История белоруски, которая оказалась в плену у российских оккупантов под Харьковом и стала частью их “живого щита”

В середине марта в редакцию издания Zerkalo.io написал белорус Михаил и рассказал, что его жена находилась в Украине, выбиралась из Харькова с родными и попала в плен к российским военным. Несколько дней молодой человек не знал, жива ли супруга и все ли с ней в порядке, пока спустя несколько дней та не написала, что их освободили бойцы украинской армии. Девушке удалось добраться до западной Украины, а оттуда выехать в Варшаву. Журналисты издания записали ее историю — большую часть разговора девушка говорила сквозь слезы.

Алине сейчас 22 года, Михаил старше ее на несколько лет. В 2020 году ребята поженились, а через несколько месяцев уехали из Беларуси, спасаясь от уголовного преследования по политическим мотивам (по этой причине имена героев изменены). Сначала пара жила в Украине, оттуда переехала в Польшу.

Летом 2021-го Алина вернулась в Украину: были неотложные дела, которые требовали ее длительного присутствия там. Война застала девушку в Луганской области, где живет семья ее тети. 25 февраля, по словам Алины, регион начали обстреливать сильнее, и она уехала в Харьков: думала, что там безопаснее, к тому же в местном консульстве Польши находился ее паспорт, который она сдала незадолго до войны, чтобы продлить визу.

Харьковский университет после обстрела. Фото с сайта saveschools.in.ua

Дорога из Харькова. «Нас начали обстреливать»

Через несколько дней туда же приехала ее тетя со своим 14-летним сыном, но город бомбили, и семья решила выбираться оттуда. Они с трудом нашли машину и 7 марта покинули Харьков. Ехали с окнами, закрытыми шторками, под звуки взрывов и выстрелов.

—Это было очень страшно: ты боишься, что может прилететь в твою машину. Мы забрали с собой вещи из бомбоубежища, на заправке сняли деньги с карты, чтобы заплатить водителю, купили воду и продукты на пару дней. Двигались через леса, заброшенные деревни, блок-посты украинских военных.

Ехали в сторону Полтавы. Раньше дорога туда от Харькова занимала чуть больше двух часов — семья Алины провела в пути сутки, так и не добравшись до города. Украинские военные, вспоминает Алина, предупреждали об опасности на дороге и просили останавливаться во время комендантского часа. После одного из блокпостов девушка написала мужу: «Нас начали обстреливать. Вояки нас спасли, отвезли в бункер». Эти фото, сделанные в том бункере, — единственные, что она смогла отправить мужу из этой поездки.

Ночевали в деревне Карпиха Полтавской области. Утром продолжили путь. Машина свернула на грунтовую дорогу. Как дальше ехали, девушка вспомнить не может: связи не было, за дорогой по онлайн-картам не проследишь. Помнит только, что проехали по лесу минут 20, а потом водитель резко затормозил. Дальше Алина рассказывает в слезах.

— Нас развернуло. Подскочили военные. Они начали вытаскивать нас из машины, наставили оружие, сначала сказали лечь лицом в землю, потом подняли, надели на голову то ли мешки, то ли пакеты, сказали не издавать ни звука, иначе пристрелят. Завели в машину, она очень сильно гудела, и так мы ехали часа два. По ощущениям — по лесу: машина сильно прыгала, видно, на ямках.

В этот момент я попрощалась с жизнью. Морально уже, знаете, подготовилась к тому, что нас сейчас куда-то привезут, пуля в лоб — и мы просто там останемся, никто даже не будет об этом знать.

Это такой адский страх — тебя трясет, все внутри переворачивается. Было страшно даже слово сказать этим военным — мы все ехали молча. Я задыхалась, было мало воздуха: мы дышали с перерывами, потому что страшно, потому что ты сидишь и плачешь.

Алина вспоминает, что слышала, как рядом плакал ее двоюродный брат, сын тети.

