«Через несколько дней — на волю. А куда я пойду?»

«Нужно помнить: в колонии также люди, которых создал господь не для ада, а для неба. Они имеют бессмертные души и требуют духовной пищи и спасения. В большинстве своем это — сироты, детдомовцы, дети алкоголиков и разведенных, люди с искалеченной судьбой и израненным сердцем, а поэтому именно они нуждаются в любви, внимании, теплоте и человечности» — было бы побольше единомышленников у автора этих строк священника Игоря Цира Корреспондент побывал в колонии, где была попытка массового самоубийства.

ЗАПИСЬ ПЕРВАЯ. БЕЗ НАЗВАНИЯ

…Cначала стучали робко. Стук и негромкая жалоба: «у меня нет воды»; «про меня не забыли? — я уже тут почти месяц…» Потом стук и крики превратились в сплошной, леденящий душу гул, заставивший лично меня на несколько мгновений потерять ориентацию в пространстве. Давний визитер пенитенциарных учреждений, правозащитник Александр Косторный, глянув в мое лицо и враз прочитав лавину отразившихся на нем чувств (какие моя давняя приятельница именует «считанными с отрицательных матриц»), и верно желая меня поддержать, почти в ухо прокричал: «Вы можете с гордостью рассказывать своим коллегам- журналистам, что были там, где женщины практически не бывают…» Только позже, прокручивая в голове «пленку событий», я осознала, что мне сказал Косторный, потому что тогда (изо всех сил стараясь не потерять остатки самообладания) пыталась разобрать крики заключенных. Впрочем, это сделать было уже невозможно. Все слилось: мольба и мат, злобно-молодые и старческие голоса-безнадеги, стук по металлическим дверям и лязг таких же металлических засовов. «А а…» — неслось в удушливом воздухе.Молодая телевизионщица выскочила в коридор со словами: «Теперь я понимаю, почему так сложно сюда пробраться нашему брату». «Почему же сложно? — парировали ей вслед, — сегодня представители любой общественной организации, соответствующим образом оформив документы, могут прийти и побеседовать с заключенными. Мы в последнее время никому не отказывали. Правда, и охотников было не много…»

Какое-то время, верно, давая нам возможность насладиться ситуацией, провожавший нас прапорщик бездействовал. А потом все резко поставил на свои места. Камеры-карцеры (а спустились мы именно в «святая святых»), открывались не все, а где стучали особенно активно. Двери распахивались, минуту-другую помощник прокурора выслушивал жалобы и следовал дальше. Если отбросить эмоции, то после того как дверь открывали, никто ни на что и не жаловался особо. Кто-то посетовал, что в камере не работает кран, а двое молодых парней просили перевести в другое помещение, где воздуха побольше. И лишь один из самых отчаянных заключенных стал, причитая и буквально плача, демонстрировать свое бедственное материальное положение: «Посмотрите, у меня ничего нет, я должен через несколько дней выйти на волю, а куда я пойду?»

Но это был вопрос вроде бы «не по теме» нашего визита — «Содействие общественности в осуществлении контроля за пенитенциарной системой», тут вроде бы уже волей пахло, и дверь закрылась еще быстрее, чем у других. Хотя, конечно, если пораскинуть мозгами, то по теме, как и комментарий одного из надсмотрщиков по поводу «крикуна»:

— Вот интересно, все годы был таким тихим, а когда время выходить после 20 лет отсидки за ворота подошло, стал вдруг «нервничать»…

Его недоумение я прервала вопросом:

— А почему они все такие худющие и смертельно бледные? — но мой вопрос на какое-то время повис в воздухе, видимо, как намек на его неуместность. Потом начальник тюрьмы почти раздраженно ответил: «Потому что здесь не санаторий. И мы их собственно сюда не звали. Сами напросились…»

Следующий мой вопрос: «Где же спят арестанты, попавшие в этот каменный карцер?» — застрял в горле и я сама на него ответила, вспомнив кинофильм о тюремной жизни — к стене должна быть приставлена кровать, на ночь она опускается. Конечно, камера узкая, и кровать выйдет совсем короткой лавкой, на которой не отдохнуть, но ведь «это не санаторий…»

