Старикашка-разбойник на пенсии – он просидел в тюрьме 13 лет в четырех странах

«Однажды мы с друзьями смастерили лодку, два парня нам отдали парус от яхты. Мы на нем нарисовали череп и кости углем, закрепили. И отправились в Кронштадт — в ясную погоду его было видно с берега. Нас поймали пограничники на катерах у маяка Толбухина и вернули домой с милицией… Все эти штуки я мутил, родители моих друзей меня очень не любили за это».

Были времена, когда Швед не был смотрящим. Семь лет назад, например, он стоял на набережной Лейтенанта Шмидта на Васильевском острове. Все, что у него было в тот момент: справка о депортации из Бонна, справка об отсутствии туберкулеза и очки. Ни паспорта с каким бы то ни было именем, ни дома, где бы его ждали.

Тогда Швед зашел в храм, стоящий там же, на набережной, и повидавший множество детей вышеупомянутого лейтенанта. Отсюда его, не очень хорошо говорящего по-русски после отсидки в немецкой тюрьме, добрые люди за руку отвели в социальную службу, где бездомным помогали делать документы и участвовали в их судьбе.

Валера Швед, он же ВальтэрФото: из личного архива

Шведу тоже помогли — он даже работал потом в этой службе кладовщиком и добровольным фандрайзером: его друзья-музыканты скидывались на пошлины для паспортов другим подопечным.

Везде можно выбрать, как жить

Когда я спрашиваю его, за что он сидел, Швед, отхлебывая чай, говорит: «Это очень длинная история». Мошенничество, кражи — но больше ничего не рассказывает, никаких подробностей. Только еще две: никогда не было никакого насилия против человека, все сроки были связаны с наркотиками, но не напрямую. Да, употреблял, но не продавал.

«Давай к тюрьме не возвращаться, — говорит он. — Мне не хочется это ворошить на 66-м году жизни, ни к чему, совсем не интересно». Рассказывает, что даже европейские охранники не спрашивали подробности, когда он путешествовал по разным странам посредством тюрем: никому не надо, меньше знаешь — крепче спишь. И чуть с восхищением продолжает: «Наши тюрьмы с западными, конечно, день и ночь. Там ты ничего не лишен — делай что угодно. Ты лишен только свободы. Вот разница. Тут тюрьма — свое государство, свои законы».

В европейской тюрьме Швед мастерил разноцветные скворечники на продажу, а с советского лесоповала у него «сувенир» — штырь в спине. Деревом завалило — спас его некто Коля Мурманский, нес на себе несколько километров до помощи. «Ну что тебе сказать еще про тюрьму? Ничего. Везде можно выбрать, как жить. Везде были нормальные ребята».

Про наркотики Швед тоже не очень рассказывает, сердится: «Миллионы мальчиков и девочек все сами знают, смысл говорить о наркотиках? Почему наркоман употребляет? Да потому что он наркоман. Он хочет и не хочет одновременно. Ничего нельзя объяснить человеку, который хочет. А тот, который не хочет, и так знает, почему нельзя».

Наркотики в его жизни появились рано, еще в школе, с мака, привезенного старшим братом приятеля из Душанбе. Хотя официально наркомании в СССР долго не было — и когда Швед узнал слово «наркотики», оно ему ни о чем не сказало: «У нас с друзьями был журнал, “Ровесник”, кажется. Мы там читали про Всемирный фестиваль молодежи в Хельсинки. Про хиппи в первый раз прочитали, фото увидели — идут такие, с дудочками. И тут слово “наркотики” было – что за ерунда? Ну и паренек принес нам. Было весело, смешно, прикольно».

Швед говорит, что наркотики никогда не интересовали его сами по себе: «Меня интересовали люди, контакт с людьми. Все на самом деле двигала музыка». Музыка, сейшены, подпольные концерты — спасибо гитаре, на которой в шесть лет научил играть отец. Она помогала всегда и везде. Был еще хор радио и телевидения, куда записала мать, — но это было утомительно, от этого хотелось убежать.

Швед. Фото: из личного архива

«Когда бабушка, у которой я жил до школы, порола меня крапивой, я знал за что. Знал, что бабушка права. Вытащишь муку из-под кровати, вываляешься — ну да, за дело получил, никакого протеста, какой тут протест? А когда приехал в Ленинград, к родителям — все было другое. Это нельзя, тут нельзя. Накапливалось — хотелось ощущать себя иначе».

Это было похоже на пальто на вырост, которое однажды купила маленькому Шведу мама. Тяжелое, длинное. Очень хорошего качества, но неприятное. Взрослые хотели как лучше, и у них не было выбора — только это советское пальто. А он говорит, что его достал совок во всех его проявлениях. Только раньше он протестовал так, что чуть не умер. Сейчас протестует иначе.

«Этим летом мы с Наташей, моей подругой, ходили вечерами по Большому проспекту. Хабарики собирали, в урны выкидывали. Люди нам улыбались, видели, что мы это по-хорошему делали».

«Я говорю “Береги тебя небо” каждому дворнику. И мне по кайфу, и человеку по кайфу. Сейчас цель главная, ежесекундная — отношение к людям такое… как лучше сказать… предупредительное. Это трудно».

