Как Беларусь оказалась бедной родственницей на богатой «свадьбе» Сталина и Гитлера
В Минске долгие годы стоит бездарный памятник бездарному советскому деятелю Михаилу Калинину. Участие этого человека в белорусской истории сводится к тому, что летом 1919 года он с агитпоездом «Октябрьская революция» посетил ряд городов, выступал на мобилизационных митингах с призывами к борьбе с «белопанской» Польшей. Однако большевики на двадцать лет сдали полякам половину Беларуси. Но почему-то нет обелиска в честь «воссоединения» Западной Белоруссии с БССР. Значит, что-то не так было в нашей истории. Что?.. Казалось бы, логичнее установить в Минске памятник генералу Михаилу Ковалеву — командующему войсками Белорусского военного округа, который в сентябре 1939 года возглавил вполне результативный поход на запад.
Оценка современных историков такова: «Западная Беларусь вплоть до июня 1941 года оставалась регионом с особым режимом управления. Сохранялась старая советско-польская граница с пограничными заставами. Гражданскому населению запрещалось пересекать ее в том и другом направлении без специального разрешения. Более того, коммунистическое руководство республики постоянно разжигало недоверие «восточников» к «западникам», которое дожило до наших дней». («История имперских отношений: беларусы и русские. 1772-1991. – Смоленск: «Посох», 2008)
Сентябрь 1939 года. Красная Армия входит в Западную Белоруссию. Фото ТАСС
Осенью 1939 года Советский Союз прирос западными военными плацдармами. Но состоялось ли при этом подлинное воссоединение белорусского народа?
19 сентября 1939 года, город Молодечно. Старая крестьянка приветствует бойцов Красной Армии. Фото ТАСС
Слушаю магнитофонную запись, сделанную мной в 1989 году. На ней голос гродненского писателя Алексея Карпюка, давнего товарища Василя Быкова.
Сын западнобелорусского крестьянина, бывший партизан и фронтовик, автор романов «Вершалинский рай», «Корни» и многих других произведений, Алексей Карпюк отличался острым взглядом на мир. История Принеманского края середины двадцатого века была его личной историей. И правду о ней — будь то 1939 год, война, коллективизация, репрессии против крестьянства, «художества» партократов — писатель всегда говорил вслух:
— Числа двадцатого сентября тридцать девятого года в нашей деревне Страшево — ныне она в Белостокском воеводстве Польши — образовался комсомольско-молодежный ревком. Образовался этот «революционный комитет» самочинно, потому что никто нас не уполномочил — ни от лица подпольной Компартии Западной Белоруссии, ибо к тому времени она уже была распущена по приказу из СССР, ни от подпольного КСМЗБ, который постигла та же участь. Но мы-то здесь остались — белорусские хлопцы-комсомольцы. Воспитаны были в преклонении перед СССР, которого в глаза не видели. Когда мы в тридцать четвертом году вступали в подпольный Коммунистический союз молодежи Западной Белоруссии, то решили, что будем во всем, как Ленин. А это значит, не пить и не курить — тоже. Такая вера была, совершенно искренняя…
Сморгонь, 2 ноября 1939 г. «На митинге, посвященном воссоединению Западной Белоруссии с СССР». Фото ТАСС
И вот, начитавшись книжек про подвиги комсомольцев в Советской России, решили тоже устанавливать власть Советов. Перепоясались патронташами на манер петроградских красногвардейцев семнадцатого года и пошли громить помещиков и капиталистов. Собственно капиталистов-заводчиков в нашем сельском крае не имелось, а вот помещик был — старый польский аристократ.
Вломились мы с ружьями наперевес в панское имение, поймали управляющего и горничную. «Где пан?» Показывают на сад позади дома. Открылась нам такая картина. Под старой грушей в кресле сидит величественный старик и читает книгу. Ни от кого он не бежал — ни от немцев, ни от большевиков. Повернул голову в нашу сторону. «Что молодым людям угодно? — Мы, члены революционного комитета, пришли конфисковать имение! — Забирайте…» Старик снова углубился в книгу.
Потоптались «революционеры» на месте, и, усовестившись чего-то, молча ушли восвояси…
Продолжение воспоминаний-размышлений Алексея Карпюка:
— В тридцать девятом году новоявленная советская администрация выявила у моего отца Никифора излишек (по колхозным меркам Советской России тридцатого года) земельного надела: несколько гектаров неудобицы и болота. Только вот непонятно, с какой это стати «кулак» Никифор Карпюк состоял в рядах КПЗБ, сидел при поляках в тюрьме за участие в забастовке, а затем в годы войны, как и сын, партизанил против немцев…
В сороковом году, когда из радиорепродукторов в наших хатах впервые прозвучало «Гаворыць Мiнск», мужики сильно удивлялись сообщениям вроде следующего: колхозники такого-то хозяйства Минщины взяли повышенное социалистическое обязательство вырастить стопудовый урожай. Сто пудов — это около семнадцати центнеров с гектара, заурядный по нашим меркам намолот. Зачем тогда нужны какие-то повышенные обязательства?..
