Женские тюремные записки: Женское счастье: сидеть всего шесть с половиной лет

Время лечит. День за днем от меня уходит боль, остается только горькое послевкусие. И если сейчас я где-то слышу разговор о тюрьме или о милиции, то лишь хмурю лоб, как будто меня при этом кто-то больно ущипнул. Каждый день я все меньше ощущаю эту связь – «я и тюрьма». Образовавшуюся пустоту заполняют новые заботы, ушедших знакомых уже заменили другие. И всё вроде бы хорошо, но бывают и такие дни, когда все неожиданно к тебе возвращается, и ты понимаешь, что всё, с тобой случившееся, не забыто, оно просто ушло на самые дальние рубежи твоей памяти, но снова и снова будет к тебе возвращаться, всегда.

СВИДЕТЕЛИ

Ровно два года назад Басманный районный суд города Москвы приговорил меня к шести годам и шести месяцам лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима. Такой же срок дали моей сестре и третьей соучастнице нашей «организованной преступной группы». Приговор читали два дня подряд. Сам приговор нам всем показался мягким: судья, и правда, учла какие-то смягчающие обстоятельства. Прокуратура запросила нам по восемь лет. Вы думаете, я расстроилась? Нет и нет! Знаете, как приятно отсидеть два года и семь месяцев в тюрьме, потом выслушать запрос прокуратуры на восемь лет, в итоге получить шесть с половиной, быстренько посчитать в уме, сколько осталось до условно-досрочного и улыбнуться от одной только мысли, что почти через шесть месяцев у тебя первая попытка УДО. Я стояла и слушала оглашение приговора, а про себя благодарила судьбу за ее благосклонность, судью – за мягкий приговор, бога – за терпение и силы, что были мне дарованы. Как мало надо человеку, чтобы он был счастлив. Да, счастливой я не была тогда, но я улыбалась, потому что с этого момента я стала считать, сколько мне еще надо отбыть, чтобы оказаться дома. В тот момент время изменило для меня свой ход.

После Нового года наш судебный процесс подходил к концу. Оставалось выслушать парочку свидетелей, дать показания, провести прения и всё. Последние свидетели оказались настолько пугливыми, что пришлось воспользоваться службой судебных приставов, так как их пыл со времени окончания следствия явно поубавился и в суд они идти не хотели. Но сказал «А» – говори и «Б». Мне уже на тот момент было вообще всё равно, кто что скажет. Конечно, были и те, кто пытался изменить показания, сославшись на то, что следователь сам диктовал им, а они всего лишь подписали. Один из свидетелей так и сказал, что он вообще не читал свои показания, на что судья тут же мягко пригрозила ему привлечением к уголовной ответственности за лжесвидетельство, а прокурор при этом тонко намекнула свидетелю, что просто времени много прошло, поэтому он, видимо, просто забыл. На том и сошлись. У нас почти все свидетели оказались либо с феноменальной памятью, потому что чуть ли не слово в слово пересказывали свои показания, либо вообще ничего не помнили и не знали. А один вообще сказал, что сам не знает, зачем всё это подписал, да еще и извинился, что подписал, не читая. Но всё это было уже неважно, неинтересно и скучно.

ПРИГОВОР

Я решила, что во время своих показаний признаю свою вину. Потому что тогда я уже устала, и мне было все равно, в чем меня обвиняют. Я просто хотела домой. После того, как я рассказала, что же на самом деле произошло, прокурор задала мне вопрос, который поставил меня в тупик.

– А в чем Вы признаетесь?

На что я ответила:

– Вы мне скажите, в чем мне надо признаться, и я признаюсь.

– Вы должны признаться, что вместе со своей сестрой создали преступную группу. А вы утверждаете, что не вступали с ней в преступный сговор.

Я так и не смогла этого сказать. Для меня было абсурдом произнести слова, что я в неустановленное время и при неустановленных следствием обстоятельствах вступила в преступный сговор с членом своей семьи. Тем более, я до сих пор считаю, что вина двух человек, просидевших со мной более двух лет, заключалась лишь в том, что одна была моей сестрой, а другая – другом семьи. Я до сих пор уверена в этом, и никто меня не переубедит. Своей вины я не отрицала и не буду этого делать. Но дяденьки милиционеры, которые в своё время сделали мне «ненавязчивое предложение» к «сотрудничеству», почему-то находились в этот момент дома, а не на скамье подсудимых вместе со мной. (По словам Девушки из Мертвого Дома, милиционеры крышевали ее бизнес и фактически были его владельцами – Slon.ru). Но все это уже в прошлом. Только страх остался.