По кайфу

В 1973-м Вальтэр, тогда еще Валера, оказался в Канаде, в Галифаксе. Приплыл на пароходе, где служил киномехаником. Это была практика в мореходке, куда он пошел после окончания школы, мечтая о морских приключениях. Но, вернувшись в Ленинград, ушел из училища.

«Сто сорок суток в море — как-то меня это не сильно прельстило. Мечта мечтой, а на самом деле все время в трюме рыбу чистишь, — объясняет он. А потом добавляет: — Нигде и никогда я раньше не упирался. Как только чувствовал, что обязан, должен, — сразу говорил пока. И отваливал».

Отвалил после первого курса мореходки — и стал таксистом, чтобы не загреметь по статье за тунеядство. «Все поголовно мои друзья-музыканты работали таксистами, все до единого, — рассказывает Швед. — Выбирали ночные смены. Бандитский Петербург у нас был натуральный: наркотики, выпивка, здоровья немерено. Радиофицированные машины: “Ну я возьму почитать сегодня, посидим, попьем чаю там-то”. Собирались на своих такси в условленном месте. Почитывали».

Отвалил он и из первой группы анонимных наркоманов в России, к созданию которой после освобождения в 1990 году сам же руку приложил, организовавшись со старыми знакомыми: «Не стал я таким уж приверженцем. Все было интересно, конечно, правильно. Помню, книгу Билла Уилсона в троллейбусе прочитал, зацепила». Отваливал и из других реабцентров впоследствии: «Все дело было не в методиках, а во мне».

Отвалил на пароходе «Константин Симонов» «за речку», то есть в Швецию, когда услышал о событиях августа 1991 года, о создании КГЧП в новостях: «Делитесь тут сами, а я поехал». Менял работы — лесник, переводчик, завхоз, — мигрируя по шведским городам и поселкам. Возил контрабанду. Почти забыл русский. Отсидел в тюрьме в Европе.

«Сколько жил, хотелось оттянуться, — говорит Швед. — Хотелось, чтобы все было по кайфу, что бы ни происходило. Но это узкое видение мира, очень узкое. Только мое «я» в просвете — больше ничего. Эго сплошное».

Швед и его гражданская жена Наташа. Фото: из личного архива

В храме при наркологической больнице, где мы со Шведом беседуем, подобные слова произносятся, наверное, тысячу раз за год. В этой больнице он сам не один раз лежал в попытках что-то сделать со своим эго и его зависимостями. Но он настаивает: «Во мы отыграли — ух, по кайфу! Во мы посидели — ух, по кайфу! Во мы ограбили — ух, по кайфу! Во мы развели — ух, по кайфу! Сейчас это кажется нереальным как сон».

В этом храме, куда приходят за помощью в основном люди с зависимостями или их родственники, Швед уже давно. У входа в храм висит огромная доска — кто сколько прожил в чистоте, без алкоголя и наркотиков. У него — большой срок чистоты, больше пяти лет, его имя — в числе первых.

Отваливать не планирует.

«Господи, я разбойник» 

После депортации из Бонна Шведа приютили друзья. Он жил так же беспечно — рисовал свои картины, играл музыку, но все же бросил торчать и пить, вставил зубы, мечтал вернуться в Европу. Но вдруг тяжело заболевает мама. Отношения с ней всегда были очень натянутыми, но он переезжает к ней, ухаживает, готовит ей еду, нянчит. В храме Шведу очень помогли, когда она умирала. Он повзрослел тогда: «Пока ты не получишь ответственность за чью-то жизнь, твоя ничего не стоит, ты свою жизнь не осознаешь, не почувствуешь ее ценность». Он провожает в последний путь грозную женщину, которая когда-то кричала ему «Ленина не трожь!» и стучала кулаком по столу.

А потом — раз! — живет вместе с подругой Наташей и ее пожилыми родителями, которым тоже нужен уход, — и сейчас это снова его настоящая жизнь. «Все другое, — говорит он. — Жизнь для меня заостряет сейчас вот что: себе ли берут люди — или отдают другим».

Он ездит в реабилитационные центры и приходит на собрания групп анонимных наркоманов — никогда не отказывает.

— Я разбойник из разбойников. На каждом причастии говорю: «Господи, я разбойник». Но не важно, что входит в меня, важно — что выходит.

— Что значит разбойник?

— Разбойник — это нелюбовь. Раскаявшийся разбойник — это человек, стремящийся к любви. Поступками, поступками стремящийся. Прощение — это принять решение и начать такие поступки совершать. Бесконечная история.

Седой человек в темной комнате, положив правую руку на набалдашник трости, читает в камеру хриплым голосом стихи. Кажется, человек придумывает их прямо сейчас, на глазах у зрителя, в момент съемки — неловкость этого процесса кажется искренностью. А может, искренность — неловкостью.

По пьянке продали все паруса

Тельняшки порвали

Гитара одна

Не остановиться

Руки с плуга не снять

Да что же со мной

Наважденье опять…

Если чайка села в воду

Жди хорошую погоду

Чайка бродит по песку

Рыбаку солить тоску.

Но вот приближается

Какое-то время

Привычки уж стали не те

Но по-прежнему тянет за горизонт

А может, это был просто мой сон

Дай мне, Господи, разум

Дай мне, Господи, душевный покой

Я хочу быть с Тобой