совершенно не афишируемый, – активнейшее сотрудничество с ОГПУ–НКВД, главный военный химик страны энтузиаст этого дела. Потому, помимо прочего, в НИИ, подведомственных Химупру, по заказам чекистов были созданы и спецбоеприпасы высокой эффективности для диверсий, в том числе “узконацеленных” – для индивидуального террора.
Яков Фишман вовсе не был обычным, хотя и высокопоставленным, чиновником одного из управлений военного наркомата. Как не было обычным и Военно-химическое управление, вроде бы составная часть аппарата Наркомата. Поставленные перед ним задачи вполне аналогичны тем, для решения которых спустя пару десятков лет Сталин учредит знаменитый Спецкомитет по созданию советского атомного оружия. В значительной мере, именно опыт организации работы в области химвооружения и был положен затем в основу организации уже атомного проекта.
Эсеры бывшими не бывают
В 1933 году Яков Фишман награждён орденом Красной Звезды. Приказом наркома обороны № 2396 от 20 ноября 1935 года ему присвоено звание коринженер (соответствовало званию комкора). 20 декабря 1936 года начальнику Химического управления РККА без защиты диссертации присуждена ученая степень доктора химических наук. Но вскоре ему стало не до наук: в мае 1937 года Яков Фишман снят с должности.
Этому предшествовал арест 15 мая 1937 года комкора Бориса Фельдмана по обвинению в участии в “военно-троцкистском заговоре”. Уже 19 мая на столе у Сталина лежали выбитые из него показания. В том числе и на Фишмана: комкор “признался”, что “имел поручение от ТУХАЧЕВСКОГО обработать и вовлечь в организацию начальника Химического управления ФИШМАНА”. “ФИШМАНА, – говорилось в документе, – как бывшего члена ЦК эсеров, мне казалось, будет нетрудно завербовать, но, однако, после нескольких разговоров с ним, во время которых я пробовал прощупать его политические настроения, я от этого отказался. Возможно, его завербовал ТУХАЧЕВСКИЙ, но я этого не знаю”.
Впрочем, это уже никакого значения не имело: имя начальника Химупра уже прозвучало. Как и смертельная для 1937 года формулировка: “член ЦК эсеров”. Понятно, что “эсеровские мотивы” вложены в уста допрашиваемого следователем, значит, разработка по Фишману уже была готова к реализации. За ним пришли 5 июня 1937 года.
17 января 1938 года Сталин направил наркому внутренних дел Ежову записку, потребовав от НКВД активизировать “эсеровскую линию”: “Линия эсеров (левых и правых вместе) не размотана. Фишман, Паскуцкий (Н. А. Паскуцкий, 1-й заместитель наркома земледелия СССР, расстрелян 28 июля 1938 г. – Авт.) водят НКВД за нос. Если бы Белов (И. П. Белов, командарм 1-го ранга, командующий войсками Белорусского военного округа, расстрелян 29 июня 1938 г. – Авт.) сам не стал разматываться по линии эсеров, НКВД сидел бы в потемках.
Белов сказал кое-что, но не все сказал. Паскуцкий, Урицкий (С. П. Урицкий, комкор, бывший начальник Разведупра РККА, расстрелян 1 августа 1938 г. – Авт.) и Фишман должны дополнить Белова. Нужно сказать, что эсеров в нашей армии и вне армии сохранилось у нас немало. Есть ли у НКВД учет эсеров (“бывших”) в армии? Я бы хотел его получить и поскорее. Если ли у НКВД учет “бывш.” эсеров вне армии (в гражданских учреждениях)? Я бы хотел также получить его недели через 2–3″.