Народное собрание Западной Белоруссии 28-30 октября 1939 г. в Белостоке. Фото ТАСС
Вот мое юношеское, самое тогда свежее восприятие перемен в крае после осени тридцать девятого. Вдруг появилось ощущение огромности пространства, по которому волен передвигаться. Оформляй пропуск на выезд из погранзоны, бери неимоверно дешевый железнодорожный билет и езжай хоть к Тихому океану. При польской власти всякая поездка становилась событием, потому что транспорт был дорог. Появилось при Советах и бесплатное лечение. Открылись возможности бесплатно получать образование в самых разных учебных заведениях. Впрочем, не для всех.
Скверность ситуации заключалась в том, что на бывших комсомольцев-западников смотрели с подозрением. Я, например, с великим скрипом поступил в открывшееся в Новогрудке педагогическое училище. Тамошний комсомольский секретарь, из вновь присланных, так и не позволил мне, «бывшему члену зарубежной политической организации», вступить в ряды ЛКСМБ. (Правда, этот секретарь после того, как немцы заняли Новогрудок, одним из первых пошел служить в полицию.) А однажды завуч педучилища отловил меня в коридоре, когда я напевал «Люблю наш край, старонку гэту», и пригрозил, что за такие «националистические» напевы не только вылечу из училища, но и мною займется НКВД.
Появился в продаже дешевый казенный табак. Прежде его курили в основном состоятельные люди, а тех, кто тайком выращивал самосад, отлавливали специальные инспектора и за пяток кустиков могли назначить штраф, равный стоимости коровы.
И на всех углах реками полилась неимоверно дешевая казенная водка. Если кто и гнал прежде у нас самогон, то вскоре забросил это занятие. Повелась мода пить не традиционными «килишками» — рюмками, а стаканами. И еще — прямо на моих глазах это происходило — начали укореняться в белорусской народной речи матерная брань, похабные присловья со всякими там выкрутасами. Был, правда, до этого у нас в Страшево один мужик, который после службы в царской армии матерно ругался, но его никто и за человека не считал. А самым черным ругательством считалось пожелание лихорадки: «Трасца на цябе».
Понаехал из восточных областей административный народец, который ни уха, ни рыла в здешних условиях. Пытались новые начальнички учить наших людей, «загонять железной рукой в счастье». Но нельзя насиловать целый край!
Западный белорус свободолюбив по натуре, в нем сильны демократические традиции. Мы отрицательно отзываемся о режиме санации, о периоде, когда Западная Белоруссия была под панской Польшей. И это правильно. Но было тогда и другое: арестуют человека по политическим мотивам — назавтра об этом статьи во всех газетах. Причем пишут с разных позиций. Судят — печатаются репортажи из зала суда. Когда судили Сергея Притыцкого, то по всей Польше прошли демонстрации протеста.
Могло ли подобное быть после сентября тридцать девятого? Из моей деревни Страшево вывезли вместе с семьей секретаря ячейки КСМЗБ Сергея Лебединского — так и пропал. Арестовали с семьей друга-комсомольца Шурку Антончика — тоже с концами. Не их ли кости лежат в Куропатах? Случись такие аресты при польской власти — вся деревня взбунтовалась бы. А тут молчок. За что боролись, на то и… — завершил многоточием свой рассказ Алексей Карпюк.
Карикатура из западной печати (1939 г.): — Любопытно, сколько продлится этот медовый месяц?..
Мысли по поводу событий сентября 1939 года возникают следующие.
Вот представим ситуацию: ваш сосед по общему дому, с которым вы то приятельствуете, то ссоритесь, однажды присвоил часть вашей площади с имуществом. Вы в тот момент отстоять свои права были не в силах, и оставили спор до иных времен.
А в «иные» времена случилось так, что на соседа напал кровавый бандит с улицы. Ограбил и тяжко ранил — почти смертельно. И тогда вы, пользуясь моментом, тоже нападаете. Бьете в спину почти уже и так бездыханного соседа и забираете свое имущество.
Справедливость восторжествовала? Формально, может быть, так. А все же, если по-людски оценить, то напоминает это мародерство…
Насколько нравственным было в 1939 году возвращать свое в такой ситуации и таким методом? Увы, груз моральной ответственности за случившееся лежит на нас по сей день. Хотя можно и упростить понимание ситуации: Беларусь оказалась бедной родственницей на богатой «свадьбе» Сталина и Гитлера, нас демагогически использовали как прикрытие.
Сергей Крапивин, Белорусские новости
