Жизнь «по понятиям». Они – другие, ушедшие за черту, они среди нас и они истребляют нас…

 Кто составляет ряды «воровского мира», «блатных», «мафиози», самоорганизованной профессиональной преступности? Я имею в виду их «массу», «братву», не все возможные криминальные элементы как таковые. Это худшая, то есть наиболее примитивная по психоинтеллектуальным параметрам, но амбициозная часть молодежи, которая является основным постоянным регенеративным источником воровских сообществ.

…В мифологии и фольклоре большинства народов мы можем найти поразительные, внушающие одновременно страх, ненависть и любопытство, образы людей, трансформировавшихся в нелюдей, нечисть. Тех, кто живут за счет жизни людей и заражают своим тленом и звериностью любого через укус. Это вампиры и оборотни, ставшие в современной голливудской индустрии чуть ли не «героями нашего времени», как и гангстеры, мафия, блатные. Они составляют уже свои отдельные категории, жанры «искусства» в этой индустрии: гуманизуя, очеловечивая мир этих «других», так что часто люди даже проникаются симпатией к героям – ну что поделать, у разных существ разная жизнь, разное питание.

Я полагаю, что по отношению к группам людей, составляющих костяк, основу криминального мира, саму его «субстанцию» – мафиози, блатным, вполне уместна метафора древней нечисти: вампиров, оборотней. Это интереснейший образ, древний людской архетип, обозначающий тех из нас, кто необратимо, несчастно, но трансформировался, переступил черту, стал буквально «кровным» врагом и, к тому же разносчиком смертельной инфекции. Архетипы оборотня и вампира, к которым, в отличие от Голливуда, отношение в культурах тотально-негативное, разве что с «прожилкой» горестного сочувствия: ну попал, ну пропал, имеют ряд поразительных смысловых коннотаций с отношением к «воровскому миру».

Подчеркиваем, мы говорим о полностью «трансформировавшихся», нелюдях, чье сознание необратимо стало носителем иных ценностей и целей, не о тех, кто «попал, но не пропал», «мужиках» («real man» in USA), кто остается человеком в любых условиях.

Мне представляется, что архетипы вампиров[1] и оборотней есть спонтанные, мистико-философские метафоризации народным сознанием смыслов трансформации людей в нелюдей. Каковы же эти смыслы?

Первое. Рядом с людским миром есть другие миры, нечеловеческие: животный мир и мир мертвых. В норме они параллельны и практически не соприкасаются. Однако некоторые люди, систематически совершающие неслыханные, нечеловеческие преступления, теряют тем самым свою людскую природу, подвергаясь проклятию перехода в некое приграничье между мирами, составляя там свой особый мир изгоев. Ни мертвые, ни животные – «как таковые». Такими сопоставлениями народное сознание обозначает умирание людского в душах и превращение в зверей.

Второе. Хотя предполагается «грехопадение» и основание линий вампиров (Дракула) и оборотней, однако главный ужас от их существования в том, что «болезнь трансформации» смертельно заразна и передается через общение с нелюдями. Ужас в том, что это может случиться с каждым: «от тюрьмы и от сумы не зарекайся».

Третье. Они – другие, ушедшие за черту, но вместе с тем оставшиеся в нашем мире. Они одной ногой там (в мире мертвых, зверей) – по сути, и, вместе с тем, одной ногой у нас – по внешнему облику, по проживанию, пусть и ночному, среди нас.

Они среди нас и они истребляют нас. Они кровопийцы, живущие за счет нашей жизненности, наших радостей, отнимая и поганя их. Вампиры, оборотни – лишь мистические метафоры «отморозков», «нелюдей». Или «мы» или «они» – безжалостная взаимная борьба на уничтожение. Их спасение лишь в нашей жалости и неведении. Но и подобные жалость и неведение вполне объяснимы вполне человечными соображениями.

Трансформация может произойти с каждым, в том числе с близкими вам людьми, людей никогда не оставляет надежда на возвращение заблудших, регенерацию человеческого. Да и кто определит степень необратимости: нелюдь уже или еще есть надежда? Останавливает и смутная интуиция о том, что «зло неистребимо», ибо является частью добра, а нелюди – имманентная производная нас самих и общества. О чем свидетельствует то странное оживление и неожиданное сочувствие злодеям, которое мы начинаем испытывать при их романтизации в фильмах, романах, песнях. Зло ведь – одна из возможностей человеческого выбора, значит один из аспектов нашей свободы.