— У него, знаете, был большой стресс еще в Харькове: на их приезд в бомбоубежище очень резко отреагировали люди, потому что тетя — гражданка России, хоть и живет давно в Украине, на подконтрольной Украине территории, замужем за украинцем. Это задело какую-то женщину, и она накинулась на тетю, сильно толкнула ее сына. Он тогда очень испугался, а тут эта ситуация. Я слышала, как он шмыгал носом, но старался плакать тихо, беззвучно. И мы все сидели в шоке от ужаса. У нас текли сопли, лились слезы, но вытереть, втянуть в себя все это мы не могли — было страшно издать хотя бы звук.

В плену. «Когда кто-то из детей плакал, они заходили и орали: “Заткните своих утырков!”»

— Когда машина остановилась, нас вывели, у всех забрали телефоны (у меня каким-то чудом остался), деньги, завели в какое-то помещение, со всех по очереди снимали эти мешки и каждого швыряли туда, как какую-то вещь. Я открыла глаза, услышала детский плач и увидела силуэты людей. Там были только керосиновые лампы, и толком ничего нельзя было рассмотреть. Люди сами не знали, где они, что происходит. Некоторые только рассказали, что пробыли там около трех суток до нашего приезда.

Военные, которые их остановили и захватили, были российскими.

— Я поняла по их говору, диалекту — знаю, как говорят в России. Все они разговаривали одинаково. И потом, когда нас вытащили из машины, мы заметили форму. Муж тети — военный, сейчас воюет, поэтому она знает, как выглядит украинская форма. А это были российские войска. Ну и на бронированной машине я видела знак «Z».

Гуманитарная колонна на фоне российской военной техники

В помещении, как смогла посчитать девушка, находилось около 60 человек. В основном женщины и дети, было пятеро или шестеро мужчин. Так она описывает место и быт:

— Это как заброшенная землянка, катакомбы какие-то, точно в лесу. Пол — земля. Сырые, заплесневелые и очень старые бетонные стены, полукруглый потолок. Места было очень мало — мы сидели друг на друге.

Очень холодно, сильно замерзали ноги, люди снимали куртки, кофты и отдавали детям, старались их больше укутать, а сами прижимались друг к другу, чтобы было теплее. Вместо туалета у нас было ведро, утром его выносили военные. Спать в этом всем было невозможно.

Все наши продукты и вещи остались в машине. У нескольких женщин было немного еды в сумках, и всю ее отдавали детям. Военные приносили пятилитровые бутыли воды. Это все.

Очень хотелось есть. Организм ослаб, когда я пыталась подняться, начинала сильно кружиться голова. У меня была температура (я заболела еще в Харькове, а лекарств в подвале, где мы сидели, не было). Осенью я тяжело переболела ковидом, из-за осложнений сильно болела нога, поэтому я не могла двигаться, чувствовала адскую боль. Это было ужасно. Все опустили руки и не надеялись, что нас освободят или мы выживем.

Обугленный российский танк, Киевская область. Источник: Reuters

Военные, по словам девушки, ничего им не объясняли:

— Они заходили к нам каждые часов пять, светили по всем фонариком — может, проверяли, никто ли не выбрался. Заходил один, еще двое стояли [на входе] с направленными на нас автоматами. Когда было очень шумно или кто-то из детей плакал, они заходили и орали: «Заткните своих утырков!» Требовали, чтобы была тишина. А мы и не разговаривали — было страшно. С нами сидел мальчик лет трех, он не мог говорить, остальным детям на вид было от 7 до 15 лет. Взрослые пытались найти им занятие. Когда заходили военные, дети прятались за спины матерей. Они знали: если входит дядя — плакать нельзя. От этого всего у меня разрывалось сердце: сидишь и видишь, как плачут эти дети, думаешь: за что? Ну вот за что? Дети ведь вообще ни в чем не виноваты!

10 марта в 14:16 по Киеву у Алины получилось отправить мужу единственное сообщение: «Мы в плену».

— Связи не было, единственное что — мы нашли какую-то выемку, где появилась буквально одна палочка интернета. Хотелось написать мужу, что я его люблю, что буду с ним рядом, даже если меня не станет. Я успела написать, что мы в плену у русских, мы еще созвонились на несколько секунд, и связь пропала. Но тогда хотя бы появилась надежда, что нас спасут — хотя бы кто-то знает, что с нами, где мы примерно можем находиться.