Потом еще некоторое время «прогуливаясь» по территории колонии особого режима (которую в народе именуют «тридцаткой», и где срок отбывают только мужчины, причем осужденные не в первый раз), я поймала себя на мысли, что почти «узнаю» обстановку. Киноиндустрия настолько навязчиво нам демонстрирует фильмы на тему пенитенциарной жизни, что все «знакомо» — и «небо в клеточку», и каменные мешки, и серые лики живущих тут людей, почему-то кажущиеся «все на одно лицо». И только позже, приглядевшись, начинаешь различать: этот — старый, а этот — совсем молодой. Просто глаза у всех одинаково старые…

«Конечно, вы их жалеете. Особенно, как послушаешь, что сидят они все абсолютно безневинно. Вот-вот, глядишь, сейчас заплачете, — это суровый прапорщик так разговорился. — И бледные они, и голодные! Да у них прав сейчас поболе нашего — жалуются и жалуются… А я кому пожалуюсь? А нас вы не пожалеете? Когда ночью на сто заключенных остается только четыре человека тюремного персонала?! Когда входишь в камеру, а башку вопрос дырявит: выйду ли назад? Вы хоть знаете, сколько я денег получаю? А какая норма в Европе — соотношение заключенных и служащих? — Разница с нами и в первом, и во втором десятикратная!»

По его лицу «ходили» желваки, в руках зазвенели ключи. В тот миг показалось, что звон их был громче, чем стук о железную бочку. Почему-то мне вспомнилась утренняя передача об авторской песне. Талантливую девицу, студентку столичного вуза, распевающую с каким-то непонятным восторгом о тюремной жизни, ведущий спросил: «О чем вы жалеете?» — «О том, что многого еще не познала. Замужем не была, в камере не тосковала…» — «Бог с вами, дитя неразумное, — замахал на нее руками умудренный жизнью ведущий, — понасмотрелись неведомо чего…»

Одна ли эта глупая девчонка понасмотрелась?! Вот куда надо на экскурсии-то водить! Законопослушность бы росла немереными темпами!

И я почти по ниточке пошла по коридору, законопослушно дыша воздухом плесени, несвободы и отчаянной тоски. Правда, пошла в столовую —тюремную похлебку пробовать и пайку хлебную, который здесь производят сами же заключенные. Хлеб показался вкусным, а суп очень уж жирным. «Так мы за три дня знали, что к нам «гости» приедут» — смеясь, признавались заключенные. Поэтому, думаю, правду о столовой в «тридцатке» мне, наверное, не довелось узнать…

ЗАПИСЬ ВТОРАЯ. ГОРЕСТНАЯ, КАК САМА ЖИЗНЬ…

Для встречи с представителями общественных организаций заключенные заходили по одному. Даже те, у кого это был третий или четвертый срок, вели себя сдержанно, воспитанно и …словно дети малые. Юрий О., отсидевший 20 лет (вроде бы все должен был знать «за жизнь») не знал, получит ли он пенсию. Ведь работает же в колонии время от времени, а делают ли в пенсионный фонд страховые отчисления — не знает. Кажется, из того, что как ему ответили представители администрации, он мало что понял, как, впрочем, и я, но он поблагодарил и откланялся. Роман Г. утверждал, что его невеста, собрав последние средства, передала в колонию для ремонта краску, а ему не засчитали (а ведь обещали!) поощрение! Он недоуменно переминался с ноги на ногу и разводил руками. Роману также вежливо пояснили, что поощрение назначается исключительно по поведенческим показателям… Николай М. был более агрессивен. Он жаловался, что не имеет даже щетки почистить зубы, что жалобы его не отправляются, ибо у него нет средств купить конверт. Да и в киоске конвертов в продаже в последнее время не наблюдалось. Видно было, что заключенный несколько не в себе. Он почти кричал, что ходит во всем, что дадут из жалости другие заключенные. Что готов работать, но… заявления для того, чтоб его отправили на работу, так и не написал. В общем, впечатление оставлял противоречивое. Ответить такому человеку было сложно не только из-за неоднозначности его восприятия, а еще и потому, что колония за последние десять лет ни шапок, ни обуви, ни тем более зубных щеток не получала от государства. Все, что приходило с гуманитарными грузами, было недостаточным и являлось пожертвованиями от частных лиц и общественных организаций. Нужды колонии покрываются государством только на 47 процентов, все остальное она должна заработать — подсобное сельхозпроизводство, столярные цеха, спонсоры…До сих пор норма выделяемых государством средств на питание — 2 гривны на день для каждого осужденного. Не мудрено, что разговора по типу «Здоровье наше хорошее, приезжайте к нам в гости» — не получилось. К тому же своеобразная «инициативная группа» в один голос утверждала, что таблетки врач делит надвое и одну половину дает «от головы», а другую — «от желудка». Что зарплату людям не выплачивают, что…

