Исповедь цапка Вячеслава Рябцева (рукопись). Часть 4

  Завершаем публикацию рукописи одного из осужденных по делу цапков — Вячеслава Рябцева. Он связан с бандой кровью — не родной, а кровью жертв.

 (Окончание.  Начало —  часть первая, часть вторая, часть третья)

В ПРЕДЫДУЩИХ СЕРИЯХ:

— «ПОСЛЕ РАССТРЕЛА ОНИ ВЕРНУЛИСЬ В ТРУСАХ» — КАК РАСПРАВИЛИСЬ С СЕМЬЕЙ ФЕРМЕРА АМЕТОВА И ЕГО ГОСТЯМИ.

— ПУТЕШЕСТВИЕ В МИР ПРИЗНАНИЙ — ВОСПОМИНАНИЯ О ВЛАДИКАВКАЗСКОМ ИВС.

— «У ПАЦАНОВ РУКА НАБИТА, А С МОИМИ СВЯЗЯМИ БОЯТЬСЯ МЕНТОВ ГЛУПО» — УБИЙСТВО НИКОЛАЯ ЦАПКА И ПЛАНЫ МЕСТИ.

— «СКАЖЕМ, ЧТО ПОВЕСИЛИСЬ, СОВЕСТЬ ЗАМУЧИЛА» — ПРАВИЛА ПРОВЕДЕНИЯ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО СЛЕДСТВИЯ.

— «БИЗНЕС ЦАПКА РАЗВИВАЛСЯ УСПЕШНО — ОН СТАЛ ДЕПУТАТОМ».

 «Самострел»

«14 августа 2010 года. <…> Подошел к машине «Ауди» Q7 — для работы на полях, конечно, слишком шикарный автомобиль, но очень удобный, — спасибо Цапку, балует, <…> тут раздался звонок мобильного. <…> Это звонил из-за границы Цапок. <…>

— Я завтра прилетаю домой, жди меня возле дома в Ростове. <…>

Он уже пару лет живет с семьей в Ростове. Но часто бывает и в Кущевке у родителей. <…> Что за срочность? <…>

На следующий день, 15 августа, я с утра поздравил по телефону свою маму, у нее сегодня день рождения. Поехать к ней не получится — надо ехать в Ростов <…>. Ну, ничего, она поймет: как всегда, сын весь в работе. <…> Цапок немного задержался. Из аэропорта его и Вову Алексеева привез Быков. Мы поздоровались <…>.

— Слава, привези сегодня к себе домой в Кущевку три пистолета с глушителями и дождись нас, мы будем к девяти вечера, — сказал он.  <…>.

По дороге я размышлял: зачем? Точнее: для кого нужны стволы? А мне их зачем дожидаться? С собой хочет взять? <…> На ум пришли только Аметовы. <…> В схроне я достал оружие, привез в комнату отдыха. <…> Постелил на полу полотенце и стал тряпкой протирать пистолеты. <…> Ну не смогу я никого убить — и всё. <…> Сердце бьется часто, на душе нехорошо. Пожалуй, это — паника. Вот, блин, ну вроде бы всё у Цапка есть: деньги, связи, власть — что еще надо? Друзья, готовые на всё. Направить бы это все в другое русло. <…> Решение пришло мгновенно: нет уж, без меня!

Я передернул затвор пистолета, загнав патрон в патронник, поднес быстро ствол к голеностопу левой ноги на расстояние 10 сантиметров и, не раздумывая, выстрелил. <…> Икра на левой ноге сама по себе сокращалась, дергалась. <…>. Сильной боли я не чувствовал — нога немного ныла. Я снял из брюк ремень и перетянул туго ногу, затем поднялся, доскакал до шкафа и взял большое полотенце, чтобы не вымазать в кровь коврик в машине. <…> «Интересно, — думал я, — кость задел или нет?» С оружием я хорошо умел обращаться, часто стрелял в тире. Только в людей вот никак не привыкну. В себя, блин, и то проще, улыбнулся я. <…> Позвонил Цапку, но он не поднял трубку. Набрал Быкова:

— Привет, братан, <…> у меня проблема небольшая: Серому набрал, он не ответил. Мне надо с ним поговорить. <…>

— Он спит. Разбудить?

Когда Цапок спит, будить его можно, только когда случилось что-то серьезное. Я прикинул про себя, пожалуй, это — тот случай, серьезный. <…>

Через несколько минут я услышал сонный голос Цапка.