«Человек» и «общество» – не статичные данности, это постоянно, вновь и вновь самосоздаваемые реальности. Нелюди и их группы – имманентные издержки, отходы этого «производства», которые можно разве что минимизировать, но не устранить. Можно сказать, что само общество, человеческая природа производят преступность.

Переступание нормы, преступление через норму – столь же органичны, как и сами нормы, являются их границей, пределом. Преступлением эта граница одними, преступниками, – проводится, другими, большинством, наблюдающим за этими актами преступления, – осознается. Потому преступник – столь же необходимая функция цивилизации, как и сама норма.

Кроме преступлений негативного, нарушающего, т.е. определяющего вновь и вновь, дающих пределы уже имеющимся нормам, есть, так сказать «позитивные» преступления или политические, социальные инновации. Они – преступления по отношению к еще господствующим нормам, т.к. противоречат им и еще не узаконены. К примеру, использование новых биотехнологий, с использованием человеческого генетического материала или практика гомосексуальных браков и усыновление ими детей. Подобные преступления отражены еще в мифологиях в виде деятельности трикстеров – богов, героев-нарушителей, одновременно установителей новых норм. В подобных образах люди осознают уславливаемость, устанавливаемость норм со стороны своих «культурных героев».

Норма имманентно связана со своим преступлением так же, как абстрактная справедливость с конкретной несправедливостью. Как даже самый богатый язык не в силах передать микрокосмы смыслов множества человеческих сознаний. Так и самые развитые и содержательные системы правовых норм не способны регламентировать многие непредставимые конкретные жизненные комбинации. Для того и существуют судебная система и адвокатура, прецедентное право.

Однако и они лишь отчасти способны справляться с имманентной проблемой несправедливости нормы как следствием ее принципиальной абстрактности и косности. Потенциальная комбинаторика жизненных взаимодействий необъятна, как и ее стремительная изменчивость во времени. Наконец, норма имманентно несправедлива и тем, что представляет собой закрепление в праве существующей иерархии, всегда есть легитимированное выражение воли господствующих групп, элит. Причем парадоксально, но в современных условиях тотальной демократизации, элитам выгодно именно абстрактно-уравнительное всеобщее право, при котором приоритетными становятся стартовые ресурсы вещного и генетического наследства.[2]

К нормам, как и к демократии, применимы афористичные слова У.Черчилля о том, что это – весьма несовершенные человеческие изобретения, но лучшее из возможных зол. Нормы или умерение проявлений жизненности в разных сферах до значений «среднего», «согласованного», «терпимого» претят, противоречат, гасят человеческие амбиции, притязания, мечты. В отношении наделения интеллектом и творческими способностями природа столь же скудна, сколь щедра в наделении потребностями и страстями. «Страсти правят миром». Это очевидное преобладание эмоционально-страстной составляющей у многих людей порождает антропологический константный фон преступления: обида и нетерпение.

Нормы, как и рефлексия, всегда следуют за событиями, случившимся. Что случилось, то случилось – мы можем лишь резюмировать: победителей не судят, нормы закрепляют достигнутое как «справедливое», часто игнорируя возможные прикидки и оценки с позиций некой представимой, отстраненной, абстрактно-общечеловеческой шкалы. Пусть даже с подразумеваемой оговоркой: что-то случилось как оно случилось, установим, нормируем это случившееся, а теперь будем исходить и судить от случившегося и закрепленного в норме, значит установлено «по-справедливому«для всех – как правило, после революций, контрреволюций, экспроприаций, национализаций либо приватизаций.

Потому всегда будут «обиженные» – по разным причинам: от несправедливости норм и несчастия жизненных ситуаций до неуемной амбициозности. Так же, как будут и «нетерпеливые» – стремящиеся получить «все и сразу», не томясь годами в социальной очереди – в отведенном обществом темпе и последовательности заслуживания своего статуса и дохода.

Итак, преступают нормы, в массе своей «обиженные» и «нетерпеливые», со статусно-распределительной мотивацией. Разумеется, мы говорим именно об «уголовщине», «политические преступления» – это во многом другое общественное явление. Львиная доля преступников, часть из которых необратимо трансформируется в «племя тьмы», нежить – аутсайдеры. Это люди, выбрасываемые обществом, нормативным порядком, закономерно или же по несчастливому случаю, на социальное дно, т.е. в экстремальные условия лишения прав, свободы, собственности и унижений.

