Курск, который не утонул

В июле этого года исполняется 65 лет со дня начала Курской битвы. Автор «Совершенно секретно», солдатом принимавший участие в грандиозном сражении, пытается взглянуть на события не только из своего окопа, но с советского и германского КП, а также из конспиративной квартиры советского разведчика в Женеве.

В торого февраля 1943 года над Сталинградом повисла тишина, по дорогам на восток потянулись длинные колонны пленных. Не успел еще у немцев пройти шок после поражения в Сталинградской битве, как германское командование приступило к разработке плана реванша.

В начале февраля командующий группой армий «Юг» Эрих фон Манштейн представил свои соображения на летнюю кампанию. Вермахт уже не мог вести наступательные операции по всему советско-германскому фронту. Посему был выбран ограниченный участок – так называемая Курская дуга.

По мнению немецких стратегов, конфигурация фронта сулила возможности окружить значительную часть советских войск. «Срезая» Курский выступ, немцы лишали Красную армию, во-первых, перспектив ударить на юг и прижать всю южную группировку вермахта к побережью Азовского и Черного морей; во-вторых, предотвращали наступление советских войск к Днепру. В марте в штабе группы «Юг» в Запорожье Гитлер заявил, что «совершенно невозможно отдать противнику Донбасс». «Что же касается никопольского марганца, – записал Манштейн в своих дневниках, – то его значение для нас вообще нельзя выразить словами. Потеря Никополя (на Днепре, юго-западнее Запорожья) означала бы конец войны».

15 апреля 1943 года Гитлер подписал оперативный приказ по исполнению операции «Цитадель». Германское командование стянуло к Курскому выступу 50 лучших дивизий, в их числе 16 танковых и моторизованных, до 10 тысяч орудий и минометов, более 2000 самолетов, 2700 танков, в том числе новейшие «Тигры», «Пантеры», «Фердинанды». К началу немецкого наступления под Курском советское командование сосредоточило здесь более 3600 танков и самоходок, 20 тысяч орудий, 3130 самолетов и 1 миллион 330 тысяч солдат и офицеров.

Мне посчастливилось после войны встретиться в Будапеште с выдающимся советским разведчиком Шандором Радо, возглавлявшим резидентуру в Швейцарии и поставлявшим в Москву информацию по Германии. (См. очерк о нем в «Совершенно секретно» №7 за 2007 год – «Ни дня без шифровки»). В разговоре с ним я упомянул, что воевал в составе танкового корпуса на Курской дуге.

– Мы передали немало сообщений о подготовке вермахта к этой битве, – оживился Радо. – Мой сотрудник Рудольф Ресслер – я дал ему псевдоним Люци – имел надежные источники в различных военных ведомствах в Берлине, они поставляли очень важную информацию. От него Москва узнавала, как идет подготовка к операции «Цитадель». Мы сообщили, например, данные о новом танке «Б-1», известном как «Тигр», о его сильных и уязвимых сторонах, о скорости, толщине брони на различных участках, вооружении, маневренности, подвижности. Сообщили также, что вермахт получил в марте 700 средних танков и 100 «Тигров».

Народный комиссар вооружения Д.Ф.Устинов вспоминал, как однажды его и других наркомов, отвечавших за военную промышленность, вызвали в Кремль. Сталин зачитал им письмо командира дивизии. Тот с горечью сообщал, что установленные на наших танках 45-и даже 76-миллиметровые пушки неэффективны для борьбы с немецкими танками, особенно с «Тиграми». Их нельзя бить в лоб, приходится либо пропускать их через свои порядки и стрелять в корму, либо вести огонь по танкам, двигающимся на соседей, то есть по борту. В то время, вспоминал Устинов, мы разрабатывали 85-миллиметровые пушки для танка «Т-34». Но дела шли неважно. Сталин приказал отправляться на завод. И наркомы в тот же день уехали на производство, где изготавливалось злополучное орудие. Несколько суток испытаний и доработок, устранение дефектов… В результате бронебойный снаряд этой пушки надежно поражал броню тяжелого немецкого танка на расстоянии в тысячу метров.

