Жестокая правда о Второй мировой войне необходима людям

Смысл этого посыла правящих московских имперцев (со все более заметным нацистским «акцентом») достаточно очевиден: вбить в головы зомбированных «телеящиком» граждан России примитивную, но поистине угрожающую для судеб человечества мысль: «Великая Победа» (в их интерпретации) «дает право» Путину и воплощаемой им системе силой возрождать «высшую ценность» — Сверхдержаву. И, если потребуется, силой же расширять ее границы.

Один из крупнейших русских писателей второй половины ХХ века, Виктор Петрович Астафьев (1924 — 2001), был одним из тех «дедов, которые воевали». Трижды ранен (дважды — тяжело), прошел всю войну, до конца. Видел за четыре года такое, что хватило бы, по его выражению, «на пару десятков спокойных жизней — это уж точно». Чудом не погибнув, Астафьев на всю свою жизнь сохранил непримиримую, лютую ненависть к войне. И укрепилось в его душе выношенное, бесповоротное решение — рассказать людям, донести до них правду о том, чем была Вторая мировая. Страшную, неприкрашенную правду. Без советской агитационной «трескотни» и отвратительной помпезности. Ибо речь идет о цене жизни и о цене смерти. Что может быть важнее этого и нужнее для людей?

Сказать людям лишь «малую частичку правды о войне» (именно это настойчиво подчеркивал Виктор Петрович) писатель смог лишь в 1994 — 1995 годах, когда был, наконец, завершен и опубликован его роман-эпопея «Прокляты и убиты». Именно там этот художник слова, начинавший свой творческий путь как один из ярких представителей «лейтенантской» (или же «окопной») прозы,  еще в начале 1960-х годов  трезво и честно, пером большого мастера, показал никчемность и лживость всех этих «выдумок политруков», зачастую видевших кошмары войны с безопасного расстояния и озабоченных одним: эффектно отрапортовать начальству. Роман «Прокляты и убиты» упрочил мировую известность Астафьева.

Но еще более, быть может, впечатляет его эпистолярное наследие, его переписка — с друзьями, знакомыми, коллегами по перу, оппонентами, просто с «далекими» географически людьми, написавшими Виктору Петровичу в надежде узнать его оценку тех или иных событий войны. Причем письма Астафьева — вещь очень «взрывоопасная» и по сей день, сильнейший раздражитель для местных и центральных московских властей (ненависть писателя ко лжи и псевдопатриотическим мифам о войне буквально пронизывает каждую строку).

Судите сами, читатель. Том писем Виктора Астафьева «Нет мне ответа… Эпистолярный дневник. 1952 — 2001 годы» вышел в свет весной 2009 года; перед этим издатель и составитель тома — писатель Геннадий Сапронов из Иркутска, умерший в том же году, — дал московской оппозиционной «Новой газете» право на публикацию писем Астафьева. Книга вышла в свет; большие подборки писем были опубликованы в «Новой газете» — и тут началась настоящая вакханалия. Звонки с угрозами, истерические, грубейшие рецензии в «верноподданной» прессе с обвинениями в предательстве. И, более того, на одном из организованных путинской партией «Единая Россия» собраний было всерьез предложено… расстрелять Геннадия Сапронова и журналистов газеты, организовавших публикацию. Откуда эта животная злоба? Ответ на такой вопрос дают сами письма Виктора Петровича Астафьева. Приводим выдержки из некоторых писем.

* * *

1973 год. Письмо И. Соколовой:

«У Вас, да и в любой вещи, где есть «я», — оно, это «я», ко многому обязывает, прежде всего к сдержанности, осторожности в обращении с этим самым «я» и, главное, необходимо изображать, а не пересказывать. У Вас поначалу семнадцатая артдивизия находилась на марше… Но это именно наша бригада, вооруженная гаубицами образца 1908 года (гаубицами, у которых для первого выстрела ствол накатывался руками и снаряд досылался в ствол банником), — оказалась на острие атаки немцев. Сначала нас смяли отступающие в панике наши части и не дали нам как следует закопаться. Потом хлынули танки — мы продержались несколько часов, ибо у старушек-гаубиц стояли сибиряки, которых не так-то просто напугать, сшибить и раздавить. Конечно, в итоге нас разбили в прах, от бригады осталось полтора орудия — одно без колеса и что-то около трехсот человек из двух с лишним тысяч. Но тем временем прорвавшиеся через нас танки встретила развернувшаяся в боевые порядки артиллерия и добила вся остальная наша дивизия. Контрудар не получился. Немцы были разбиты. Товарищ Трофименко, командующий, стал генералом армии, получил еще один орден, а мои однополчане давно запаханы и засеяны пшеницей под Ахтыркой…»

* * *

Очень часто совпадали наши пути на войне: весь путь к Днепру почти совместный. Я был под Ахтыркой. Наша бригада оказалась той несчастной частью, которой выпадала доля оказаться в момент удара на самом горячем месте и погибнуть, сдерживая этот удар. Ахтырку, по-моему, заняла 27-я армия и устремилась вперед, оголив фланги. Немцы немедленно этим воспользовались и нанесли контрудар с двух сторон — от Богодухова и Краснокутска, чтобы отрезать армию, которую так безголово вел генерал Трофименко вперед.