Впрочем иная группа лиц высказывалась с точностью до наоборот. Теперь виделся совершенно естественным тот факт, что несколько месяцев назад именно в этой колонии произошло событие, мигом облетевшее всю стану — попытка массового самоубийства, 22 человека резали вены. Мигом приехавшая в колонию комиссия пришла к выводу, что нарушения в колонии были, но слышались голоса и о том, что заключенные, ведомые сильной личностью, действительно нанесли вред своему здоровью, но только поранили кожу, никто серьезно не пострадал; что условия «в тридцатке» не самые худшие — живут зеки и в более тяжелых (надо же!?) условиях… Как бы то ни было, люди, решившиеся на такое, не были довольны жизнью, если вообще можно говорить о чем-то подобном для людей, заключенных в жесткие тюремные рамки. Это вам не Швеция, где ты заранее говоришь, что бы тебе хотелось покушать на обед (из предлагаемого списка), где всюду стоят телевизоры и спортивным площадкам могут позавидовать наши платные вузы.

ЗАПИСЬ ТРЕТЬЯ. О ЗАКОНАХ И МОРАЛИ

Когда-то Ежи Лец написал: «Тюремное заключение не изолирует от истории». Это афористическое выражение включает в себя многое. И то, что тюрьма не изолирует от истории, которая творится в твоем государстве сегодня. И то, что тюрьма — гипертрофированный слепок общественной жизни. Конечно, то, что мы пришли и говорили с людьми, заключенными в карцер, свидетельствует, что демократия все- таки коснулась нас крылом. Да, эти люди смотрели с некоторым испугом на группу лиц, которые вдруг свалились на их бедные головы и спрашивают: «Не жалуетесь ли на что-либо?» Но им все- таки задали такой вопрос! Правда, в условиях иных они бы сказали что-то определенное. А тут рядом стояло и хмуро глядело исподлобья тюремное начальство. «Общественность» через десять минут уедет, а ты так и останешься во власти этих людей. Не всегда милосердных и совестливых…

За редким исключением все эти лица, свободу которых ограничили, виновны. Другое дело, что несовершенное наше общество в значительной степени способствовало тому, что многие из заключенных оказались именно тут. Банальная истина: когда ты родился в семье алкоголиков и батяня твой «потянул» не один срок — дорожка тебе простелена известно куда… Но давайте от этого абстрагируемся, ибо решить подобные вопросы, представления относительно равных возможностей общество сегодня не в состоянии. Давайте говорить о том, что изменить возможно. Поэтому сперва оттолкнемся от конкретного тезиса, в который уверуем: те, кто живет на воле, — много лучше тех, кто попал за решетку. А значит имеет духовные обязанности перед слабыми и более грешными, значит обязан о них заботиться.

Да, можно говорить, что не хватает денег и на рожениц, и на престарелых, что нужны деньги для больных… Но все взаимосвязано. То, что кричал нам старик через решетку карцера, страшно не только для него, но и для тех, кто окажется через несколько дней рядом с ним на воле. Если негде жить и нечего есть, то, само собой, напрашивается вывод — человек будет искать всеми правдами и неправдами возможность наесться и где-нибудь забыться. И безысходность будет толкать его на новое преступление. И тогда снова может пострадать ребенок, слабая женщина или другой больной старик. Делает ли государство хоть какие- то шаги, чтоб осужденные раз не попадали за решетку снова?

Старший помощник Львовского прокурора по наблюдению за соблюдением законов при выполнении судебных решений в криминальных делах Василий Тупчий пояснил: сегодня, к счастью, сохраняется за осужденным жилая площадь в течение всего срока отбывания наказания, и это увеличивает шансы на возвращение к нормальной жизни; без ограничений принимаются посылки и передачи; законодательно увеличен процент от месячного заработка, который засчитывается на личный счет осужденного, независимо от всех других отчислений, при условии выполнения им норм выработки и соблюдения норм режима. Однако наибольшим завоеванием можно считать то, что время работы осужденных в период отбывания наказания причисляется к стажу работы для начисления впоследствии трудовой пенсии после освобождения. Если, конечно, делаются такие страховые отчисления в Пенсионный фонд Украины в размерах, предусмотренных законом.