— Что случилось?

— Я чистил эту фигню и поранился.

Последовала долгая пауза, голос его изменился, стал тревожным.

— Ты где? <…> Ты в порядке?

— Крови немного потерял, но уже остановил, чувствую себя нормально.

— Что поранил? Куда гвоздь загнал?

— Голеностоп левой ноги. <…>

— В больницу надо ехать?

— Нет, — конечно, я знал, что в больницу нельзя. Вызовут ментов, а им сложнее объяснить, чем Сергею. Теперь меня уже волновало, как убедить Цапка, что это не самострел. — <…> Вызову знакомого врача, а там видно будет <…>.

<…> Мне почему-то стало весело. <…> Я сфотографировал отверстия от пули в ноге. Подумал, что пригодится. Сложил пистолеты в пакет, взял полотенце и захромал к машине. <…> Левая нога онемела, и чувствовалась нарастающая потихоньку ноющая боль. Зазвонил телефон.

— Ну ты где уже? Как себя чувствуешь? — спросил Быков.

— Только выехал, чувствую себя замечательно, — сказал я веселым голосом, у меня и правда было хорошее настроение. Думаю, вряд ли меня теперь потащат валить кого-то. <…>

Через 30 минут я был в Кущевке, у себя дома. Я давно тут не живу, но иногда приезжаю проверить: цел дом еще или нет, потому что ключи от него у всех кентов. Врач меня уже ждал <…>:

— Значит, так, Слава, кость целая, тебе очень повезло <…>. Извини, придется потерпеть, анестезии у меня с собой нет. <…>

— Хорошо держался, братан. А теперь расскажи, как ты умудрился это сделать? Хорошо, что не в голову, сложнее было бы заштопать, — пошутил Быков.

— <…> Да как, как? Лошара, блин. Чистил ствол, вынул магазин, на всякий случай передернул затвор, а он заел, курок взвел, а назад затвор не идет. <…> Палец на спуске был, кисть повернул, палец чуть дернулся — и выстрел. <…>

Цапка ждать пришлось недолго. Он зашел с Алексеевым <…>. Я повторил историю, которую уже рассказал Быкову. Сергей <…> внимательно меня слушал и не перебивал. <…> Показал на телефоне фото ранения. Видел на его лице сомнение. Он знал, что с пистолетами я умею обращаться хорошо и аккуратно. У нас в ЧОПе их шесть, а я ответственный за выдачу и хранение оружия. <…> Но и быть уверенным, что я это сделал специально, он тоже не может, — я это понимаю. Дырки-то настоящие.

— Может, ты специально это сделал? — спросил Цапок шутливым тоном, но смотрел при этом на меня совсем невесело.

— Нет, конечно, зачем?

— Ну не знаю, Слава, может, если бы я сказал тебе, что на дело ты с нами не пойдешь, то и не получилось бы у тебя так неаккуратно с чисткой?

<…> Я ждал этого вопроса, поэтому был к нему готов. Я, как мне кажется, довольно искренне засмеялся, чтобы поддержать его шутливый тон и показать, что я воспринимаю его слова только как шутку.

— Братан, ты в следующий раз обязательно предупреждай, — сквозь смех сказал я. <…>

Я начал рассказывать о том, как врач осматривал меня и обрабатывал раны. Все это я рассказывал весело, старался сбить Цапка с ненужных мне мыслей. Мне удалось развеселить всех троих.

— Ты фартовый, Слава, — сказал вдруг Цапок опять серьезно. —  <…> Ты стволы-то привез?

— Да, конечно, они в машине. <…>

— Ладно, Слава, тебе надо отлежаться. <…> Ты смотри, не шути с раной, чтобы осложнений не было, понял?

— Да, конечно, Сергей, — я чуть не расчувствовался от проявленной заботы.

Это он может. Иногда его, как может показаться, искренняя забота, братское отношение сбивают с толку. В нем как будто два человека. Мы покурили кальян, поговорили о работе, посмеялись еще все вместе надо мною (я ведь такой сегодня потешный), и меня отпустили домой, лечиться. <…>»

«Переборщили немного»

2012 год. «По этапу из СИЗО Владикавказа в Пятигорск мы ехали с Быковым вместе, в «столыпине», — повезло, попали в одно купе. <…>

— Расскажи, Андрей, что с тобой было, после того как тебя арестовали, — попросил я.