Экстремизм, как мы уяснили, это всегда ответ на экстремализацию своего существования, режим выживания и мести. В данной форме экстремизма, вследствие особенностей большей части составляющего его человеческого контингента, основой группового менталитета становятся крайне негативистские, приближающиеся вплотную к состоянию «анти-человечности», настроения патологической злобы и ненависти ко всем «не своим».

Каковы же эти особенности? Кто составляет ряды «воровского мира», «блатных», «мафиози», самоорганизованной профессиональной преступности? Я имею в виду их «массу», «братву», не все возможные криминальные элементы как таковые. Это худшая, т.е. наиболее примитивная по психоинтеллектуальным параметрам, но амбициозная часть молодежи, которая является основным постоянным регенеративным источником воровских сообществ.

Молодежное хулиганство и молодежные банды всегда были исходной основой криминалитета. Одаренная и развитая молодежь ищет, как правило, политически-революционные либо элитарно-эскапистские (философские, художнические) формы выражения своего «антропологического противостояния» с нормами или волей консервативного общества зрелых и пожилых людей, а тупые и невежественные идут по пути эскалации физического насилия, агрессии как стиля жизни.

Исходные антропологические мотивы резких реакций молодежи на «ювенальную несправедливость«[3] сходны, но пути, выбираемые разными группами молодежи, весьма отличны. Инициация в преступность имеет устойчивую преобладающую связь с молодежной хулиганской средой как социально-антропологическим явлением («синдром молодого самца»)[4]. Именно среди них много «обиженных и нетерпеливых», выбирающих преступность как образ жизни, а отрицательность к общественным ценностям как основу своих «групповых понятий». Это в отличие от «оступившихся» и «возвращающихся».

Важной отличительной особенностью ХХ в., как известно, является интенсификация процессов интернационализации. Составная его часть – мощные миграционные потоки из отсталых, консервативных регионов с традиционной культурой и клановыми структурами – в динамично развивающиеся центры модернизации. Пришельцы живут в этнических гетто в почти осадных условиях сильного неблагоприятного давления. Никто не спешит давать им работу и средний уровень жизни.

Этническая молодежь гетто, «резерваций», районов компактного проживания, становится наиболее решительной и агрессивной частью организованной преступности. Наиболее яркие примеры – итальянская мафия (выходцы из Южной Италии, Сицилии) и кавказская «мафия» в России,[5] не говоря о многочисленных других «национальных преступных сообществах», в том числе и пресловутой «русской мафии» на Западе. Следует, однако, с осторожностью употреблять слово «мафия», если использовать его не в виде ничего не обязывающей метафоры, образного словца с негативной экспрессией, а как модель, понятие, обозначающее характерную форму организации преступников.

«Мафиозными» в узком, историческом смысле слова («Коза ностра», затем другие этнические мафии), называют те сообщества преступников, которые строятся по этническому (более узко – местническому, соседскому, земляческому и пр.) и семейственному признакам, где используются поведенческие модели, ценности локальных, замкнутых, кровнородственных (или соседских) групп людей. Однако это не единственно возможные формы организации преступного мира. Другая ее развитая форма – интернациональная модель «ордена воров», «воровского братства», касты, корпорации, возникла в России 30-х гг. ХХ в.

Таким образом, общество социально-естественным образом производит преступность. Социальная причина – имманентная несправедливость норм (абстрактность, односторонность), естественная или антропологическая – постоянное наличие нестабильной, агрессивно-амбициозной части населения, «топлива», поддерживающего постоянно «костер преступности». Где есть люди, обладающие сходными жизненным опытом и психоэмоциональным настроем, там неизбежно начинается группогенез с формированием соответствующих ценностей и установок.

Тем более, что в данном случае он убыстряется насильственным скоплением людей в тюрьмах и гетто, где и развертывается группогенез криминальных сообществ, которые способны достигать и развитых, зрелых стадий отчетливого самосознания в виде «отрицаловки» или контр-культурности. Потому, собственно, только эти развитые идеологические формы криминального самосознания и входят в предлагаемый анализ.

Преступность, как и национализм, существуют социально-естественным образом. Однако, как расистские, радикально-националистические мировоззрения появляются не всегда и не везде, а в характерных условиях, так же обстоит дело и с идеологией криминальных сообществ.