* * *

Днепровские плацдармы! Я был южнее Киева, на тех самых Букринских плацдармах (на двух из трех). Ранен был там и утверждаю, до смерти буду утверждать, что так могли нас заставить переправляться и воевать только те, кому совершенно наплевать на чужую человеческую жизнь. Те, кто оставался на левом берегу и, «не щадя жизни», восславлял наши «подвиги». А мы на другой стороне Днепра, на клочке земли, голодные, холодные, без табаку, патроны на строжайшем счету, гранат нету, лопат нету, подыхали, съедаемые вшами, крысами, откуда-то массой хлынувшими в окопы.

Ох, не задевали бы Вы нашей боли, нашего горя походя, пока мы еще живы. Я пробовал написать роман о Днепровском плацдарме — не могу: страшно, даже сейчас страшно, и сердце останавливается, и головные боли мучают. Может, я не обладаю тем мужеством, которое необходимо, чтоб писать обо всем, как иные закаленные, несгибаемые воины.

* * *

«Письмо от 13 декабря 1987 г. (адресат не установлен):

«…Вот до чего мы дошли, изолгались, одубели! И кто это все охранял, глаза закрывал народу, стращал, сажал, учинял расправы? Кто такие эти цепные кобели? Какие у них погоны? Где они и у кого учились? И не замечают, — доучились! — что кушают, отдыхают, вообще живут отдельно от народа и считают это нормальным делом. Вы на фронте, будучи генералом, кушали, конечно, из солдатских кухонь, а вот я видел, что даже Ванька-взводный и тот норовил и жрать, и жить от солдата отдельно, но, увы, быстро понимал, что у него не получится, хотя он и «генерал» на передовой, да не «из тех», и быстро с голоду загнется или попросту погибнет — от усталости и задерганности.

Не надо лгать себе, Илья Григорьевич! Хотя бы себе! Трудно Вам согласиться со мной, но советская военщина — самая оголтелая, самая трусливая, самая подлая, самая тупая из всех, какие были до нее на свете. Это она «победила» 1:10! Это она бросала наш народ, как солому, в огонь — и России не стало, нет и русского народа. То, что было Россией, именуется ныне Нечерноземьем, и все это заросло бурьяном, а остатки нашего народа убежали в город и превратились в шпану, из деревни ушедшую и в город не пришедшую.

Сколько потеряли народа в войну-то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощение за бездарно «выигранную» войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови (далеко не только в русской! — И. С.). Не случайно ведь в Подольске, в архиве, один из главных пунктов «правил» гласит: «Не выписывать компрометирующих сведений о командирах Совармии».

В самом деле: начни выписывать — и обнаружится, что после разгрома 6-й армии противника (двумя фронтами!) немцы устроили «Харьковский котел», в котором Ватутин и иже с ним сварили шесть (!!!) армий, и немцы взяли только пленными более миллиона доблестных наших воинов вместе с генералами (а их взяли целый пучок, как редиску красную из гряды вытащили)… Может, Вам рассказать, как товарищ Кирпонос, бросив на юге пять армий, стрельнулся, открыв «дыру» на Ростов и далее? Может, Вы не слышали о том, что Манштейн силами одной одиннадцатой армии при поддержке части второй воздушной армии прошел героический Сиваш и на глазах доблестного Черноморского флота смел все, что было у нас в Крыму? И более того, оставив на короткое время осажденный Севастополь, «сбегал» под Керчь и «танковым кулаком», основу которого составляли два танковых корпуса, показал политруку Мехлису, что издавать газету, пусть и «Правду», где от первой до последней страницы возносил он Великого вождя, — одно дело, а воевать и войсками руководить — дело совсем иное, и дал ему так, что две (!) армии заплавали и перетонули в Керченском проливе.

Ну ладно, Мехлис, подхалим придворный, болтун и лизоблюд, а как мы в 44-м под командованием товарища Жукова уничтожали 1-ю танковую армию противника, и она не дала себя уничтожить двум основным нашим фронтам и, более того, преградила дорогу в Карпаты 4-му Украинскому фронту с доблестной 18-й армией во главе и всему левому флангу 1-го Украинского фронта, после Жукова попавшего под руководство Конева в совершенно расстроенном состоянии.

Если Вы не совсем ослепли, посмотрите карты в хорошо отредактированной «Истории Отечественной войны», обратите внимание, что везде, начиная с карт 1941 года, семь-восемь красных стрел упираются в две, от силы три синих.