– Под Курском силенок стало побольше, чем у немцев, – рассказывал мне в 60-е годы маршал Иван Степанович Конев, в дни Курской битвы командовавший Степным фронтом. – Была создана глубоко эшелонированная оборона. Верховное командование приняло принципиально новое решение: создать позади Воронежского и Центрального фронтов, обороняющих Курский выступ, еще один фронт – Степной. Сначала он назывался военным округом. Этот фронт объединял все стратегические резервы юго-западного направления. Перед нами поставили две задачи: первая – быть готовым отразить удар противника, если ему удастся прорвать нашу оборону. Вторая – быть готовым перейти в наступление крупными соединениями. В состав фронта включили шесть общевойсковых армий с приданными им танковыми и механизированными корпусами, танковую армию, воздушную армию, три кавалерийских корпуса. Правда, все эти соединения прибыли ко мне с других фронтов, были потрепаны в боях, слабо обеспечены техникой, людей недоставало. Но у нас было и время: с апреля до июля мы пополнялись, проходили боевую подготовку, словом, усиленно готовились.

– Знали ли немцы о Степном фронте?

– Знали. Разведка у них тоже не дремала. Но главного они не знали: что мы готовимся не только к обороне, но и к наступлению. Я допрашивал пленных офицеров; они показали, что для них появление в наступлении таких крупных частей, организационно объединенных, было полной неожиданностью. По сути, появился новый фронт. Это был не Резервный фронт, из которого можно было брать отдельные части на угрожаемые участки, а самостоятельный фронт. Я, честно признаюсь, думал, что так может случиться, и просил Генштаб не выдергивать у меня отдельные соединения. Не вняли…

– Что так, Иван Степанович?

– Что-что… – проворчал маршал.– Забрали у меня две «пятерки» – 5-ю гвардейскую танковую армию Ротмистрова и 5-ю гвардейскую армию Жадова – для усиления Воронежского фронта. Это когда немцы вклинились в нашу оборону на обоянском направлении и массой танков вышли к Прохоровке. Вот для контрудара и выдернули у меня две армии. А потом еще две.

– А что было делать?

– Понимаю. Но так все хорошо планировалось: обрушиться на врага всеми приготовленными стратегическими резервами…

И Иван Степанович опять вздохнул.

Против танков с крупповской маркой

Наш 5-й гвардейский танковый корпус (три танковые и мотострелковая бригада) стоял во втором эшелоне Воронежского фронта. Несколько раз в мае и июне нас поднимали по тревоге, мы были готовы выступить. Но через несколько часов следовал отбой, и мы возвращались в свои окопы и землянки. В соседнем стрелковом батальоне было и такое: через окопы, занимаемые пехотой, проходили танки. Ребята рассказывали, что это было за испытание. Над твоей головой грохочет этакая махина, только и думаешь: что, если окоп не выдержит? Говорили, что сам командующий фронтом генерал армии Н.Ф.Ватутин находился в тех окопах. (Готовя эту статью, еще раз просмотрел книгу Сергея Куличкина «Генерал Ватутин. Ни шагу назад!» и нашел там тому подтверждение. Узнал также, что памятку бойцу о том, как вести себя в подобных ситуациях, написал сам Николай Федорович.)

4 июля вечером нас опять построили по тревоге, и мы как-то почувствовали, что на этот раз все «взаправдашне». Команда «По машинам!» – и вот уже колонна потянулась по шоссе. Впереди громыхали танки, много танков. То и дело вспыхивали фары. Ночью остановились. Танки ушли в деревню, а нас расположили на пологих холмах. Впереди лежала глубокая лощина, по которой вилась полевая дорога. Тут же стали окапываться. Задание было коротким: отсечь пехоту противника от наступающих танков.

