Невольные записки. Часть 6

На этап с Пресни (на Рязань) меня дернули прямо с больнички. После нескольких серьезных приступов подряд (сердце) и перевели на больничку. Надо признать, что медсанчасть (больничка) на Пресне – самое человеческое место из всех, которые мне встречались в этом ГУИНовском аду. Чисто, у каждого есть своя шконка и, самое главное, отношение медперсонала – как к больным, а не зекам. Из этих, почти человеческих, условий я ушел на этап.Этап (продолжение)

До “столыпина” нас везет “временный” конвой. 29 июня 2000 года. Жара, духота, раскаленный автозак. Нас, в этой первой партии, 24 человека плюс баулы. Все как обычно. “Столыпин” еще не подошел. Автозак стоит где-то на путях, чуть вдали от перрона. Сюда подадут “столыпин”, нас погрузят, прицепят к пассажирскому поезду, и – поехали. Но это потом. А сейчас ждем уже более 2 часов. Конвой озверел. Им жарко. Но они – вне автозака, снаружи. А мы – внутри. Двери заперты. Ни щелочки. Стены раскалены, к ним не прикоснуться. Все молчат, сил нет даже переговариваться. Кладу в рот последнюю таблетку валидола. Проходит еще час. “Временный” конвой, понимая, что еще чуть-чуть и им некого будет грузить в “столыпин”, открывает двери автозака. Дышим. Так, наверное, дышат подводники после всплытия.

Наконец – “столыпин”! Ступеньки на уровне груди. Забрасываем баулы и, “подбадриваемые” дубинками, карабкаемся в вагон. Все остальное – это ощущение кофейного зерна в кофемолке. (Слишком “эстетично” – понимаю. Видимо, подобрать иное, более приземленное, сравнение мне мешает постоянная, навязчивая мечта о чашечке кофе. Даже запах снится.). Тебя просто “несет”.

Представьте обычный купейный вагон поезда. Но вместо дверей в купе – решетки. Окон (со стороны купе) нет, а окна в коридоре (проходе) закрашены и забраны решетками. Вот в такое “купе-клетку” нас набивают по 22 человека. Внутри “купе” тоже напоминает обычное. Те же две полки снизу и две сверху. Только между двумя верхними еще одна полка. Таким образом, сверху что-то вроде сплошных нар с отверстием-люком, чтобы пролезть на эти нары. Непонятно, где лучше – внизу или наверху. Везде хуже. Внизу слишком утрамбовано. Но внизу можно “отлить” в полиэтиленовую бутылку или пакет (в туалет конвой водит “по настроению” – 2 раза в сутки). Внизу нас 15 человек. Плюс баулы. Наверху лежат (сидеть невозможно) семеро. Им чуть свободнее. Но, если вдруг захочется, то – большая проблема для всех. Бывалые успокаивают: будет легче. “Легче” наступает не скоро.

Пару часов сидим, впрессованные друг в друга. Еще раз повторяю: сегодня 6 июля 2000 года. Окна в коридоре забраны наглухо. С внешней стороны “столыпин” оформлен под обычный цельнометаллический, почтово-багажный вагон. Сколько раз я проходил мимо таких вагонов, не обращая на них внимания. Да и кто из “граждан отъезжающих и провожающих” обращает внимание на герметично закупоренный и зарешеченный, невзрачный и неприметный “багажный” вагон в конце состава?

Наконец тронулись. Вагон прицепили к составу и подогнали к перрону. Слышна суета посадки. Обычные голоса. В “столыпине” – тишина. Слушаем шум перрона. Никаких реплик, приколов. Слушаем музыку воли

Толчок, поехали В начале и в конце вагона конвой чуть-чуть (сантиметров на 5-7) приспустил стекла. Почти можно дышать. Конвой начинает шмон. В середине вагона одно купе-клетка свободно. Для шмона. И еще одно – для тех, кого уже обшманали. Значит, бывалый не ошибся. После шмона нас “растрясают” и заполняют эти два купе. В клетках остается (до первой остановки и доукомпановки) человек по 18. На шмон – по одному со всеми вещами.