— <…> 18 ноября я из Египта прилетел в аэропорт Ростова. Когда зашли в зал, на руках у меня был сын. Подлетели люди в масках, вырвали из рук ребенка, скрутили и уволокли в «Газель». Всю дорогу до Кущевки били. В Кущевке, в отделе, — тоже. Задавали кучу вопросов и били, били, били. Я молчал. Потом отвезли в ИВС в Каневскую. Потом в Динскую. Били током, пытали. В камеру меня потом заносили, потому что ходить я не мог. Я продержался месяц. Меня перевезли в ИВС во Владикавказ, там — то же самое. Пакет на голову, ток, побои. Познакомился с Бородиным (по словам Рябцева, следователь. — Ред.). Пытки не прекращались, возили каждый день, жить не хотелось. Бородин показал мне показания пацанов. Да и мне, если честно, было уже все равно, я стал подписывать не глядя, устал очень. <…>

Потом Бородин предложил досудебное заключить, я согласился. Подумал: раз грузят, как «Боинг», то хоть пожизненное не получу. Ты же знаешь, что братья Гуровы тоже признавались под пытками в убийстве Аметовых, проходили проверку показаний на месте, рассказывали, как они убивали. <…> Они уже на всё были согласны, забивали до полусмерти. <…>

Пришел ко мне как-то Бородин, просил поговорить с Гуровыми, чтобы они сказали, что признались в убийстве, потому что им якобы Цапок сказал: вы грузитесь, а я вас вытащу. Представляешь? Видно, <…> надо было ему как-то тихо Гуровых из этого дела выводить. Гуровы прошли все то же, что и мы <…>. Я согласился поговорить с Гуровыми. Только сказал им, чтобы они написали, что это я им сказал признаться в убийстве Аметовых, а не Цапок.

Пацаны, естественно, согласились <…>. Бородин поведал мне, что Карпенко Серега умер при пытках. «Переборщили немного», — сказал. Похвастался, что проблем из-за этого не возникло. Виталик (Иванов — еще один член банды Цапка, не переживший предварительного следствия. — Ред.) вроде сам повесился, но это, опять же, со слов Бородина, поэтому точно не знаю. <…> Ты же знаешь, что бывало, когда что-то не так, как надо Виталию Александровичу, — пакет на голову и поехал веселиться и раскаиваться. <…>

2010 год. В последний раз мы с ним вот так, сидя вместе, беседовали <…> тогда в Египте в ноябре 2010 года. По телевизору в новостях и в интернете уже все шумели, что задержаны братья Гуровы, Алексей и Евгений, которых подозревают в убийстве 12 человек в доме Аметова. Цапок в это время находился на Бали. Я с женой, Быков с женой и двумя детьми, Алексеев с женой и сыном и Сергей Карпенко были в Египте. Быков звонил родителям Цапка. Они выслали адвоката к нам в Египет <…>. Мы курили кальян и слушали приехавшего адвоката. Звали его Максим. У адвоката зазвонил телефон.

— Да! — ответил он. <…> Выражение его лица менялось. Похоже, новости его ошеломили <…>:

— Братья Гуровы сегодня проходили проверку показаний на месте, в которой пояснили, что вместе с ними были Алексеев, Карпенко и ты, Слава. Причем детей убивал якобы именно ты.

<…>Мы с Алексеевым решили ехать <…> в Украину. Я преследовал цель —  выждать время. Посмотреть, что будет с Быковым и Карпенко после их возвращения в Россию. <…> Может, следствие разберется, что к чему, когда возьмут Цапка и остальных. Так и получилось <…>. Взяли Цапка, Быкова, Карпенко, Черных, потом двоих Цеповязов, Сергея и Славу. И увезли их в неизвестном направлении, адвокатов к ним не пускают. Зато каждый день новости меняются. Уже не пишут, что я был в доме Аметовых и кого-то там убивал. И на том спасибо.  <…> По телевизору показывали наши фотографии.

— Вова, пожалуй, я перекрашу волосы в блондина, — сказал я. <…>

На следующий день я пришел в салон красоты: <…>

— Вы можете сделать меня блондином? — спросил я.

<…> Я заметил, как и другие работающие девушки с удивлением посмотрели в мою сторону. <…> Я смутился, блин, фильмов насмотрелся, но уже куда деваться.

— А позвольте спросить, — начала она, — зачем вам это надо? <…> Боюсь, вы испортите себе внешность <…>.