И вот тут наступает момент истины, когда нормы закона вступают в противоречие с жизненными реалиями. На лицевые счета заключенных и в Пенсионный фонд просто нечего отчислять, потому что в колониях оплачиваемой работы — мизер, не приходят сюда заказчики. «Тут свободным людям работу сыскать проблема, а уж что говорить про заключенных…», — так могут сказать некоторые, и будут правы и не правы. Потому что опять же все взаимосвязано. И значит государство должно бы пораскинуть еще раз мозгами (если таковые есть), чтоб на зоне работа была. Пусть даже низкооплачиваемая, низкоквалифицированная. (Хотя в «тридцатке» такие образцы столярного дела демонстрировали, что диву даешься.) Конечно, и начальники тюрем, и бухгалтера, а с ними и все люди, отвечающие за производство, должны быть людьми порядочными, не обирающими и так обделенных жизнью людей. В царской России, кстати, существовала сеть попечительных советов, которые много делали для того, чтоб жизнь заключенных не становилась адом. И делалось все это на добровольных началах, без всяких законодательных норм. Сегодня мы имеем сеть наблюдательных комиссий, которые согласно с Криминально-исполнительным кодексом, уполномочены осуществлять общественный контроль за пенитенциарной деятельностью, в том числе за соблюдением прав осужденных и освобожденных из-под стражи лиц, и осуществлять им помощь в случае необходимости.

К сожалению, наблюдательные советы существуют очень часто номинально. Сюда редко обращаются с просьбой помочь найти работу, устроить в дом престарелых, посодействовать с жильем. Возможно, люди не верят, что такая помощь возможна, а скорее всего, такая помощь и не предоставляется. Наблюдательные комиссии существуют при органах местного самоуправления, поэтому очень скоро после своего создания они оказались карманными организациями, ибо состоят в большинстве из представителей власти. Так сказать, сами себя создали и контролируют.

А ведь должно быть так, чтоб не 1—2 общественных организации опекали тюрьму, как у нас есть, а 50—60 организаций, как существует сегодня в странах Евросоюза. Попечительный совет учреждений исполнения наказаний во Львовской области — одна из немногих общественных организаций в Украине, которая наиболее активно опекает пенитенциарное заведение для взрослых. (Именно его заслуга — многочисленные поездки по колониям и тюрьмам, устройство футбольных матчей для осужденных, выставки творческих работ заключенных и еще многое другое). Всего же в Украине действуют около 150 общественных организаций, которые вплотную интересуются жизнью и помогают социальной реабилитации осужденных. Этого, конечно, недостаточно. Ведь не много и не мало, а 180 тысяч заключенных Украины нуждаются в опеке материальной и духовной, нуждаются в энтузиастах, которые приходят в колонию из побуждений сердца. Интересное дело: законы мы как-то подтянули, они еще требуют доработки, но все- таки, руководствуясь ими, мы уже могли бы жить как люди. Если конечно, отвечали бы всем требованиям морали…

Мои несколько сумбурные записки (слишком уж велико впечатление) хотелось бы закончить словами греко-католического священника Игоря Цира: « Нужно помнить: в колонии также люди, которых создал Господь не для ада, а для неба. Они имеют бессмертные души и требуют духовной пищи и спасения. В большинстве своем это — сироты, детдомовцы, дети алкоголиков, разведенных, люди с искалеченной судьбой и израненным сердцем, а поэтому именно они нуждаются в любви, внимании, теплоте и человечности. Многие из них впервые видели священника и впервые в жизни слышали, что их любит Иисус, и кому-то они нужны в этой долине слез. И если о них забыли, то есть небесная Пречистая Дева Мария, которая их любит и всегда готова поддержать. Когда я об этом говорю, то вижу слезы на глазах, а также надежду на лучшую жизнь. Для меня осужденные — это мои дорогие тюремные ягнята, это мое счастье и мое богатство!»

Священник говорил правду касательно своей любви к осужденным. К нему на проповеди собирается по 300—500 заключенных. Они слушают его, и им становится легче. Но разве только священник призван облегчить земную жизнь, давать надежду и направлять на верный путь человека?

Ирина Егорова, День