Зэк может все! Убежден! Обычный человек никогда не сумеет в обычном (по размеру) купе, в котором 22 человека и минимум 30-35 баулов, в течение одной-двух минут найти и выдернуть из общей кучи из-под сидящих на них зэков свои вещи и протиснуться с ними сквозь узкую щель приоткрытой решетки в коридор “столыпина”. Никогда! Мы – можем. Шмонают тщательно, неторопливо, со знанием дела. По ходу, шутят, комментируют, отметают. Я проинструктирован заранее. Первым распаковываю баул с книгами, сигаретами и разными туалетными принадлежностями (мыло, кремы для бритья, одноразовые станки и т. п.). Книги, понятно, конвой не интересуют (мало знакомых букв). А вот все остальное нужно каждому. “Угощаю” шмонщиков сигаретами (блок улетел) и кремом со станками. Получаю снисходительное “правильный мужик” и – освобождение от дальнейшего шмона. Перехожу в свободное купе (там уже человек 15) и занимаю максимально удобное место у самой двери-решетки.

Достаем полученный в дорогу “сухой паек”: горсть соленых слипшихся в комок килек и хлеб. Кильки сваливаем в один общий пакет и засовываем в угол. Есть их нельзя ни в коем случае. Хочется пить, а воду наливает конвой по полфаныча дважды в день (попутно с туалетом). Извлекаем остатки дачек и грева – едим. Закуриваем (не более двух одновременно курящих на купе и потому – сигареты по кругу). “Прикалываемся” за жизнь.

Шмон на пересылке в Рязани

Ливень продолжается, но нам повезло: автозак стоит вплотную к ступенькам, ведущим в помещение. Выгружаемся, взваливаем на себя баулы и под покрикивание и “постукивание” конвоя бредем куда-то внутрь. Всех нас (24 человека) втискивают с вещами в комнату-шкаф, около 10 квадратных метров. Не знаю, как удается Игорю Кио запихать трех девиц вместе со львом в узенькую клетку, но и он бы спасовал перед задачей разместить 24 человека и не менее 30 больших баулов в глухой, без окон, шкаф. Вертухаи в Рязани справились с этой задачей играючи. Скамеек, понятно, нет. Стоим. Несмотря на вопли нескольких некурящих, закурили почти все.

Проходит час, второй, третий Наконец вызывают по двое на шмон. Отметают все: иголки, нитки, зажигалки, лекарства Это уже третий шмон за сутки (на Пресне при отправке, во время этапа и здесь, в Рязани). С собой в хату разрешено взять туалетные принадлежности, немного сахара, чая, простыню (последнее – издевательство! В хате № 54, как и в других, нет и никогда не было ни матрасов, ни подушек – голые деревянные нары или струны). После шмона все баулы, мешки, сумки нужно отдать “на хранение”.

Далее происходит нечто такое, что выглядит неправдоподобным идиотизмом. Не пропустите детали. Выписывается “квитанция” – клочок обычной бумаги, на котором пишется только фамилия зека, сдавшего сумку (о перечне содержимого сумки не может быть и речи). Потом эта “квитанция” засовывается внутрь самой сумки. В журнал под очередным номером тоже пишется только фамилия. На руки дают кусочек картона (половина спичечного коробка) с написанным от руки, еле читаемым (прошел тысячи рук) номером. Но это не номер сданного баула, это только очередной номер человека, сдавшего свой баул. Причем, не важно, сколько и что именно он сдал – один баул или три. Потом после честного предупреждения, что за “вещи никто не отвечает” (потому что – крысы), баулы забрасываются в общую кучу из полутора-двух сотен таких же сумок, баулов, пакетов. Никаких пометок, номеров и т. п., повторяю, на самой сумке нет.