После этой записки Ежов регулярно отсылал Сталину сводки о раскрытии “эсеровского подполья”, среди участников которого постоянно назывался и Фишман. Правда, при этом Ежов ссылался на показания тех военачальников, которые к тому времени уже были расстреляны, но кого это заботит? Главное, показаниями членов “военно-эсеровской организации” (и самого Фишмана), “установлено, что эсеры еще в 1918 году приняли решение войти в состав ВКП(б) и проникнуть в Красную армию с целью захвата командных должностей и проведения работы в интересах эсеровской организации”, а сам Фишман к тому же ещё и “агент германской и итальянской разведок с 1923 года…”
Имя Фишмана фигурирует во всех сводках относительно “разгрома эсеровского подполья”, отсылаемых Сталину, пополняясь новым “криминалом”: он брался за “вывод из строя во время войны химических заводов”, в целях “пробы сил и возможностей организации” устроил диверсию на химкомбинате в Березниках, вместе с сообщниками проводил “вредительскую работу в научно-исследовательской работе в области боевых отравляющих веществ”, затягивая испытания и срывая работы по изысканию новых OB, создавал “отрыв научно-исследовательской работы от вопросов боевого применения и разработки тактики химического оружия. Имея целью в случае войны оставить армию неподготовленной для использования средств химической борьбы”.
Сам Фишман тоже давал обильные показания – на всех, на кого “просили” чекисты, и на себя самого. Так что с учётом такого “бонуса”, как нахождение в составе ЦК ПЛСР и участия в “мятеже левых эсеров”, его шансы на выживание равнялись нулю. Но его не расстреляли. Ни в 1937-м, когда это делалось быстро и споро, а военачальников его уровня и вовсе зачистили под корень. Не повезли на расстрельный полигон ни в 1938-м, ни в 1939-м. Лишь 29 мая 1940 года Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла свой приговор бывшему начальнику Химупра РККА: 10 лет заключения в ИТЛ по статьям 58-1″б”, 58-7 и 58-11 УК РСФСР. Статьи расстрельные, но – не расстреляли.
Высказывалось предположение, что Фишман уцелел, так как был негласным агентом госбезопасности. Связи с Лубянкой у Фишмана действительно были давними и тесными. Но в тогдашнем положении ему это помочь не могло. Сомнительно, что особо учли и покладистость арестанта, который в нужных объёмах выдавал всё то, что просили следователи – на всех, на кого просили: оказанная услуга ничего не стоит. Но решение по фигурам такого уровня принимал лишь Сталин, у которого, похоже, на бывшего начальника Химупра имелись свои виды.
7 января 1939 года Лаврентий Берия направил Сталину спецсообщение № 47/б, представив проект “Положения об Особом техническим бюро при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР”. “До настоящего времени дело использования заключенных специалистов для проектирования объектов вооружения армии и флота, – докладывал Берия, – было предоставлено наспех организованному 4-му Спецотделу НКВД СССР, который не был обеспечен ни кадрами соответствующей квалификации, ни необходимыми условиями для успешного проведения этой работы”.
Новая версия Остехбюро предусматривала создание нескольких подразделений по разным специальностям, среди них – “группа боевых отравляющих веществ и противохимической защиты”. Вот во главе её и поставили заключенного Фишмана. Почему именно его? Так больше просто и некого уже было, всех прочих химических начальников уже расстреляли.
По своему прежнему положению он знал в этой сфере практически всё: какие ОВ и средства их доставки на вооружении РККА, их недостатки и чего от химиков ждёт Сталин. Немаловажно, что экс-начальник Химупра прекрасно знал свои бывшие кадры – ученых и разработчиков, и то, как их заставить работать в заключении, умел отличить блеф от реальных достижений. А также давно зарекомендовал себя работой на ЧК, то есть мог приглядывать за подчиненными и доносить на них.
В достижениях и успехах Лаврентий Берия нуждался отчаянно. И 3 марта 1940 года в спецсообщении на имя председателя СНК СССР Вячеслава Молотова нарком внутренних дел доложил: “группой арестованных специалистов-химиков, работающих в Особом техническим бюро НКВД СССР, в 1939 г. выполнен ряд работ оборонного характера”. В частности, “группой под руководством заключенного Фишмана (бывший начальник Химуправления НКОбороны) разработан новый боевой противогаз с новым химическим поглотителем, защитная мощность которого в два раза превышает мощность состоящего на вооружении противогаза МТ-4.