— Я, конечно, не знаю, но я хочу попробовать, — ответил я. <…>

Через полтора часа я вышел из салона блондином. Взглянув на себя в зеркало, я понял, что в таком виде меня можно только возненавидеть и любви выдуманной девушки мне не добиться уж точно. Девочки в зале были разочарованы <…>.

Мы с Вовой периодически звонили в Россию. Поэтому-то нас и нашли. Я сел в такси <…> и не успел я еще ничего сказать водителю, как увидел бегущих людей в штатском. Спокойно подумал: «Нашли». <…> Дверь распахнулась, меня выдернули за шиворот куртки, уложили лицом на асфальт.

— Фамилия?

— Рябцев. — Чё скрывать-то?

— Он попался!

<…> Опера, которые меня брали, видимо, не знали, что лежачих не бьют, поэтому попинали ногами. Это понятно: искать пришлось, бессонные ночи, начальство ругает. <…> Задело меня больше то, что они откровенно ржали над моим цветом волос. Тоже не оценили. <…> После меня взяли и Алексеева. В Украине я под стражей пробыл два месяца, после чего самолетом из Киева в Москву, а оттуда — в Краснодар. В краснодарском СИЗО переночевал, и повез меня конвой во Владикавказ искать правду.

«Только в тюрьме я почувствовал себя свободным»

2012 год. «Сидя в одиночке, довольно непросто каждый день выдумывать себе занятие. Постепенно накрывает гнетущее чувство надвигающейся деградации. <…> Не помню, уже сколько раз писал заявления, чтобы разрешили хоть радио. <…> Бесполезно. Шарахаются от меня все: опера, режимники — как от прокаженного. В местной библиотеке из достойного чтива нашлись только русские былины, да заметил, что после них я стал как-то странно мыслить витиеватыми фразами. Так недолго и на старославянском заговорить. И вот на утреннем дозоре пришли два богатыря по мою буйну голову:

— Собирайся на местный этап.

Это значит, что повезут меня где-то по городу. Перед погрузкой я понял, куда меня везут. По одному уголовному делу я прохожу в качестве потерпевшего. Это когда в меня стреляли в 2002 году при покушении на Николая Цапка. И у этих ребят, которых обвиняют в покушении на меня и убийстве Николая, сегодня начинается суд. <…> Всем выдали сухой паек, кроме меня. Видать потерпевшим не положено. <…> Наконец, подняли меня в зал судебного заседания. Справа, за стеклом трое обвиняемых: Палкин Вадим, Шаля Саша и Девтеров Дима. Лица мне знакомые. Я тоже за стеклом, один. Председательствующий судья по фамилии Поддубный объявил, что сегодня будут выбраны присяжные <…>. Мне, признаюсь, очень интересно посмотреть на этот процесс. У меня же на суде их не было. В зал завели 47 человек. И судья начал свою монотонную речь. <…>

Речь его была спокойной. Настолько, что двое конвоиров через 20 минут, после невероятной борьбы с собой, все-таки уснули. Еще через полчаса потеряли третьего. И только старший героически держался, обнимая руками автомат.

После двух часов бедные граждане тоже устали, и некоторые дремали, прячась за впереди сидящими. <…> Я внимательно рассматривал их лица. Двое явно злоупотребляют спиртными напитками, и им сейчас некомфортно. Некоторые сидят с пустым, безразличным видом <…>. Двое мужчин смотрят с явной неприязнью на подсудимых. Но честные: оба подняли руки, признав, что они заведомо считают подсудимых виновными. Обвинение поддерживали два государственных обвинителя: женщина, лет 40, довольно приятной внешности, и парень лет 37. Мне с моего места было видно, как он весь процесс чатился в «Одноклассниках». <…> Секретарь через обвинителя передала мне расписку с перечнем моих прав. Обвинитель <…> пустилась в объяснения, что я читаю. Я, в свою очередь, заметил, что однажды я уже подписал не глядя пару бумажек, после этого 20 лет дали, поэтому предпочту ознакомиться. Начался отбор присяжных. <…>

 Весь этот процесс мне казался комичным, судьба подсудимых решенной. <…> Я также не верю в то, что они виновны, я не верю их первичным показаниям, от которых они отказались, я не верю записям их проверок показаний на месте. Потому, что я лично это все прошел и знаю, как добываются доказательства. Разве возможно признать, что следствие либо не умеет, либо не хочет работать? Можно ли подумать о том, что, если бы умели и хотели, отпала бы необходимость получать доказательства под пытками? Нет, проще пустить всех в расход, чтобы успокоить общественность. Да, у каждой стороны правда своя. Так всегда было, так есть и, наверное, всегда будет. <…>