Первой начала стрелять наша артиллерия. Вдруг где-то далеко позади нас загрохотало. Разрывов я не видел, но снаряды явно летели через наши головы. И в это время в лощине и вдоль дороги появились наши противотанковые 45-миллиметровые пушки. Совсем уже рассвело, когда открыла огонь немецкая артиллерия. Снаряды стали падать на наших холмах. Далеко впереди я увидел немецкие танки – они выглядели крохотными, как спичечные коробки. Казалось, появятся здесь они не так уж скоро. Но не прошло и четверти часа, как танки показались в лощине, они находились в километре-полутора от нас и явственно виднелись. Сразу же заработали наши сорокапятки, и танки открыли огонь по пушкам. Немецких пехотинцев я не видел, правда, высовывался редко: танковые снаряды долетали и до нас. Пошел счет первым убитым и раненым.

Лощина наполнилась дымом. Но было видно, как загорелся один танк, другой, третий. Я не видел, а ребята потом рассказывали, что из перелеска выкатилась пушка и в упор стала бить по бортам танков. Два из них точно расстреляла. А потом ее немецкий танк смял.

Стало совсем жарко. На небе ни облачка. Танки по команде дали задний ход, но продолжали стрелять. А к вечеру нам приказали спуститься и занять позиции в 200-300 метрах впереди артиллеристов. Всю ночь рыли окопы в полный рост.

Утром 6 июля опять появились танки. Прикрываясь ими, перебегали пехотинцы. Наши противотанкисты еще не открывали огонь, как вдруг раздался взрыв, и танк стал окутываться дымом. Тут же от взрыва остановился второй. Это ночью саперы установили на нейтральной полосе мины. Танки остановились, стали маневрировать, заезжать в перелески, а вперед поползли немецкие саперы. Не помню, была ли команда, но мы открыли дружный огонь из автоматов. Едва ли он причинил урон – дистанция была длинная, – но саперы исчезли.

Так прошло часа два в перестрелке. Прибегает солдат, кричит:

– Уходим! – и машет рукой в сторону леса.

Посмотрел назад: артиллеристов нет.

– Что такое?

– Немцы прорвались.

– Где наш ротный?

– Собирает там своих, – парень опять машет, но в другую сторону.

Подхватываю шинель и, низко пригибаясь, бегу к лесу. Там собираемся, появляется командир роты Яков Николаевич Махмуров. Километра через два вышли к деревне. Во многих дворах под деревьями стояли танки. Между ними бегали офицеры, танкисты сбрасывали маскировку – зеленые ветки, прогревали моторы. Махмуров подбежал к офицеру-танкисту. Оказалось, он не из нашего корпуса.

Только вошли в лес, над деревней появились немецкие пикирующие бомбардировщики. Взрывы, столбы пламени, черного дыма. Горели не только дома, но и танки, бензозаправщики. Пехоте тут делать было нечего.

Уже через много лет после Победы, знакомясь с документами, мемуарами советских и немецких военачальников, я узнал, что в тот день мы отошли на 9 км, на следующий нас потеснили еще на 10 км, а всего немцам удалось вклиниться в нашу оборону на этом направлении на 35 км. Мне впервые пришлось отступать (иногда, чего скрывать, очень поспешно), и, скажу вам, настроение было препаршивое. А 12 июля германское наступление выдохлось.

Мы пошли в наступление. Подъем необыкновенный, и видишь, как бегут уже немцы. Вот они, освобожденные села, разрушенные, сгоревшие, но уже наши. Вот брошеная и поверженная техника; ведут пленных с испуганными глазами. Помню бой за районный центр Томаровка. Уже ночь, горят дома, а впереди длинное здание, откуда ведется сильный огонь. Я думал, это конюшня, оказалось – здание райкома партии и райисполкома. Откуда-то выкатились две пушки, дали несколько выстрелов, в языках пламени взметнулись доски, бревна. Огонь из здания смолк, с криками «Ура!», кажется, даже без команды, стреляя на ходу, бросились вперед, и видно было удиравших немцев.