Все мы уже стары, седы, больны. Скоро умирать. Хотим мы этого или нет. Пора Богу молиться, Илья Григорьевич! Все наши грехи нам не замолить: слишком их много, и слишком они чудовищны, но Господь милостив и поможет хоть сколько-нибудь очистить и облегчить наши заплеванные, униженные и оскорбленные души. Чего Вам от души и желаю».

* * *

Письмо Л. Кожевникову. 1995 г.:

«Дорогой мой собрат по войне!

Увы, Ваше горькое письмо — не единственное на моем письменном столе. Их пачки, и в редакциях газет, и у меня на столе, и ничем я Вам помочь не могу, кроме как советом.

Соберите все свои документы в карман, всю переписку, наденьте все награды, напишите плакат: «Сограждане! Соотечественники! Я четырежды ранен на войне, но меня унижают — мне отказали в инвалидности! Я получаю пенсию 5,5 тысячи рублей. Помогите мне! Я помог вам своей кровью!». Этот плакат прибейте к палке и с утра пораньше, пока нет оцепления, встаньте с ним на центральной плошали Томска 9 мая, в День Победы.

Вас попробует застращать и даже скрутить милиция, не сдавайтесь, говорите, что все снимается на пленку — для кино. Требуйте, чтоб за Вами лично приехал председатель облисполкома или военком облвоенкомата. И пока они лично не приедут — не сходите с места.

Это Вам сразу же поможет. Через три дня, уверяю Вас, везде и всюду дадут ход Вашему делу. Но будьте мужественны, как на фронте. Держитесь до конца!

Если же Вас начнут преследовать, оскорблять — дайте мне короткую телеграмму об этом, и я этим землякам-сибирякам такой устрою скандал, что иные из них полетят со своих теплых мест.

Сделайте еще один подвиг, сибиряк! Во имя таких же униженных и обиженных, во имя своей спокойной старости. Желаю Вам мужества!»

* * *

Письмо С. Новиковой. 26 июля 2000 г.:

«…Конечно, те, кто бегает или уже ковыляет с портретиками Сталина по площадям и улицам, никаких «книжков» не читают и читать уже не будут (мог ли Астафьев предвидеть, что через 14 лет Сталина будет прославлять «путинская» молодежь, надрессированная властью! — И. С.), но через два-три поколения потребуется духовное воскресение, иначе России гибель, и тогда будет востребована вся правда и о солдатах, и о маршалах. Кстати, солдатик, даже трижды раненный, как я, на Руси еще реденько, но водится, а командиры, маршалы, и главные, и неглавные, давно вымерли, такова была их «легкая» жизнь, да еще этот сатана, за что-то в наказание России посланный, выпил из них кровь, укоротил век…

О-ох, мамочки мои, и еще хотят, требуют, чтоб наш народ умел жить свободно, распоряжаться собой и своим умом. Да все забито, заглушено, и истреблено, и унижено. Нет в народе уже прежней силы, чтоб он разом поднялся с колен, поумнел, взматерел, научился управлять собой и Россией своей, большой и обескровленной».

* * *

Так писал о войне Виктор Петрович Астафьев. Что-то в этих мыслях может вызывать желание поспорить, но ясно одно: Астафьев и помпезное празднование 70-летия «Победы» по-имперски, а-ля Путин, — вещи абсолютно, полярно несовместимые. И еще: это лишь гипотеза, но трудно представить этого выдающегося писателя в общем хоре 84% сегодняшних «верноподданных» Кремля. В России совесть всегда была против власти (если не была тотально задушена, впрочем, даже во времена Ивана Грозного не молчал митрополит Филипп Колычев). И творчество Астафьева это убедительно подтверждает.

Виктор Петрович Астафьев (1924 — 2001) – известный советский писатель, прозаик, эссеист. Лауреат государственных премий СССР и РФ.

Виктор Астафьев родился в Красноярском крае и сейчас живет на своей родине в городе Красноярске.
Детство писателя было трудным. Мальчику было всего лишь семь лет, когда погибла его мать. Она утонула в Енисее. Памяти матери, Лидии Ильиничны, он посвятит повесть "Перевал".

Астафьев побывал даже в беспризорниках, воспитывался в детдоме. Здесь добрые, умные учителя пробудили в нем интерес к писательству. Одно его школьное сочинение признали лучшим. У этого сочинения очень характерное название: "Жив!" Позже события, описанные в нем, предстали в рассказе "Васюткино озеро". Разумеется, в новой форме, по-писательски.

Весной 1943 года рабочий Виктор Астафьев уже на фронте, на передовой. Воинское звание – рядовой. И так до самой победы: шофер, артразведчик, связист.

После войны будущий писатель сменил много профессий, метался, как он сам скажет, по разным работам, пока в 1951 году в газете ?Чусовской рабочий" не был опубликован первый рассказ, и стал он газетным, литературным сотрудником.
Отсюда и начинается его собственно творческая биография.

Автор: Игорь СЮНДЮКОВ, «День»