Что сегодня происходит в Херсоне — глазами местных жителей

Теперь нет возможности переехать на левый берег и отправиться на поиски детей в сторону Крыма.

Жизнь у меня теперь очень странная стала, я больше никому не доверяю, потому что стукачом может оказаться совершенно неожиданный человек, давний знакомый. И так многие живут: Херсон стал безлюдным и молчаливым. Только взрывы слышно.

На рынке вчера было три машины: фермеры привозили что-то из ближайших сел. Ни одного покупателя там не было. Магазины по городу закрыты. Знаю, что при ЦУМе работает крошечная аптека, но в ней уже толком ничего нет.

Моя знакомая пару дней назад заболела: высокая температура. Положили в областную больницу, а на следующий день уже всех пациентов выгнали на улицу, так как русские увезли оборудование и мебель. Больницу Управления внутренних дел тоже полностью вывезли.

Что касается «Тропинки», то в этой больнице закрыли поликлиническое отделение и физиотерапию. Но стационар пока работает. На базе этой больницы оккупанты делают себе госпиталь. Врачи работают до понедельника, а дальше их судьба непонятна.

Вчера оккупанты утопили две наши баржи возле гостиницы «Фрегат». Видимо, боятся, что украинские военные будут форсировать Днепр. На дачи сейчас тоже невозможно добраться, потому что русские забрали все боты и лодки. Те, кто свои лодки сохранил, возят людей между Херсоном и Олешками за 600 гривен в одну сторону.

«Непрямые потери этой гребаной войны»

Александр, 44 года. Херсон, правый берег Днепра

— Мы с семьей остаемся дома. В Херсоне ничего не работает: ни больницы, ни магазины, ни аптеки, ни полиция. По всему городу исчезли блокпосты. Вчера ездил по центру и по окраине: никого нет. Солдат почти не видно. Наверное, они остаются среди нас, но уже в гражданской одежде. Город пустой, только на рынке еще какое-то движение людей изредка можно увидеть.

Мои знакомые уехали в Волгоградскую область к родственникам. У них трое детей. Сейчас жена беременная, нагуляла от российских солдат. Они ее мужа мучали, на подвал постоянно таскали, пытали, регулярно били и издевались. А он не смог своих детей бросить, они еще очень маленькие. Поэтому пока они вместе. Причем, когда война началась, его жена в грудь себя била, что русского слова больше не произнесет, а потом телевизор стала смотреть и через два месяца изменилась неузнаваемо — словно другой человек. Такие вот непрямые потери этой гребаной войны.

У нас в городе людей из жилья насильно не выгоняют, а на левой стороне — да, в селах под дулом автомата выкидывают. Угрожают затоплением и еще чем-то. Я думаю, им просто нужно по линии обороны заселиться, по берегу. 30–40 тысяч чмобиков [частично мобилизованных] приехало, их же нужно где-то расселить. Вот и придумали эвакуацию.

Вообще, у серой массы россиян выбор небольшой. Если ты не хочешь мобилизоваться, идешь в тюрьму, а там тебя уже в оборот возьмет ЧВК Вагнера, для которой вообще законы не писаны. И ты всё равно попадешь на фронт. Россия — страна-тюрьма. В херсонское село, где живет моя мама, зашли оккупанты, и сразу вопрос: «Кто у вас смотрящий?» Люди растерялись. Говорят, главы сельсовета сейчас нет. А им: «Какой глава? Нам нужен смотрящий, который общаком распоряжается». И они реально его искали, хотя села живут обычной жизнью, а не по тюремным понятиям.

Я ожидал, что, когда в Херсоне наступит безвластие, начнется полный разнос и падение. Но нет. Люди себя контролируют. Сидят дома, я не слышу, чтобы кто-то кроме рашистов грабил дома и квартиры. Местные помогают друг другу, следят за чужим жильем. У меня лично связка ключей от домов и квартир на килограмм. Мы должны друг другу помогать — это чувствуется интуитивно. Все мы в непростой ситуации, надо как-то выживать.

Я с начала войны не работаю. Читаю книги, что-то ремонтирую. Детям отдал кое-какую технику, чтобы они ее собирали и разбирали. Сидят целыми днями, копаются в запчастях.

Печку я давно сделал, еще летом. Поездил по городу, нарезал много веток, пособирал доски. Я готов ко всему. Вода у нас в огромной бочке, а во дворе есть скважина, но она работает от электричества. В общем, если мы останемся без электричества и тепла, некоторое время мы еще будем чувствовать себя более-менее комфортно. В конце концов, по городу есть общественные скважины, их просто качаешь, и вода льется, так что не пропадем.

«Почувствовала себя героиней фильма «Апокалипсис»»

Виктория, 43 года. Голая Пристань, левый берег Днепра

— Я последние пару недель болела ОРВИ, очень похожим на ковид. В военно-полевых условиях особо не вылечишься, но скорая ко мне один раз приехала, когда уже под сорок температура была. Сделали мне экспресс-тест: открыли флакон с духами, спросили: «Запах чувствуешь? Чувствуешь. Значит, не ковид». Лекарств в городе толком нет, лечилась тем, что удавалось добыть. Многие знакомые, которые выехали из города, звонили, что у них дома еще лекарства остались, говорили: сходи к нам, возьми. Я себя героиней фильма «Апокалипсис» почувствовала. Приходишь в чужой и пустой дом и выгребаешь там все лекарства. Я такое только в кино видела: «О, смотри, у них еще «Стрепсилс» остался!» Нашли от кашля таблетки, антибиотики.