Прохоровка. Танковый ад

Прохоровка, 12 июля. Командующий 5-й гвардейской танковой армией генерал П.А. Ротмистров (впоследствии Герой Советского Союза, Главный маршал бронетанковых войск) получил приказ Ставки выдвинуться в район Прохоровки, где немцы сосредоточили около 700 «Тигров» и «Фердинандов». Манштейн предполагал этой армадой нанести окончательный удар по Курску.

– Мы решили противопоставить эсэсовским танковым дивизиям нашу танковую гвардию, – сказал Ватутин Ротмистрову.

У Ротмистрова было примерно столько же боевых машин, что и у Манштейна. Сложность состояла в том, что новейшие германские танки и САУ (самоходные артиллерийские установки) имели сильную лобовую броню и мощные пушки, это позволяло вести им поражающую стрельбу с дальних расстояний, не опасаясь ударов наших танков. Зато «Т-34» были более маневренны в ближнем бою, поражали «Тигры» в борта. Надо было как можно скорее подойти поближе.

12 июля рано утром Ротмистров прибыл на командный пункт 29-го танкового корпуса. После обоюдных авиационных ударов лавины танков двинулись навстречу друг другу. Советские танкисты буквально врезались в боевые порядки лобовым ударом. В ближнем бою не только «Т-34», но даже легкие «Т-70» успешно поражали вражеские машины.

– Поле сражения клубилось дымом и пылью, – вспоминал уже в 60-е в нашем разговоре Павел Алексеевич Ротмистров, – земля содрогалась от мощных взрывов. Танки наскакивали друг на друга и, сцепившись, уже не могли разойтись, бились насмерть, пока один из них не вспыхивал факелом или не останавливался с перебитыми гусеницами. Боевые порядки перемешались, поэтому артиллерия обеих сторон огонь прекратила. По той же причине не бомбили поле боя ни наша, ни вражеская авиация, хотя в воздухе продолжались яростные схватки.

Ожесточенные бои шли и следующие три дня. Лишь к вечеру 15 июля на всем фронте армии наступило затишье. Немцы прекратили атаки. Величайшее в истории Второй мировой войны танковое сражение закончилось поражением вермахта. На поле боя остались 400 немецких танков и более 10 тысяч убитых германских солдат. Победа советским армиям досталась тоже большой кровью.

Неделю вел ожесточенные бои Воронежский фронт. На опасные участки выдвинулись войска Степного фронта.

– А затем и наши основные силы, – рассказывал командующий фронтом Конев, – перешли в контрнаступление. И вместе с соединениями Воронежского фронта отбросили противника на его исходные позиции. Создалась благоприятная обстановка для разгрома вражеских войск в районе Харькова. За подписью Жукова и моей в Ставку представили подробный план этой операции. Ставка утвердила его, и 3 августа мы начали наступление.

Ему предшествовал мощный артиллерийский и авиационный удары. Достаточно сказать, что на направлении главного удара командование сосредоточило 230 орудий на каждый километр. То есть через каждые 4-5 метров стояли пушки. Уже в первой половине дня оборону противника прорвали, в прорыв бросили сразу две танковые армии. Утром 5 августа в Белгород ворвались передовые части, а к вечеру город освободили.

На очереди был Харьков. Пленные показали, что Гитлер требовал удержать Харьков любой ценой, называл его «Восточными воротами» Украины. Город был сильно укреплен. Все каменные строения на окраинах превратили в доты. На нижних этажах – позиции для артиллерии, верхние занимали автоматчики и пулеметчики. Сражение длилось и ночами. К 11 часам 23 августа части Степного фронта полностью освободили Харьков.

Без линии фронта

В начале июля 1943 года в наш корпус прибыл лейтенант А.М.Фадин. Его определили командиром танка в 22-ю танковую бригаду. Он храбро воевал, подбивал немецкие танки, его подбивали. Воевал в Европе, потом против Японии, уже командовал танковой ротой. Дважды представлялся к званию Героя Советского Союза. Уже в наше время был удостоен звания Героя России. Несколько лет назад издал книгу воспоминаний «В боях за Родину». Там я прочитал, что моя мотострелковая бригада возле Томаровки захватила 16 «Тигров». А я не помню об этом, хотя факт сам по себе исключительный. Тут же связался с Фадиным.