…Я и сейчас боюсь, что однажды всё опять начнется сначала. Я не люблю бояться, но ничего не могу поделать с собой. Видимо, вся эта история все-таки где-то меня надломила. И чем больше проходит времени с того дня, когда я вышла на улицу со справкой об освобождении, тем сильнее этот омерзительный страх. Почему и чего я боюсь? Я не знаю. Я понимаю, что все прошло, что все осталось позади, что, в принципе, моя история имеет не такой уж и печальный конец. Но я ненавижу все, что я увидела там, все, что пропустила через себя. Я не верю в то, что там есть справедливость, что она вообще где-то есть в моей стране, где я прожила всю свою жизнь. Это не страна, это балаган с дешёвым лицедейством.

СОТРУДНИЧЕСТВО С АДМИНИСТРАЦИЕЙ

Получив свой долгожданный срок, я стала обдумывать, что делать дальше. Времени для раздумий было предостаточно, так как впереди нас еще ждал Мосгорсуд, который вообще не вселял никаких надежд. Но это как бы послесловие любого обвинительного приговора и, поскольку мои показания не посчитали признанием вины, то я смело написала кассационную жалобу, где попросила снизить мне срок до трех лет, ну что-то вроде: «отпустите меня за отсиженное». А чтобы не было уж совсем скучно, я запросила из суда протоколы судебных заседаний и стала писать возражения. Уже от того, как велись эти протоколы (хорошо, что велись!), было противно.

Также возник вопрос, что делать при вступлении приговора в законную силу? Здесь все решила мама. Я понимала, что если уеду на зону, то это совсем оторвет меня от семьи. Моя мама могла еще приехать в Москву, но не дальше. Папа слабел день за днем, и оставлять его больше, чем на три дня, было нельзя. Решили писать заявление, чтобы нас приняли в отряд хозяйственного обслуживания в тюрьме. Проблема была в том, что срок у меня не подходил для отряда, то есть очень был большой. Оставляли максимум с пятью годами, а всё, что больше, должна была решать какая-то комиссия. Но все решилось само собой.

По истечении двух недель с момента вынесения приговора меня вызвал к себе старший оперативник. Это была хорошая женщина, правда, очень строгая, но это, видимо, – издержки профессии. Так вот, пригласив меня к себе, она спросила, какие у меня планы на будущее и где я собираюсь отбывать наказание. Я все выложила ей, как есть. Что, видимо, поеду на зону, куда отправят, но хочу остаться в отряде, потому что ко мне не смогут приезжать, да и мой отъезд в места не столь или столь отдаленные расстроит мою маму, потому что она меня любит и будет за меня очень переживать. Меня выслушали, а потом положили передо мной листочек, в котором было написано мое согласие на сотрудничество с администрацией тюрьмы. Я тут же заявила, что мне уже два года назад предлагали подписать такой листочек, но в силу своих принципов и убеждений я не подписала его и сейчас тоже подписывать не буду. На что мне было сказано, что все, кто идет в отряд, подписывают эти бумажки, и что это – простая формальность, так надо для отчетности, и что если я его подпишу, то безусловно, у меня и у сестры будет больше шансов остаться и никуда не уезжать. В противном случае только одной судьбе известно, где мы окажемся в итоге, и будем мы вместе или нет – тоже большой вопрос.

Я подписала этот лист бумаги. Могу сказать, что для меня он действительно в дальнейшем оказался простой формальностью. Раз в месяц меня вызывали в оперчасть и я под диктовку оперативника писала, что запрещенных предметов нет, лиц, склонных к побегу, нет, драк и конфликтов тоже нет. Было стыдно и сейчас стыдно. Кто-то меня осудит, кто-то поймет. Хотя мое сотрудничество никому не навредило, но все равно стыдно, что была эта бумага, было мое согласие, как будто произошло некое предательство самой себя. Но уже через неделю меня вызвали и сказали, что вопрос с отрядом хозяйственного обслуживания для меня и для моей сестры решен. Я позвонила маме и, конечно, сказала ей, что мы остаемся. Таким образом, вопрос о дальнейшем отбытии наказания был решен. Мне оставалось только дождаться рассмотрения кассационной жалобы, и можно было смело отправляться искупать свою вину и становиться на путь исправления, чтобы стать наконец-то достойным членом общества.

Slon

You may also like...