 Устал я сегодня. Приятное ощущение. Лучше, чем сходить с ума от безделья. Не знаю почему, вспомнил я своего благодетеля — Бородина Виталия Александровича. Мама моя как-то в письме вспоминала, как я в школе рассказы писал, а Бородин все письма лично читал. И стал он меня время от времени подкалывать: мол, не кисни, Слава, напиши книгу о своей бандитской жизни, ты же можешь, станешь известным. Я отвечал, что известности мне, блин, хватает. А сейчас задумался. Всё дело какое-то.  <…>

Теперь мне нашлось занятие. <…> Я вспоминал события своей жизни: и хорошее, и ужасное, к чему стремился, к чему пришел. Я многое испытал и точно знаю, что ИВС города Владикавказа — не самое страшное испытание. Нет более жестокой пытки, чем жить двойной жизнью, в разладе с самим собой, в постоянном страхе за себя и своих близких. Это может показаться странным, но только в тюрьме я почувствовал себя свободным».

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Связанные одной кровью

В принципе он такой же, как все. Нормальный, обычный человек с человеческими же реакциями. «Поговорили о наших семьях, у него двое сыновей, у меня трое». «Я был рад его видеть, к горлу подкатил ком». Не вурдалак. Грамоте, судя по тексту рукописи, цапок Вячеслав Рябцев обучен. Обладает предпринимательской жилкой — из таких получаются «крепкие хозяйственники».

Главное отличие от обычных людей или, по крайней мере, людей, не имеющих проблем с главой УК о насильственных преступлениях, — этот человек накрепко повязан со своими «братанами»: «Не убью его я, меня убьет Андрей».

Он связан с бандой кровью — не родной, а кровью жертв. В этом смысле банда, как, впрочем, и любая мафия, пародирует и воспроизводит родовые отношения: «С крещением тебя, брат» (реплика после первого убийства). С «подводной лодки» кровнородственных отношений деваться некуда. На них завязана вся жизнь, работа (если это можно называть работой), бизнес.

«Однажды в Америке», «Крестный отец» — та же мафия, та же лирика, та же повязанность кровью. Только у цапков — без гангстерской романтики.

Дневник Рябцева — еще одно доказательство банальности зла. У жестоких преступников — убийц, нацистов — не растут клыки, с которых капает кровь. Эйхман был похож на скромного дело-производителя, каковым, в сущности, на самом деле и оставался бы, не начни он педантично «выполнять приказ». При других обстоятельствах, в другом окружении, в иной среде, в ином политическом режиме, он мог и не обрести славы убийцы. «Давайте вспомним, — писала в одной из своих работ автор термина «банальность зла» Ханна Арендт, — о тех убийцах Третьего рейха, кто не только был образцовым семьянином, но и любил проводить досуг, читая Гельдерлина и слушая Баха».

Рябцев — не нацист. Но, как и многие нацисты, продукт обстоятельств.

Что, впрочем, не оправдывает, потому что преступление остается преступлением — вне зависимости от обстоятельств, которые в юридическом смысле бывают отягчающими или смягчающими.

И еще одна тема, которую поднимают записки члена банды. Что важнее: возмездие любой ценой — или правосудие? Правосудие в идеале и есть возмездие. Но слишком часто эти понятия не совпадают. Те, кто вел следствие в отношении Рябцева, получили карт-бланш на то, чтобы «додавить» этого одного из цапков любыми средствами, потому что процесс должен быть резонансным. Здесь и не пахнет правом и справедливостью: если Рябцев не лжет, его пытали. А пытки — такое же преступление, взыскующее возмездия и правосудия.

Значит, правосудие важнее. Если, конечно, оно честное по духу и юридически безупречное по букве закона.

Банальность зла — самая большая загадка человеческой природы. Зло живет не только внутри человека, оно провоцируется тем, что существует вне его. Говорят же в народе по-простому: «Среда заела». Иногда того самого кантовского «нравственного закона во мне» не хватает, чтобы человек оставался человеком. Нужна нормальная внешняя среда. И так, на всякий случай, — справедливое и неотвратимое правосудие.

Андрей КОЛЕСНИКОВ,   «Новая газета»

Tweet