– Мой танк подбили, – рассказал Александр Михайлович, – и меня временно назначили офицером связи при штабе бригады. Вызывает начальник штаба бригады гвардии майор Вощинский. Знали его?

– Представительный мужик, видел.

– Вот-вот. Дает мне полуторку и приказывает добраться до села, где находятся захваченные мотострелками «Тигры». Я еще удивился: пехота пленила 16 танков! Майор приказал разобраться, что можно с этим сделать. Поехал. Водитель – опытный сержант. Не проехали и двух километров по проселку, вижу одинокий сарай, а рядом с ним бронетранспортер. Подъехали ближе – мать честная! – возле него ежится от холода и зевает солдат в немецкой форме с погонами ефрейтора и в нашей пилотке со звездочкой. Солдат на нас никакого внимания. А водитель мой побледнел и шепчет: это власовец.

– Это что, дозор был?

– Да. Проехали еще немного, прямо на дороге стоят в линию три «Тигра»! А вдоль домов, лицом в нашу сторону, насчитал еще десять танков. У сержанта руки дрожат, но он продолжает движение. Я взял у него руль и свернул с дороги в подсолнухи. По кочкам, трясясь, проехали с полкилометра, опять мимо бронетранспортера, и вновь власовец никакого внимания.

– Может, у него оружия не было?

– Кто же пошлет безоружный дозор? У него на транспортере стоял крупнокалиберный пулемет. Подъехали к селу, где стоял штаб бригады, – кругом тихо, спали, что ли. В штабной палатке только Вощинский. Докладываю: приказ не выполнен потому-то и потому-то, и что я увидел, и что 16 танков никогда не сдадутся пехоте. Майор тут же приказал направить по тому маршруту другого офицера связи. Не поверил мне. Только я хотел присесть, как раздалась бешеная стрельба, и я увидел нашу полуторку, объятую пламенем. А в километре-двух от нас разворачиваются 14 «Тигров». А возле штаба – всего один «Т-34» да взвод автоматчиков. Я тоже лег в цепь, открыл огонь. Немцы почему-то дальше не пошли. Подъехали еще два наших танка и под их прикрытием вывели штаб бригады.

Вот так иногда бывало.

То ли Александровка, то ли Алексеевка…

К 23 июля повсеместно немецкие войска были отброшены на исходные позиции, откуда они начинали наступление. А вскоре, согласно плану, в общее наступление перешли и все советские фронты юго-западного направления. Наш корпус наносил удар на район Ахтырки. Эту Ахтырку долго помнили в бригаде. Как только произносили «Ахтырка», так непременно добавляли словцо из ненормативной лексики – так тяжело доставался нам каждый метр земли. Особенно после того, как немцы нанесли там сильные контрудары.

Те бои запомнились мне таким эпизодом. Командир роты Махмуров поздно вечером вызвал меня и сказал:

– Вот тебе, комсорг (меня избрали секретарем ротного бюро ВЛКСМ, а в роте почти не осталось сержантов. – В. Ш.), трое бойцов, пойдешь вдоль речки от дороги до копешек сена, видел их днем? Это почти два километра. Задача: обнаружить, готовят ли немцы переправы. В случае обнаружения дашь зеленую ракету и пошлешь одного бойца с донесением. Учти: немцы дозор могут выслать на наш берег, группой не идти.

До речки – кажется, это была Ворскла – дошли быстро. Наш берег был высокий, порос кустарником и деревьями. Прошли метров триста, слышу на том берегу шум, какие-то команды. Залегли, подползли. Темно, что на том берегу делается, не видно. Но явно что-то строят. Прикинул: метров пятьдесят до них. Гранаты, пожалуй, долетят. Говорю ребятам: я брошу «лимонки», а вы открываете огонь и через пять минут отползаете.