Преступные сообщества, преступные субкультуры есть в каждой стране, но степень их развитости зависит от эксклюзивности исторического развития, так же, как, к примеру, в случае со «здоровым» национализмом и экстремистскими националистическими идеологиями. Появление высокоорганизованных субкультур с отчетливым групповым «отрицательным» сознанием мало скореллировано с так называемым «уровнем общественного развития» или с темпами «модернизации». Вместе с тем, всегда имеется общекультурная корреляция характера и форм организации преступности – с типичными укладом жизни и традиционными ценностями или так называемая конгруэнтность: всепроницаемость общезначимых национально-культурных форм (к примеру, «большой семьи» либо «артели»).

Организованная преступность с обособленным негативистским сознанием существует как «переходных» странах (Италия XVIII в., современные латиноамериканские страны), так и в стране «победившего образцового капитализма» (США), так и в стране-эксклюзиве (Россия). Что же объединяет Сицилию XVIII в., этнические гетто мегаполисов Америки и советские тюрьмы 30-80 гг. ХХ в.?

Это следующие общие черты: обособление от «большого общества» в особые людские скопления с особым режимом существования; самоустранение государства от действительного заинтересованного руководства париями (абсентизм), которые предоставляются самим себе в условиях жестких внешних требований к ним, порождающих жесточайшую внутреннюю борьбу за выживание. В этих условиях гонимые, репрессируемые, ущемляемые люди[6] спонтанно вырабатывают тип поведения и сознания, соответствующие перманентной экстремальности ситуации. Причем «коллективный субъект» или люди, имеющие некий синхронизуемый жизненный опыт и пытающиеся придать ему эффективную для выживания форму, неосознанно для себя воспроизводят традиционные, уже зарекомендовавшие себя в данном этносе или культуре «рецепты выживания».

Это самозамыкающиеся группы с высокой степенью консолидации на основе отрицательности как способа отношения со всем остальным окружением. Консолидация не означает того, что люди здесь живут «душа в душу». Напротив, она здесь имеет вынужденный характер, через вражду ко всем остальным: «мы вместе не потому, что мы любим друг друга, а потому что нас никто не любит, а мы ненавидим их всех». Общность эта, таким образом, на совместной ненависти, что не может не порождать внутренней разорванности. Объединяющая ненависть, негативизм – основной эмоциональный тон подобных общностей, все остальное производно. Поэтому нет фундаментального доверия, поэтому вся конструкция выстраивается на взаимной подозрительности, постоянных проверках и насилии.

Формы, которые принимают наиболее развитые преступные субкультуры, традиционны: большая патриархальная семья (клан) либо артель, профессиональное братство, корпорация. Соответственно, во внутренней структуре мафии либо блатного сообщества мы можем встретить их основные организационные признаки: персонификация отношений, отсутствие границ между публичной и приватной сферами, имплицитный контракт между участниками, барьеры к возможному выходу из сообщества, эгалитаризм, системы санкций, правило «каждый должен вести себя понятным образом» и т.п.[7] Основной характерный признак данных экстремистских сообществ – преобладание негативизма и жестких черт в организационных формах – следствие психолого-типических особенностей контингента (брутальная часть молодежи)) и социальных экстремальных условий группогенеза.

Итак, хотя всегда и везде для преступности имеется исходная питательная среда молодежного хулиганства, однако не всегда и не везде из профессиональной, «вялотекущей» преступности может вырасти преступная субкультура, а то и «контркультура». Для того необходимы соответствующие особые, эксклюзивные условия.

Это и особо экстремализованные этнические гетто, и места массовых заключений. Первые порождают клановые структуры разношерстных этнических «мафий», вторые – эсклюзив российского сообщества «блатных». Различия между ними – в различиях социального пространства группогенеза и носителя, субстрата. Мафия формируется из молодежи этнических гетто, людей одной крови и культуры, привлекают родственников, соотечественников, соседей. Их идеал – «семейный бизнес», в перспективе превращающийся в легальный и уважаемый.

