Женщина в тюрьме.

Меня обвинили в хранении боеприпасов, свержении существующего строя и в покушении на жизнь президента Латвии. Тоже, кстати, женщины. Чтобы у следствия было время собрать нужные доказательства и чтоб я не путалась под ногами, меня поместили в единственную латвийскую женскую следственную тюрьму. Знакомство с тюрьмой началось с “вокзала”.Вокзал – это маленькое вспомогательное помещение тюрьмы. Просто закуток под лестницей. Тут женщины дожидаются отправки на суд, перевода в другую камеру и прочих перемещений. По сравнению с КПЗ, в которой я провела восемь суток, “вокзал” показался мне раем: светло, чисто, кормят.

Обыску женщины подвергаются везде и всегда – перед уходом на прогулку, после… Чем чаще, тем лучше (с точки зрения администрации) – подавляет волю и показывает тебе твое говняное место в этой жизни.

Вот и я на первом тюремном обыске. Вещей мало – одежда вся на мне плюс косметичка. В косметичке зубная щетка, паста, маскирующий карандаш, крем для век, гигиеническая помада, щетка для волос, мелкие сувениры.

Контролерша, оценив содержимое моей косметички, доброжелательно посоветовала: “Вот мусорник. Вы можете сами выбросить всякую дрянь”. Одежда ощупана, тело (без шрамов и татуировок) – осмотрено. Следующая станция – “Карантин”!

В тюрьме наплыв “посетителей”, карантинные камеры переполнены. Меня и еще одну девочку помещают на карантин в карцер. Ничего страшного, светло, чисто, только холодно. Камера угловая, а батареи едва теплые. За окном – середина ноября. Моя сокамерница, молоденькая хулиганка, мила и весела. По своему складу характера девушка не может оставаться одна, не может сидеть молча, не может заснуть без сказки. Зато она пишет стихи:

Наступит утро, настанет день,

Мы будем вместе, мой любимый,

В тот день мы не расстанемся больше,

Мой любимый!



Напоминает классическое: Наступит день, наступит утро, в дверь постучится “Кама-Сутра”!

Получила из дома передачу с теплыми вещами.

Идиллия закончилась. В обрывке газеты, выданной сердобольной контролершей для санитарно-гигиенических целей, с ужасом читаю о том, что еще два дня назад меня отпустили на свободу. Как же так? Я же в тюрьме! Учитывая выдвинутые против меня обвинения, складывается впечатление, что меня решили потихоньку замордовать. Только, господа, у вас не получится потихоньку! Я объявляю голодовку, выдвигаю требования.

Когда объявляется голодовка, администрация вынуждена сообщить о данном факте в Главное управление мест заключения, оттуда информация пойдет по агентствам и журналистам. И это обрушится на головы негодяев. Боже, я так наивна! Помоги мне!

Короче, сокамерницу от меня отселяют (“Противная, кто мне будет рассказывать сказки?”). По правилам голодающий должен сидеть с другими голодающими. По всей тюрьме таких дур больше нет, поэтому сижу одна.

Условия супершикарные: двухместный карцер с маленьким окном, умывальник, унитаз, столик и две табуретки, привинченные к полу. Самое главное, нары на день не убираются, и мне оставили матрас и одеяло моей бывшей сокамерницы. Может, забыли? Но я очень этому рада. Чудеса продолжаются – мне разрешили пользоваться библиотекой. Книги привозят на тележке прямо под дверь камеры. Сквозь маленькое окошко в двери (оно называется “кормушка”) я выбираю себе книги. Пока есть силы, я тщательно вымыла карцер, навела образцовый порядок.

Три раза в день я получаю по кружке кипятка: завтрак, обед, ужин. Воду из-под крана не пью. В Риге вода очень плохого качества, можно заразиться гепатитом А.

Пришла врач. Пояснила, что каждый день меня будут осматривать, и если появится угроза жизни, то начнут принудительное кормление: “Через зад!”.

Блин, интересное кино! Даже моя жизнь в тюрьме мне не принадлежит.

Голодовка протекает нормально. Мук голода не испытываю. Только стараюсь не читать сцен описания еды. А так как я набрала себе для чтения исторических романов, то эти сцены сплошь на каждой странице. Уже полмесяца я не видела себя в зеркало. Интересно, как я выгляжу?