Как мы получали свои вещи при уходе на этап, как копались в этом “навале”, разыскивая свой хабар (открывали десятки сумок, пытаясь по лежащим сверху вещам определить свои), – отдельная поэма. Описать ее я не смогу никогда. Для этого нужен талант Зощенко. А в каком виде мы находили свои шмотки? Слезы! Прогрызенные крысами дыры, из которых сыплется вермишель супов “быстрого приготовления”, остатки мыла, обрывки бумажек былых приговоров и неотправленных жалоб. Самое смешное, что картонка с номером лежит сейчас, когда я вспоминаю и пишу все это, прямо передо мной. У меня ее никто даже не спросил

Хата N 54

Если Матроска – рукотворный ад, то транзитная хата N 54 в Рязани (думаю, что и другие транзитные хаты – 50, 51, 55 – не лучше) – БУР в этом аду.

Сводчатый, непросыхающий, вечно сырой подвал. Даже не подвал – подземелье. Естественной вентиляции – естественно, нет. Принудительная (небольшая, с тетрадный лист, решетка в стене, с которой со стороны продола смыкается жестяная труба) включается “согласно расписанию” на 1 час в день. Как часто наступает этот “один час” и “один день”, не знает никто. Вентиляцию включает корпусной – в зависимости от настроения. “Старшины”, т.е. те, кто ожидает в этой хате своего этапа более двух-трех месяцев, утверждают, что пару раз включали. Хата даже не набита. Она утрамбована нами. Июль 2000 года.

Наш этап – 24 человека. В хату удалось впихнуть 17. Последнего, семнадцатого, утрамбовывают тормозами. Остальных повели куда-то дальше. Минут 20 стоим, пережидаем, пока в хате стихают вои и крики о беспределе, вызванные нашим появлением. Потихоньку рассасываемся, “утрясаемся” по свободному еще пространству.

Удивительное это понятие – хата в тюрьме. Когда кажется набита уже до предела, когда носом упираешься в чей-то затылок, – все равно находится место для нескольких человек. Даже вагон в метро, даже автозак имеет свой предел, после которого втиснуться невозможно. А хата – нет. Воистину резиновая

Осматриваемся. Шконок нет. Сплошные, в два яруса, нары. Часть – деревянных, с выломанными давно досками, часть – железных с обручами. Нижние нары приподняты над полом сантиметров на двадцать. Полы – деревянные, прогнившие, со щелями, в которые может провалиться нога. Жестяные заплаты на полу – жалкие попытки прикрыть крысиные норы. Крыс много до привычности к ним. Я сам сгонял крыс со шконки (все еще называю нары шконкой) и спихивал с наваленных в углу мешков и пакетов с теми вещами, которые разрешили забрать с собой в хату.

Отступление

Удивительное существо – человек. И бессмертна мудрость, начертанная на перстне Соломона: “И это пройдет”. Нет ничего, к чему бы человек не мог привыкнуть. Со снисходительным умилением вспоминаю свои первые часы в ИВС, на сборке в Матроске, на общаке. Вспоминаю, как брезгливо “поджимался”, видя шевелящиеся от тараканов стены, или вшей на воротничке рубашки, или клопов

“Ничего, привыкнешь, перестанешь обращать внимание”, – говорили мне сокамерники.

Привык Привык механически прятать заточку в матрас, на ощупь запаивать маляву, плести канатики, стряхивать клопов с подушки, докуривать бычки и делиться ими У меня уже не кружится от свежего воздуха голова на прогулке, не тошнит от запаха и вида остывшей баланды, не “передергивает” от гниющих язв. Мне даже помогает “от живота” (действительно!) давно просроченная таблетка аспирина. Я лихо “прикалываюсь и обкусываюсь”, разбираю рамсы, по вкусу отличаю “вторяки” от “нифелей”. И мои “родные” хаты в Матроске кажутся мне привычными и удобными по сравнению с транзиткой в Рязани.

А после встреч с адвокатом в Матроске, после часовых ожиданий в “стакане”, я, тарабаня в тормоза, кричал вертухаю: “Командир, пошли домой”. Я искренне кричал это. Провонявшая, без воздуха и сантиметра свободного места хата, вечно застилающий потолок пар от коптящих фанычей, несмолкающий гул сотен голосов – все это воспринимается ДОМОМ! Поверить в это невозможно, но это – ТАК!!! Как психолог, я легко могу это объяснить. Адаптация и тому подобное. Но объяснить это на простом человеческом языке человеку с воли невозможно. (Я так и не смог объяснить своему адвокату – а она проработала более 30 лет! – почему после двух-трех часов бесед с ней в нормальном помещении, сидя на нормальном стуле, куря нормальные сигареты и общаясь на нормальном языке, я устаю, и меня тянет “домой”- в свой “общаковский угол”, на вонючий, слежавшийся, комковатый влажный матрас). Но “и это пройдет”.