Борьба с отвергшим их обществом рассматривается как временное и вынужденное состояние, преходящий этап, активно и заинтересованно ищутся пути компромисса и инкорпорации своей субкультуры в состав официальной культуры. Тюрьма здесь – «издержки» бизнеса. По-другому быть и не может, семья и этнос – структуры «социально оппортунистичные», т.е. весьма склонные к нормализации своего существования. Это вполне можно понять: сюда включены родственники, семьи, жены, дети – мощные факторы крови и родства всегда умеряют и гуманизуют.

Напротив, тип «профессионального братства», «артели» формируется в тюрьме как структура выживания в ней. Здесь тюрьма – зона генезиса и «нормального существования». Люди, вовлекаемые в этот группогенез, «разных кровей и племен», которых объединяет их судьба, профессия и образ жизни.

Мафия не противопоставляет себя обществу, рассматривая себя как его неотъемлемый, хотя и не признаваемый официозом, элемент. Обслуживание традиционных неискоренимых пороков человеческих (похоть, азарт, пьянство) и взимание с этого заслуженной мзды, равно как и защита тех, кого не может защитить государство, арбитраж и некоторые другие функции – такова вкратце суть концепции «семейного бизнеса» крестного отца в знаменитом романе М.Пьюзо.[8]

Напротив, «воровской интернационал», сообщество, чьей «зоной этногенеза» является тюрьма, это группа людей, вырабатывающая «отрицательное сознание», ценности которого культивируют негативизм по отношению к общественным установлениям и нормам: «быть вне общества – это хорошо, поскольку мы лучше остальных, мы крутые и особые, остальные – стадо глупых и трусливых недоумков». Такие профессиональные группы преступников есть в любой стране, однако, опять-таки, лишь эксклюзивно подобная «неявная» групповая субъективность может развиться в форму устойчивой «контркультуры».

Мне известен только российский эсклюзив «воровского ордена», развившегося в блатную, воровскую «контркультуру» вследствие социального экстремизма сталинской диктатуры, породившей невиданно массовые и продолжительные скопления в лагерях многомиллионных масс людей (до 16-18 млн. в середине 30-х гг.). Беспрецедентные насилие и жестокость, высокая концентрация заключенных интенсифицировали процессы стихийной дифференциации и группогенеза в среде заключенных.[9] Продолжительность в более чем полвека (30-80е гг. ХХ в.) массовых тюрем совместного барачного содержания сотен тысяч и миллионов людей сообщили этой групповой культуре живучесть и устойчивость.

Рассмотрим особенности экстремистского сознания в его наиболее примитивно-жестокой, антигуманистической форме «воровских понятий» блатного сообщества российских тюрем.

Носителями преступной контркультуры, «отрицаловки» являются в России «блатные» («припотелые») – люди, отказывающиеся от норм общества или, по крайней мере, оппортунистично к ним относящиеся, поскольку выбирают подчинение другому закону – воровскому. Состав «блатных» дифференцирован: «пацаны», «шестерки», «быки» и «громоотводы». Из карьерных, «борзых пацанов» в итоге честной и беспорочной службы отбирается и коронуется воровская элита – так называемые «воры в законе». Они – законодатели, идеологи и судьи блатного сообщества.[10] Аналогичные группы есть и в других странах, так в Америке это внутри преступные категории «крыс», «шакалов», «горилл», «гангстеров» и также со своими духовными авторитетами, называемыми «джокерами», «отморозками» (bull busters).[11]

Сам характер преступного сообщества задает его принципиальную децентрализацию – всякий раз это совокупность региональных групп. «Воры в законе», как и совет мафиозных семей (coupole) – это своего рода региональные и межрегиональные согласительные комиссии.[12] Они же – «субъекты законотворчества» и духовные лидеры, авторитеты. Важнейшее отличие «воров в законе» от политических и военных лидеров нормального общества в том, что их положение постоянно зависит от успешности выполнения ими своей главной – нормативно-поведенческой функции – быть живым воплощением «понятий», «образцовым пионером». За всеми их поступками следят тысячи глаз и малейшая оплошность зачастую может привести к «развенчанию». Они – ходячие образцы, «полубоги» и должны каждодневно подтверждать свой статус самых независимых: «отвязанных» от всех общественных условностей, в том числе от собственности и семьи, самых решительных, беспощадно-жестоких, самых честных внутри «братвы».