В нарушение всех тюремных правил (голодающий – это нарушитель дисциплины, голодающему нечего не положено!) опять передача из дома – зеркально сияющая металлическая миска, кружка и ложка. “Набор для голодающих!” – иронизирую я. Понятно, для чего передали, но все равно приятно. Во-первых, весточка из дома, во-вторых, если смотреть в дно кружки, то получается отличное зеркало. Я осторожно заглядываю внутрь… Боже, со дна на меня смотрит настоящий инопланетянин. Огромные удивленно-раскосые глаза, зеленая мордочка. Немного успокоившись, понимаю, что это не инопланетянин, а я сама. Зеленая кожа – это то, что осталось от моего сногсшибательного загара. Все просто. От этого неожиданного открытия я смеюсь, я заглядываю в кружку снова и снова, хохот разбирает до слез. А в это время за мною пристально наблюдают в глазок двери. Это я вижу симпатичную ино-планетянку на дне своей кружки, а охрана видит голодную зеленую женщину, бьющуюся в истерике над пустой кружкой. А чего тут удивляться, мой вес снизился до 40 кг (норма 50 кг), мне не хватает воды.

Трудно подниматься на ежедневный медосмотр, кабинет на втором этаже. Стараюсь не делать резких движений – можно свалиться в обморок. Меня взвешивают каждый день. Чтобы обмануть врача, я постепенно натягиваю на себя всю свою одежду: три смены белья, три пары носков, спортивки, джинсы – все идет в дело. На последнем взвешивании ухитрилась забраться на весы в тапочках. Это мне добавило 200 грамм веса! Давление падает, на языке несмываемый белый налет. Перед каждым посещением врача начищаю язык зубной щеткой. Помогает на 20 минут, а потом налет появляется снова. Все время хочется пить.

Много молюсь. Еще в первые дни после посадки сделала себе нательный крест. Мой сняли контролеры еще в КПЗ: “Крестов не положено!”. Такие правила. Так я взяла две спички, выдернула из одеяла нитку и соорудила крестик. Сама же его освятила. Пригодились знания, полученные в православной воскресной школе. Сразу оговорюсь: конечно же, я требовала к себе священника. Мне вежливо ответили, что православный священник придет, когда я прекращу голодовку, получу свой срок и окажусь на зоне. На зоне! Пардон, господа, у меня другие планы.

Крестилась я, будучи совершеннолетней. Было это в далеком 1991-м. Латвия переживала короткий, но яркий период независимости. Еще действовала советская экономическая система, а наша маленькая республика стояла на одном уровне развития с капиталистической Испанией. Я с кучкой единомышленников убегала с работы, чтобы помочь строителям восстанавливать Христорождественский храм. В храме размещался планетарий, а по выходным собиралась воскресная школа. Наши батюшки – отец Георгий и отец Нил – проповедовали среди нашего высокообразованного стада (все сплошь с высшим образованием, а у меня их даже две штуки), как апостолы среди диких народов. Правила христианского смирения и поведения прививались трудно, но батюшки не сдавались. Их стараниями мы воспринимали православие как живую революционную веру (а так оно и есть!). “Вот вы попали в пустыню Сахара. С вами спутник – язычник (то есть некрещеный человек). Он при смерти. Умирает. Помощи нет. Как спасти его бессмертную душу?” – спрашивал отец Георгий. Вопрос был связан с только что прочитанной лекцией. Все тупо молчали, пряча глаза. Отец Георгий горячился. “Дык, покрестить-то надо язычника”, – не выдержав, пробормотала какая-то пещерная бабулька. “Правильно!” – просиял отец Георгий. “А как крестить? Мы же не священники, и где взять святую воду в пустыне Сахара? Мы же умираем от отсутствия воды?” – поднялся целый шквал вопросов. Отец Георгий доволен – он заставил нас думать. Оказалось, что вместо воды можно освятить песок, и крещеный человек, не имеющий сана, может провести обряд крещения. Конечно, в приблизительной форме. “А насколько действенен такой обряд?” – спросила я. – “В экстремальных условиях все зависит от силы веры. Верь!” Эти слова я запомнила на всю жизнь.

Вот такое лирическое отступление, но я в тюрьме и рядом нет отца Георгия. Я набрала в ладонь несколько капель воды из-под крана. Прочитала молитву о снисхождении Духа Святаго и освящении воды. В освященные капли обмакнула крестик.

Крестик служил мне, пока мои домашние не прорвали блокаду и не передали малюсенький и тонюсенький, но настоящий освященный крестик. Самодельный я торжественно сожгла.