Под самым потолком две бойницы-решки. Как и везде – с решетками-жалюзи. Но здесь, в Рязани, они снаружи закрыты сплошными свето- и воздухонепроницаемыми щитами-заглушками (во избежание перекрикивания с другими хатами). Кормушка по этой же причине также постоянно закрыта. Круговорот “воздуха” из легких в легкие. Твой каждый вдох – всегда чей-то выдох

Я уже говорил, что хата – сводчатая, куполообразная. Все стены – под углом к потолку. Поэтому заходить на дальняк нужно очень согнувшись. Почти на карачках. Пардон, но штаны подтягиваем, только выходя из дальняка. Там выпрямиться невозможно.

В Матроске люди сидят в среднем по 1,5-3 года, поэтому и “быт” более-менее налажен. Самодельные розетки, плитки, базы для стирки, канаты для сушки белья, склеенные (клейстером из пережеванного и протертого через платок хлеба) полочки из сигаретных пачек и т.д. и т.п. В транзитке всего этого нет. Здесь сидят от нескольких дней (счастливчики!) до двух-трех месяцев. Поэтому и “быта” (даже в тюремном, камерном понимании) нет. Создавать его не из чего. Не из чего плести канаты, не из чего готовить клейстер (хлеба такой мизер, что, несмотря на его полную несъедобность, он съедается мгновенно и полностью). Баулы, вещи, весь хабар, собранный за долгое время в Матроске, продукты, которыми на этап греют с общака, – все это в транзитном бараке не разрешают и надо оставлять после шмона в каптерке. Каптерщик честно предупреждает, что крысы могут все погрызть. Мои два баула, тщательно собранные и упакованные, почти полностью погрызли. Крысы жрут даже мыло. Особенно жаль книг – загнанные мне с воли УПК, УИК, УК и т.п. – сильно попорчены ими.

Вообще, беспредел полный. Жаловаться некому. Администрация прекрасно понимает, что все здесь временные, транзитники, все с часу на час, со дня на день ждут этапа и писать куда-то (жаловаться) никто не станет. Поэтому для садистских условий и экспериментов полное раздолье. Сомневаюсь, что здесь когда-нибудь бывали комиссии всяких фондов и правозащитных организаций. Описывать детали бессмысленно. Все равно никто не поверит, пока не увидит воочию. Пока не проведет хотя бы час, хотя бы полчаса, 15 минут в этой 54-й хате рязанской пересылки И это, говорят, еще далеко не самая худшая. В то, о чем рассказывают о Волгоградской, Ростовской и других, не верится даже мне. Впрочем, Чекатилы есть не только на воле и не только среди зэков. Уверен, что в штате ГУИНа их намного больше

Просыпаюсь от происходящего рядом рамса. Проигравший расплачивается вещами. Он в хате уже давно, более месяца, и ему удалось затащить свои баулы в хату. Идет оценка вещей. Расценки – по аналогии с ценами ларька на Матроске и “на глазок”. “Прима” – 2,5-3 рубля, “сахарные” (то есть сигареты с фильтром) – от 6 до 10 рублей, футболка-“целка” (то есть ненадеванная) – 15 рублей и т.д., и т.п. Выигравший сам говорит, по какой цене он готов принять в виде части долга ту или иную вещь. Проигравший должен либо согласиться с этой ценой, либо предложить что-то другое, либо Карточный долг в тюрьме взыскивается очень сурово. На пересылке, в транзитке и на этапе – особенно жестко. Могут и “опустить”. Времени ожидать долга нет – могут дернуть в любую минуту. На дачку в транзитке рассчитывать нечего. Положению проигравшего не позавидуешь.