Живой щит. «Нас выстраивали в шеренги, от матерей отрывали детей»

Сколько времени Алина с близкими провела в подвале, она не помнит: на улицу никого не выпускали, в помещении было темно, время отслеживать было невозможно. Приблизительно его подсчитали сообщениям мужу: утром 9 марта Алина попала в плен, а о том, что их освободили, написала ему 14 марта в 03:29 по киевскому времени.

Перед тем, как людей освободили, российские военные, по словам девушки, использовали их как живой щит.

— Мы уже читали о таких случаях в новостях, и я была, наверное, морально к этому подготовлена. Пока мы были в этом подвале, я думала, что нас могут убить, пустить на заминированные территории, поджечь. Когда нас быстро вывели оттуда, был вечер. Военные были в масках, как у ОМОНа, я видела у некоторых в глазах страх, но у многих — бешеную ярость.

Нас как щенков вышвыривали на улицу. От матерей отрывали детей и ставили в начало колонны.

Когда женщины требовали отдать им их детей, военные кричали: «Заткнись, сука, иначе пристрелю». Требовали, чтобы все молчали: «Если будет хоть один лишний звук — ты словишь пулю». Нас выстраивали в длинные шеренги: первыми — дети, за ними — женщины (мы с тетей стояли во втором ряду, прямо за детьми), последними шли мужчины. Нам сказали идти вперед. Военные встали за нами. Сколько их было, я не знаю: нам сказали не оглядываться. Маленькие дети даже не плакали — они издавали звуки, знаете, похожие на щенячий вой. И это было самое жуткое: хотелось просто закрыть собой этого ребенка, и уже было все равно: застрелят или не застрелят.

Алина не слышала, чтобы сзади ехала какая-либо военная техника. По ее словам, бронированные машины, которые она видела, остались на той временной стоянке.

— Мы шли очень медленно. Меня с двух сторон держали, потому что мне было тяжело передвигаться, болела нога, сама я бы даже не дошла. Остальные люди были и физически, и морально истощены. У нас у всех было ощущение, что нас ведут на смерть. Потом мы услышали взрыв. Все от страха присели, но нас заставили встать и идти вперед. Мы уже поняли, что что-то начинается.

События дальше Алина описывает как перестрелку между украинскими и российскими военными.

— Мы прошли еще, может, метров 500, услышали первый выстрел, а дальше — все как в кошмаре. Начали стрелять. Помню, я упала, накрыла собой мальчика лет восьми. Я уже понимала, что сзади идет бой. Женщины точно так же закрывали собой детей. Дальше я ничего не видела. Какой-то мужчина резко крикнул: «Сука!». Я услышала его стон, а потом тишину. Наверное, его ранили. Через пару человек от меня женщина успела ребенку прошептать, что ее ранили. И дальше состояние такое, знаете, как будто ты теряешь сознание, ничего не осознаешь. Дети жутко плакали. Я даже не знаю, какими словами это все описать.

Скорее всего, как предполагает Алина, это украинская армия стреляла по российским военным.

— Стреляли как будто издалека, где-то позади нас. Я не могу все это описать, все было как в бреду. Но стреляли точно сзади, спереди в нас никто не стрелял. Военные, которые вели нас, кричали: «Встаньте, суки!», но потом как будто рассредоточились, резко все затихло. Где-то слышны были тяжелые машины.

Потом к нам подошли украинские военные: «Вставайте, не бойтесь». А мы закричали! Испугались: подумали, что это россияне и в нас будут стрелять.

Военные просто поднимали женщин, одна из них кричала: «Не трогайте меня, у меня ребенок!» Мы просто не понимали, что это уже наши, что все закончилось.

На самом деле понять было легко: эти военные говорили на украинском языке.

— Они стали подходить к нам, подавали руки, помогали встать, детей брали на руки. Помню, я не могла встать — падала, и меня в машину понесли на руках. Туда по очереди сажали людей, которые были со мной. Когда всех завели, тетя спросила, где мужчина, который был с нами, водитель, мы описали его синюю куртку. Нам сказали, что он погиб. Двум раненым женщинам, когда нас привезли, помогали военные врачи. У одной задело плечо, второй попало в живот — ее куда-то увезли.