Сегодня в городе паника невероятная. Версий, в связи с чем русские объявили эвакуацию, десятки. Фантазируют кто во что горазд, а внятной картины происходящего от оккупантов, конечно, не получить.

Очень жаль нашу набережную, которую долго ремонтировали и сделали действительно красивой. Теперь русские ее разворотили, вырвали розы с корнями, голубые ели, разломали памятники — всё окопы свои роют. Не понимаю зачем? Там же вода близко, любая яма сразу же водой наполняется. Короче, сидят в своих окопах, ждут, наверное, когда их волной оттуда вымоет.

Продукты пока есть. Лекарства тоже, но очереди в аптеки огромные, люди аж на улице стоят. Оккупанты обещают всё закрыть. Не знаю… Подозреваю, если даже рынок закроют, довольно скоро появится какой-нибудь стихийный базар.

Ночью три раза что-то бахнуло. Проснулись утром: оказывается, в администрацию города прилетело. Крыша аж на дороге валяется, работники МЧС завалы разбирают. Пока не знаю, был там кто-то из русских внутри или нет.

«Город становится мертвым»

Сергей, 35 лет. Голая Пристань, левый берег Днепра

— Со связью у нас плохо, как и с интернетом. Сегодня был прилет ночью, пока не знаю, куда попали. Сейчас всё обострилось и в отношениях с оккупантами, и просто между людьми. Не знаю, чего ожидать, но жутко очень.

У меня во дворе маленький подвал — для продуктов, как и у многих. Не знаю, спасет ли он в случае опасности или станет для моей семьи братской могилой.

Сейчас объявлена эвакуация, из города вывозят людей. Пишут, что в связи с предстоящими обстрелами города со стороны ВСУ они [оккупанты] нас «спасают». Мы пока не знаем, как реагировать. Хуже всего как раз то, что никакой ясности. Ничего не знаешь, что происходит и как будет дальше в городе. Эвакуируют весь город и ближайшие села. Боюсь, что придут с принудительной эвакуацией, силой выгонят. По идее, им больше дома у реки нужны, где они окопы роют.

В голове до сих пор не укладывается, что у нас теперь война, что нас убивают и никто не может это остановить и повлиять [на агрессора].

Во время войны моя жена родила дочь. Повезло, что больница еще работала. Как раз за рекой что-то взрывалось, грохот стоял, кто-то, наверное, погиб… А моя дочь в эти минуты пришла в наш мир — дитя войны. Так что жизнь продолжается.

Начал строить печку, как раз в процессе. Пока газ и свет есть, но подстраховываю себя на зимний период, вдруг не будет тепла. Малышке тепло обязательно нужно.

Вижу, что происходит с людьми, которые смотрят телевизор, сейчас там транслируются только российские каналы. Я не смотрю телик совсем, еще с весны выключенный, как телевышку захватили в Херсоне.

С учебным процессом всё плохо, интернета чаще нет, чем он есть, поэтому удаленно нет возможности учиться. Все школы закрыты, открывать их оккупанты не планируют, хотя в городе и было немного желающих учиться по русской программе.

Россияне вывезли все машины, оборудование и лекарства из горбольницы. Говорят, что оставили одну машину скорой помощи, но я ее не видел. Город становится мертвым.

Всё можно перетерпеть, выдержать, лишь бы не стреляли по нам, мирным. Не могу избавиться от ощущения, что действия русских в отношении нас — это геноцид.

Словами не передать, как это — жить в постоянном страхе, реагировать на каждый звук и шорох.

«Не знаю, как мы греться будем»

Ирина, 53 года. Голая Пристань, левый берег Днепра

— В нашей большой больнице остались один врач и одна медсестра. Всё оборудование увезли, а персонал перевели в больницу в Скадовске. Поликлиника у нас тоже закрыта.

На телефон, на российские номера, приходят сообщения о том, что нужно покинуть город на случай подрыва ГЭС. Мы никуда не собираемся. Вещи подымем на этаж выше, а сами, может быть, поедем в село к знакомым на пару дней, пока вода сойдет.

Ночью ракета прилетела в здание городской администрации, но российская власть оттуда еще две недели назад выехала в Скадовск. Здание стояло пустым. Не знаю, зачем украинцы так поступают? Просто хотят разрушить наш город?

Мы сейчас ищем, где заправить баллон газом. Если вдруг опять, как в начале войны, когда во время боев разбомбили газопровод, подачи газа не будет, так хоть на плите готовить. А если электричество выключат, даже не знаю, как мы в квартире греться будем. Наверное, всей семьей переселимся в одну комнату и будем дышать. Если будет очень холодно, уедем к знакомым, у которых частный дом и печка есть. Но я смотрю, все наши соседи-пенсионеры никуда не поехали, все по домам.

Едой мы хорошо запаслись, каждый месяц получали продуктовые наборы от российской власти. Теперь за пайками, пособиями, пенсиями и зарплатами нужно ездить в Скадовск. «Промсвязьбанк», в котором мы открыли карты, чтобы получать зарплаты, тоже уехал в Скадовск вместе с банкоматами, так что карты, теперь и российские, мы не можем обналичить.

Автор: Ольга Васильева, «Новая газета. Европа»