Благодаря высокой активности нового химического поглотителя, удалось уменьшить вес и габариты существующего противогаза МТ-4 при сохранении требуемой мощности”. При этом “конструкция нового противогаза, – рапортует Берия, – не требует переоборудования заводов, так как новый противогаз отличается от существующего только меньшей длиной, следовательно, штампы и весь заводской инструментарий остаются прежними.
Изготовление нового химического поглотителя полностью основано на отечественном сырье”. Напомню, Фишман ещё не осуждён и трудится в качестве арестанта, а не “полноценного” заключенного, так что почти вегетарианский по тем временам приговор, быть может, оценка качества работы начальника группы уже в “шараге” НКВД?
Разумеется, группа Фишмана занималась не только противогазами и даже не столько ими, но ни о каких других достижениях его группы практически ничего не известно, поскольку документы “шараг” исследователям недоступны. После войны острая надобность в его услугах явно отпала: в руках СССР уже были лучшие достижения немецкой боевой химии – зарин, зоман, табун. Да и сами ОВ перестали быть сверхоружием – таковым стало ядерное.
В 1947 году Фишман был освобожден и назначен заведующим кафедрой химии Саратовского института механизации сельского хозяйства. Но в 1948 году переведен в Умань, с понижением – доцентом кафедры химии Уманского сельскохозяйственного института. Однако в апреле 1949 году Фишман вновь арестован и этапирован в Киев, где провел в тюрьме полгода. Затем отправлен в Норильск. Но, опять же, не в лагерь, а для работы почти по специальности: сначала начальником участка, затем начальником химлаборатории и заместителем начальника цеха Норильского горно-металлургического комбината.
После смерти Сталина про бывшего начальника Химупра вспомнили на самом верху. В январе 1955 года Военная коллегия Верховного суда СССР отменила его приговор. Тогда же его судьбой озаботились и в министерстве обороны.
29 апреля 1955 года маршал Георгий Жуков направил в ЦК КПСС служебную записку: “В связи с реабилитацией судебно-следственными органами ряда военнослужащих, занимавших в прошлом ответственные должности в Советской Армии и являвшихся активными участниками гражданской войны и строительства Советских Вооруженных Сил, Министерство обороны СССР считало бы возможным некоторым из них присвоить генеральские звания”. В том списке значился и “коринженер Фишман Яков Моисеевич, бывший начальник Военно-химического управления и химических войск РККА”.
“Тов. Фишман Я. М., – говорилось в документе, – проходил службу в Советской Армии с февраля 1921 г., состоял членом КПСС с 1920 г. (вопрос о восстановлении его в партии рассматривается в партийной комиссии Главного политического управления). Видный специалист в области военной химии, в 1937 г. ему была присуждена ученая степень доктора химических наук. Имеет ряд научных трудов и изобретений по военно-химическому делу. В прошлом был награжден орденом “Красная Звезда”. …занимал ряд ответственных должностей, будучи на военно-дипломатической работе и в центральном аппарате Наркомата обороны”.
Резюме: “Министерство обороны считает возможным присвоить коринженеру Фишману Я. М. воинское звание “генерал-майор технических войск”. 5 мая 1955 года бывший начальник Химупра реабилитирован уже полностью, а вскоре своё решение вынесла и высшая инстанция: 12 августа 1955 года Президиум ЦК КПСС постановил “принять предложение Министерства обороны СССР (т. Жукова) о присвоении генеральских званий тт. Тодорскому А. И., Фишману Я. М., Говорухину Т. К., Колосову П. И.”. А вот восстановление в партии затянулось до 1957 года.
Генерал-майор технических войск в отставке Яков Фишман скончался в Москве на 75-м году жизни, в июле 1961 года. Краткий некролог о нём поместила “Красная звезда”. Так завершился жизненный путь эсеровского террориста и советского “химического стратега”. Никаких мемуаров Яков Фишман не оставил, воспоминаниями ни с кем не поделился, унеся в могилу много тайн – как военно-химических, так и о реальной подоплеке июльских событий 1918 года в Москве.
Автор: Владимир Воронов; Радио Свобода
Tweet