В данном конкретном случае все обошлось нормально. Проигравший (его долг – около 600 рублей) отдал практически весь свой баул, теплую куртку, шапку и т.п. Непрекращающаяся ни на час игра пошла по-новой. К вечеру вещи проигравшего уже дважды сменили владельца.

В транзитке ничего нет: ни радио, ни газет, ни телевизора, ни книг, ни настольных игр – ничего. 60-70 взрослых мужиков маются по несколько недель, не имея возможности ничем себя занять. Администрация как бы сама подталкивает на “стос” (карты) – их легко затарить, пронести, в конце концов, сделать самим – и на разборки. Это единственное занятие и развлечение. Хата с любопытством наблюдает за всеми рамсами, разборками, спросами, которые зачастую специально провоцируются для снятия напряжения и развлечения.

С транзитных хат и этапов огромный процент “обиженных”. Уверен, что администрации это на руку – новый рычаг давления и пополнение (без того не маленькой) прослойки “дятлов”.

Вообще, администрация и работники СИЗО, ИЗ, ИК – интересная категория человеческих особей, которая еще дожидается своего Свифта. Такая концентрация и многообразие психических патологий на отдельно взятый “трудовой коллектив” – тема не для одной докторской диссертации по психиатрии и психологии. Если у меня получится, я попытаюсь высказать свои соображения по этому поводу. Но об этом – как-нибудь позднее. И на свободе Здоровее буду.

Утро. Около 10 часов. Раскоцываются тормоза, и в хату вкатывается этакий бодрячок-майор.

– Как живем, на что жалуемся?

Оглядывает хату этаким отеческим хозяйским взглядом.

– Немного тесновато, зато (хе-хе) в тесноте да не в обиде

Не дожидаясь ответа, продолжает: “Знаю, знаю (все знает, родимый все наши беды и проблемы ) – с хлебом неважно. Пекарня у нас своя (а мы-то, наивные, думали, что из магазина с утра привозят), но пока не все получается. Хлеб – неважный ”

– Вопросы, жалобы есть?

– Когда этап? Надоело уже, сил нету…

– Что с врачом? Лекарств никаких

– Как бы вещи из каптерки взять?..

-Веник дайте (это я); и забить бы щели в полу: крысы по дубку бегают

Понимающая печальная усталая улыбка. (Он все понимает, все знает, сочувствует, рад бы всей душой, последнюю рубаху, не жалея сил и времени, в ущерб семье, и т.д. и т.п. Короче – на правом фланге, в первых рядах изматывающей борьбы за права заключенных).

С этапом – сложно. Сами понимаете, нет бензина, везти не на чем. Не только по местным зонам, но даже до вокзала.

И хозяин, бедняга, пешком на работу ходит? (Это я.)

К врачу записывайтесь. (Интересно, у кого и как?) Но сами знаете, лекарств нет. Даже йода.

Один из находящихся в хате протискивается вперед и демонстрирует ужасный гниющий ожог от колена до ступни. Просит хотя бы зеленки

Не знаю, не знаю Спрошу (Я ушел на этап через четыре дня. Никто никакой зеленки так и не принес.)

Вещи из каптерки взять можно! Но в день – только два человека из хаты. (Почему только два, а не один, не десять – неясно. Впрочем, логика простая – раздерибаньте тех двоих, у которых есть, что брать в каптерке, а потом следующих двоих и т.д.).

Что касается веника, то пишите (это мне) заявление корпусному – он дает на полчаса веник. Иглу – под личную ответственность. На 10 минут. (Постоянно держать в хате веник, видимо, нельзя. Может служить оружием для нападения, или незаменимым средством для организации побега и классового бунта).

Решив наши проблемы, майор гордо удаляется. С видом оскорбленной в лучших чувствах невинности.

Заявление я написал. Веник дали. Подмели хату кусками, перемещая стоящих с места на место. Разорванные тапочки зашил. Иглу не отдавал почти час, пока не воспользовались те, кому было, что и чем зашивать.

(Продолжение – следует)

Леонид Амстиславский