Таким образом, это группа экстремалов, «аскетов», фанатично настроенных индивидов, живущих почти буквально, насколько это позволяют сами всегда экстремальные условия тюрем, зон, воровских «малин», в соответствии с некой эзотерической идеологией. В этом смысле – некоторые из них «идеалисты», те, кто создает и движет историю, пусть даже это и история преступного мира. Их относительно немного: от нескольких десятков тысяч – в периоды расцвета ГУЛАГа и СССР – до нескольких десятков в периоды целенаправленных государственных репрессий.[13]

Правда, как отмечают исследователи, в последние десятилетия иногда «воровская корона» покупается за большие деньги (от 100 тыс. до 1 млн. $), однако эти нувориши («апельсины», «мандарины») живут в среднем почему-то недолго.

Генезис этой маргинальной корпорации возводят к концу XVII – началу XVIII вв.[14] С самого начала это были своего рода «псевдоаскеты» – т.е. часть преступного мира, осознанно выбирающая полный отказ от любой легальной социальной определенности, места и социальных связей.

Человек, имеющий представление о преступном мире по кинематографическим вымыслам, думает, что наиболее влиятельными и авторитетными в нем должны быть атаманы шаек, разбойники, убийцы «с руками по локоть в крови». Однако историки преступного мира дореволюционной России говорят об обратном: грабежи и душегубство не уважались.[15] Основателями «воровского закона были карманники и попрошайки, так называемые «Иваны». Такие сознательные маргиналы как бродяги-попрошайки могли быть не столь преуспевающими как, к примеру, «медвежатники» (грабители сейфов, банков), не вселять такой ужас и ненависть как отвязные «убивцы» типа Ваньки Каина, однако они стали носителями воровской морали, «моральной силы» воровской идеи.

Эта мораль и идея так может быть и остались узкоцеховым этосом, о котором «большое общество» не знает и знать не хочет, если бы само оно не оказалось в условиях необычного эксперимента по крупномасштабному изменению сознания, по жесткой насильственной социальной трансформации. Группа левых радикалов, фанатиков-идеалистов решила построить общество равенства и справедливости, изолировав тех, кто, по их мнению, мешал этому процессу.

Последних оказалось что-то чересчур много. Тотальное насилие породило не менее тотальный протест. У людей образованных – протест политический, у большей массы остальных – стихийно-отрицательный, деструкцию в отношении государства и общества как таковых. Деструкция усиливалась в виду явственной лжи – пропасти между псевдогуманистической тотальной пропагандой и реальным беззаконием. В этих нечеловеческо-экстремальных условиях массовых заключений как нельзя кстати оказалась радикально эскапистская и тотально конфронтационная идеология «Иванов», трансформировавшаяся в «воровской закон» со своей кастой служащих ему «жрецов» – «воров в законе».

(Продолжение следует)

В.Красиков, доктор философских наук, опубликовано в журнале CREDO NEW


[1] Так же считает А.И.Солженицын, писавший: «Я настаиваю на своем выражении: вурдалаки, сосущие твое сердце. Они оскверняют все кряду, что для нас – естественный круг человечности. Но неужели это так безнадежно? Ведь не прирожденные же это свойства воров! А где – добрые стороны их души? Не знаю. Вероятно, убиты, угнетены воровским законом, по которому мы все остальные, – не люди : Очевидно, пропитавшись злодейством, блатной необратимо переходит некий нравственный порог». Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918-1956. Опыт художественного исследования. В 3 т. Кемерово: Кемеровское книжное издательство. 1990-1991 гг., т.2. – С.355.

[2] Другая ипостась несправедливости абстрактных норм в том, что их применение отдано на откуп профессиональным юристам, людям, как правило, из того же истеблишмента. Теоретики «стигмы» выяснили господство в странах либеральной демократии заурядного «двойного стандарта»: преступления совершают многие члены общества, но к уголовной ответственности привлекаются лишь бедные либо лишенные возможной защиты, покровительства «сильных мира сего» См. Криминология. Учебник для юридических вузов. Под общей редакцией д.ю.н. проф. Долговой А.И. Москва. 1997. – С.410-416.

[3] Правомерность метафоры «ювенальная несправедливость» (несправедливость по отношению к молодежи со стороны взрослых, выражающуюся в ограничениях их реальных прав и свобод) можно подтвердить ссылкой на теорию «криминальных молодежных банд» американских криминологов Р.Кловарда и Л.Олина. Они полагают главной причиной создания молодежных банд фрустрации от диссонанса между прививаемыми обществом ценностями и стандартами потребления и предлагаемыми нереальными путями их достижения. Отсюда стремление молодежи любыми путями (чаще криминальными) реализовать стандарты потребления и отомстить обществу за его реальную несправедливость и ханжество – посредством агрессии и преступлений. Криминология. Учебник для юридических вузов. Под общей редакцией д.ю.н. проф. Долговой А.И. М., 1997. – С.408.