Российское военные, которые вели пленных к месту перестрелки, вероятнее всего, погибли.

— Когда нас поднимали, я видела, что эти военные лежали. Это были трупы, как я понимаю. При свете фар я видела тело парня, на вид, может, не больше 25 лет. Я видела много крови. Было жалко их. Хоть ты понимаешь, как они к тебе относились, но чисто по-человечески — видеть трупы людей, настолько молодых, ужасно. Понимаешь, что у них есть где-то семьи, матери. Да, это война, она не щадит никого, но это все ужасно.

В (относительной) безопасности. «Не переживайте, у нас тоже семьи»

Место, куда привезли людей, Алина описывает как военно-полевой лагерь в лесу. По ее словам, там всех осмотрели, отвели в большую палатку.

— Нам дали попить, детям военные приносили сладости, фрукты, у кого что было. Там лежали матрасы, но поспать за все время мне удалось, может, часа два. У какого-то украинского военного я попросила зарядку (она так и осталась у меня), смогла написать мужу. Свет там был не всегда, но иногда мне давали зарядить телефон портативной зарядкой. Все пытались написать родным и сказать, что они живы. Украинцы не объясняли, что произошло, просто успокаивали нас. Говорили, что за нами приедет автобус, всех завезут на вокзал в Полтаву и посадят на эвакуационный поезд.

Из лагеря людей вывезли через несколько дней утром, вспоминает Алина. Автобусы сопровождали военные.

— Они нас успокаивали: «Не переживайте, у нас тоже семьи. Мы скоро победим, и вы все сможете вернуться домой». Но все равно было страшно — мы боялись, что все может повториться, что нас обстреляют, что украинские военные тоже выставят нас живым щитом. Хотя мы видели, что отношение к нам нормальное, что с нами обращаются по-человечески. В Полтаве нас посадили на поезд до Львова, оттуда я добралась до польской границы. Я выдохнула и поняла, что все закончилось, только когда была уже на польской стороне. Это было 19 марта. Меня встретили муж и его друг.

Вокзал Львова. Источник: Reuters

Дома. «Иногда хочется вернуться туда, взять ружье и пойти воевать самой»

Журналисты Zerkalo говорили с Алиной в конце марта. Хотя к этому времени девушка уже больше десяти дней была дома рядом с мужем, она никак не может отойти от произошедшего.

— Мне все еще тяжело. Есть не хочется. Когда засыпаешь — перед глазами все, что происходило, снятся жуткие кошмары. Поспать получается час-два. Нон-стоп читаю новости, пишу родным, узнаю, живы ли они. Так — сутками. В Харькове мне не успели открыть визу, оттуда мой паспорт отправили во Львов, там я забрала его без визы. Поэтому сейчас нужно разбираться с легализацией в Польше. Я не знаю, разрешат ли мне остаться, и это все морально убивает.

Война на этом для Алины тоже не закончилась. Ее родные, тетя с сыном, не поехали с ней — остались в Полтаве, а оттуда на эвакуационных автобусах отправились домой в Луганскую область.

— В Украине воюет ее муж, и она не хочет уезжать. Сказала: «Что будет, то будет». Я уехала, но в Украине — дорогие мне люди, которые переживают весь этот ад, сидят в подвале. Иногда хочется вернуться туда, взять ружье и пойти воевать самой. Иногда это отпускает, но на днях тетя позвонила и сказала, что ее муж был ранен. Он и его сослуживец не выходят на связь уже шестые сутки, мы не знаем, где он, жив ли вообще.

Я созваниваюсь с ними и слышу, как где-то там стреляют, а они сами боятся каждого шороха. У них нет еды, денег, что-то купить в магазине — проблема. Они там просто в котле. От их города почти ничего не осталось. Они говорят: «Алин, молись за нас, мы живем, пока есть силы». И кажется: лучше бы я была там, я могла бы их обнять, просто находиться рядом. Врагу не пожелаешь все это пережить. Не знаю, как с этим всем жить дальше. Наверное, все эти воспоминания и боль со мной уже навсегда.

Источник:  Zerkalo.io