Приготовил четыре гранаты, встал на открытое место и бросил одну за другой. Метал я хорошо, еще до войны сдавал на ГТО-2, да и в училище тренировался. Все четыре разорвались на той стороне. Взрывы, крики, а тут еще автоматные очереди, вполне можно было принять нас за большой отряд. Только отбежал, лег, немцы открыли огонь, повесили осветительную ракету. А моя ракетница не сработала. Говорю одному: дуй к ротному, доложи, что обнаружили подготовку к переправе.

Тем временем шум на том берегу стих. Через полчаса слышу, как подъехала грузовая машина, ко мне подбежал Махмуров. Вместе подползли к обрыву, при свете ракеты увидели на том берегу разбросанные доски, бревна.

– Мы тут займем оборону, – сказал ротный, – а ты с этими ребятами дальше обследуй.

Других переправ не обнаружили и уже с рассветом возвратились в свое расположение. А через несколько дней – 23 августа – бригада завязала бой за большое село (до сих пор не знаю – то ли Алексеевка, то ли Александровка). Уличные бои всегда сложны, особенно для наступающих: обороняющийся прячется за домом, за забором, он тебя видит, а ты его нет. Продвигались медленно, жарища стояла невообразимая.

Прижимаясь к плетню, перебежками, стреляя на ходу из автомата, двигаюсь вдоль улицы. И вдруг из-за угла дома выбежал немец, я успел только заметить, что он черноволосый, без пилотки. Нас разделяло метра три. Он нажал на курок на долю секунды раньше. Я упал, больше ничего не видел и не слышал. Очнулся от адской боли – двое ребят из батальона волокли меня по земле на плащ-палатке в медсанбат… Уже после войны узнал, что тот день – 23 августа – был, так сказать, последним официальным днем Курской битвы.

И еще я узнал, что кроме меня за время сражения ранения получили 608832 человека. А безвозвратные потери (убитые и попавшие в плен) составили 254470 человек. Потери вермахта: более 500 тыс. человек, 1500 танков, свыше 3700 самолетов, 3 тысячи орудий. Мы потеряли 6064 танка (в четыре раза больше), почти в два с половиной раза меньше самолетов –1626, орудий и минометов – 5244.

«Цитадель» пала, и это предрешило падение Берлина.

ПОСЛЕДНИЙ РЕШИТЕЛЬНЫЙ

Курская битва была одним из крупнейших сражений Великой Отечественной войны. Она продолжалась с 5 июля по 23 августа 1943 года. За это время обе стороны последовательно ввели в бой свыше 4 миллионов человек, более 69 тысяч орудий и минометов, 13200 танков и самоходных орудий и до 12 тысяч боевых самолетов.

Сражение охватило территорию нынешних Орловской, Брянской, Курской, Белгородской, Сумской, Харьковской и Полтавской областей.

«Этому наступлению, – говорилось в приказе №6, подписанном Гитлером 15 апреля 1943 года, – придается решающее значение… На направлении главных ударов должны быть использованы лучшие соединения, лучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов». Германское командование намечало сходящимися ударами окружить и уничтожить группировку советских войск, сосредоточенную на Курском выступе. Это было последнее крупное наступление вермахта на советско-германском фронте. Сначала советские войска вели оборонительные бои.

12 июля в районе Прохоровки произошло одно из крупнейших в истории войн танковое сражение, в котором с обеих сторон участвовали до 1500 танков и самоходных орудий, а также крупные силы авиации. За этот день противник потерял свыше 350 танков и свыше 10 тыс. человек убитыми. После сражения под Прохоровкой советские войска перешли в контрнаступление.

В результате Курской битвы произошел коренной перелом в ходе Великой Отечественной и 2-й мировой войн. Он завершился освобождением Левобережной Украины и сокрушением германской обороны на Днепре в конце 1943 года.