[4] Молодые мужчины представляют собой особую социально-демографическую группу, которая по своим физическим (мускулы, гормоны, физическая сила), поведенческим (стадность, высокая соревновательность), психическим (склонность к риску, отсутствие заботы о личной безопасности, желание выделиться, склонность к девиантному поведению) отличается как женщин, так и от старших мужчин.

[5] Если верить некоторым данным, приведенным в книге Подлесских Г. Ю., Терешонок А.Я. Воры в законе: бросок к власти. Ростов-на-Дону. 1995. – С.189-203., – 207 воров в законе, действующих в настоящее время в России из приводимого списка в 266 человек – кавказцы, выходцы из кавказских и закавказских республик. Остальные 59 – русские, татары, евреи и другие национальности. По другим данным, кавказцев среди элиты преступного мира – 43 %, русских – 30 %. См. Захаров А. Уголовный мир – http://aferizm.ru/kriminal.htm

[6] Заключенный в тюрьме либо житель гетто действительно находятся в ситуации аутсайдерства, неполноценности, лишенности нормальных для данного общества возможностей. Но не надо также забывать, что человек не только пассивная игрушка обстоятельств, он и существо, обладающее самосознанием, волей и выбором. Выбор проявляется в том, что во многих случаях посреднической средой, формой перехода к преступности является молодежная хулиганская среда – «нормальная» как для многих городских районов, так и для гетто.

[7] Олейник А.Н. Тюремная субкультура в России: от повседневности до государственной власти. М. 2001. – С. 81, 194.

[8] Дон Карлеоне сознательно отказывается иметь очень выгодные дела с наркоторговцем, навлекая на себя покушение и гангстерскую войну (основной, кстати, сюжет романа), делая это именно по соображениям «семейной» ответственности за порядок и благополучие людей, сохранения традиционного имиджа. Возможно, у Пьюзо нехарактерный пример возведен в закономерность – ведь и в самом романе повествуется о том, нашлись «семьи», вполне готовые к сотрудничеству в наркоторговле. Дело в ином, в характерной установке на инкорпорацию в нормальное общество, отмывание, легализацию, респектабилизацию. (Пьюзо М. Крестный отец. М.: Издательство «Дом». 1993. – С.72) Это же свойственно и этническим группировкам кавказской части российского преступного сообщества: семейственность, клановость, «мафиозные» тенденции – в отличие от совершенно иной природы «мира блатных» коренных россиян. (См. Подлесских Г. Ю., Терешонок А.Я. Воры в законе: бросок к власти. Ростов-на-Дону. 1995. – С.63.)

[9] Существует гипотеза, что «воровская гвардия» была создана НКВД для управления «политическими», но эта версия представляется малоубедительной и явно идеологизированной.

[10] Захаров А. Уголовный мир – http://aferizm.ru/kriminal.htm

[11] Олейник А.Н. Указ. соч., С.98.

[12] Олейник А.Н. Указ. соч., С.220.

[13] «Белый лебедь» – так называлась открытая в 1956 году Соликамская ИТК-6, где сидели одни «воры в законе» без своей «лагерной пристяжи». Не имея возможности заставлять других выполнять свои обязанности, «шушеру», они, как скорпионы в банке, стали уничтожать друг друга. Так же, как чуть ранее в так называемой «сучьей войне» между «суками», ворами, служившими государству (в частности с оружием в руках во время ВОВ) и традиционалистски настроенными ворами. В итоге к концу 50-х гг. осталось лишь 3 % от воровской элиты. Захаров А. Уголовный мир -http://aferizm.ru/kriminal.htm

[14] Захаров А. Уголовный мир – http://aferizm.ru/kriminal.htm

[15] Такое же отношение, кстати, было у воров старой формации и к рэкетирам 90-х гг. «ельцинской модернизации», выросшим как на дрожжах из молодежной хулиганской среды: она «не бита», не прошла настоящие испытания тюрьмой, не освоила «философию выживания».

 

 

You may also like...