Мук голода, повторяю, не испытываю. Абсолютно. Только нарастающая слабость и жажда. Я спокойно читаю описания самых изысканных кушаний. Три раза в день открывается окошко-кормушка. Веселая баландерша (разносчица еды, тоже подследственная) просовывает огромную порцию еды со словами: “Кушать будем? Сегодня устрицы с шампанским!”. Конечно, не устрицы, но выглядит красиво. Я испытываю чисто эстетическое удовольствие. Из предложенного меню я выбираю только шампанское (то есть кипяток). “Официант! Отдайте устрицы бедным”. Баландерша принимает игру. Моя порция перекочевывает к наркоманке из соседнего карантина. Бедняжка никак не может наесться.

Однажды вместо обычного кипятка получила сладкий. В горле мгновенно образовался противный мерзкий ком. Ужасная гадость! От такого обмана я плачу. Выливаю испорченный драгоценный кипяток в унитаз и плачу. Следующую порцию придется ждать до вечера.

Жаловаться не могу, а вдруг сахар подсыпала сердобольная баландерша? Тогда ее подставлю своими жалобами.

С большим любопытством прислушиваюсь к работе своего организма. Почему я так легко переношу голод? Может, сказалась привычка к религиозным постам? Думаю, что просто еще рано. Всего 10-й день. Давление понизилось до 47. Разницы между верхним и нижним практически нет. Врач смотрит настороженно. Надо что-то предпринять! Срочно! Вспоминаю предъявленные мне обвинения – давление поднимается. Врач вздыхает, проверка пройдена. Ура! Угрозы жизни нет. Меня уже не взвешивают. Запись остановилась на 36 кг. Вообще-то мне надоели эти походы на второй этаж. Тяжело. Устрою истерику и откажусь от медпомощи. Имею право!

Блин, че это я все о политике! Возвращаюсь к своему, женскому. Месячные прекратились. Это нормально – они прекращаются, когда вес женщины снижается до 42 кг, а я давно уже болтаюсь где-то ниже.

Из прочитанных в детстве книг про полярных путешественников помню: чтобы объективно оценить свое физическое состояние, они уделяли большое внимание анализу своей мочи. Если ее много и она светлая – все “о’кей”! Анализирую свою мочу – ее не больше столовой ложки, темная и едко пахнет кошками. Не нравится мне это дело! Больше не буду анализировать. Да, полярный исследователь из меня не вышел. Ставлю крест на физиологическом и полностью обращаюсь к духовному.

Правда, врач заметила, что я влезаю на весы в тапочках, и решила впервые нормально поговорить со мной. “Не бойтесь пить воду из-под крана! Пейте. Я ее сама все время пью. Будет легче!” И точно! Какое значение имеет теперь чистота воды? Я пью воду из-под крана. Мне легче.

Каждый день меня посещает высокое тюремное начальство, воспитатели (вот такой прикол!), тюремный юрист, адвокат. Пару раз приходила прокурор (тоже женщина). Все, кроме прокурора, уговаривают отказаться от голодовки и сознаться в содеянном. Прокурору голодовка на руку: чем я слабее, тем проще допрашивать. Я диктую ей каждое слово, до последней запятой. Допросы длятся больше часа. Тяжело физически. Во всех газетах пишут об абсурдности предъявленных мне обвинений.

Близится финал. Финал – это моя смерть. Что-то быстро! Всего 15 дней. Всего лишь местный женский рекорд. “Начались необратимые процессы”, – предупредила врач. Пора прекращать эту комедию. За окном наступила зима, выпал снег, замерзли лужи. Температура в карцере понизилась: при выдохе образуется облачко пара.

Вечер. Я молюсь, мысленно прощаясь с близкими, тщательно стелю постель – два матраса, два лысых одеяла. Аккуратно расправляю складки, укладываюсь. Очень миленькая могилка получилась. Уже погружаясь в свой последний сон, слышу страшный вой и суету в коридоре. “Лопнули батареи центрального отопления!” Бедные батареи, они тоже не выдержали! Как хорошо, что меня не смогли заставить оговорить себя и своих товарищей, как хорошо, что лопнули батареи, теперь я точно замерзну, и меня не сломают.

Сердце останавливается…

Остановилось…

Ольга Морозова

Альманах “Неволя”. Приложение к журналу “Индекс/Досье на цензуру”