ИХ ОСТАЛОСЬ 77

В мае 2005 года в статье «Ветераны второго сорта» наша газета рассказала, как государство обидело бывших бойцов Московского МПВО. В мае-июле 1943 года эти 17-18-летние девушки пришли в столичные военкоматы с просьбой об отправке на фронт. Но их направили в подразделения местной противовоздушной обороны.

Девчушек, по 12 часов отдежуривших на наблюдательных вышках, в госпиталях, на аэродромах, постах пожарной охраны, то и дело направляли еще и на разгрузку барж, расчистку трамвайных путей и улиц, а по ночам им приходилось проверять светомаскировку зданий, бегая с этажа на этаж. Многие трудились на торфоразработках. В мае 1945-го бойцов МПВО направили на работу в автобазы и пожарные части, в госпитали и больницы, в Мосгоргазстрой. Три года они прокладывали трамвайные пути, ремонтировали дороги, тушили пожары, ухаживали за больными, рыли траншеи для прокладки газовых труб.

Из-за тяжелого труда к старости почти все бывшие бойцы МПВО стали инвалидами. В 1992 году ветеранам-участникам войны начали платить одновременно две пенсии – по возрасту и по инвалидности. Но из бойцов МПВО государство признало ветеранами лишь тех, кто проходил службу с 20 октября 1941 года по 1 апреля 1943 года (в это время Москва находилась на осадном положении, и батальоны МПВО входили в состав действующей армии). В 2000 году бойцы МПВО призыва 1943 года тоже получили статус ветеранов-участников ВОВ. Льготы по оплате коммунальных услуг им дали, а пенсия как была одна, так и осталась.

Бывшие бойцы МПВО Попова Вера Михайловна, Плавина Вера Михайловна, Бородина Ирина Павловна и другие в беседе со мной изложили свои обиды: «У призывников 1942 года пенсия – 15-17 тысяч рублей. У нас – от 7 до 10 тысяч, и это с «лужковскими» добавками. В этом году были приняты указы и постановления, направленные на поддержку ветеранов. Но ни одно из них нас не коснулось».

В прошлый раз мы рассказали и о судьбе Анны Сидоровны Новосадовой, которая в чиновничьих кабинетах пыталась отстоять интересы свои и своих военных подруг. Но чиновники назначить им вторую пенсию отказались. В 2004 году система мер социальной защиты ветеранов была преобразована в систему социальной поддержки. После чего с января 2005 года Анне Сидоровне и ее подругам стали ежемесячно доплачивать к пенсии по 650 рублей.

На статью откликнулся московский городской военный прокурор генерал-майор юстиции В.Н. Мулов. Он объяснил, что ветераны-инвалиды МПВО призыва 1943 года имеют право на ежемесячную выплату в размере 2000 рублей. Именно эту сумму, а не 650 рублей, они должны были получать с января 2005 года, а начали ее выплачивать только с апреля 2006 года. Две тысячи для ветеранов – значительная прибавка к бюджету. Та же Анна Сидоровна Новосадова обратилась в собес и в пенсионный фонд с просьбой начислить ей деньги, недополученные с января 2005-го по апрель 2006 года. Но получила отказ. В начале 2006 года Новосадова подала в суд иск к Главному управлению Пенсионного фонда РФ №2 по Москве и Московской области и Управлению социальной защиты населения района Очаково-Матвеевское города Москвы с требованием перерасчета пенсии. Но Никулинский районный суд в удовлетворении иска отказал.

Дело в том, что 4 апреля 2006 года Конституционный суд в определении №89-О указал, что в соответствии с существующим законодательством ветераны войны, ставшие инвалидами вследствие общего заболевания, должны получать денежные выплаты не ниже, чем иные ветераны войны-инвалиды. Но право на получение выплат вступило в силу только со дня принятия определения №89-О, то есть с 4 апреля 2006 года. Вот собес и стал начислять выплаты в 2000 рублей с этого времени. По букве закона все правильно. А по совести?

В 2005 году, когда я впервые рассказала о проблемах ветеранов МПВО призыва 1943 года, их было 117 человек. На сегодняшний день в живых осталось 77.

«Совершенно секретно»