«Здесь ничего не случилось»

«Здесь ничего не случилось», – говорили днепродзержинцам после того, как из-за трусости милиционеров заживо сгорели трое парней. 25 июня исполнилось 35 лет со дня стихийной акции протеста в Днепродзержинске. О тех событиях написано до обидного мало, хотя с уголовных дел уже давно снят гриф секретности. Корреспонденту удалось побеседовать с одним из “зачинщиков” беспорядков Виктором Чуканем, отсидевшим в колонии строгого режима 12 лет.

Пожар в “воронке”

– 25 июня 1972 года страна отмечала День молодежи, – вспоминает Виктор Чукань. – Настроение с утра было отличное. Мне тогда не исполнилось еще и 20 лет, политикой я не интересовался. А в эпицентре событий оказался после того, как узнал, что мой сосед и друг Валик Ланин сгорел по вине милиции. Ребята гуляли на свадьбе. На второй день, как водится, с шутками и песнями отправились бродить по микрорайону. Зашли в магазин возле Дворца строителей, а там милиционеры из медвытрезвителя дежурили. Ну, и задержали подвыпивших парней. Думаю, стражи порядка рассчитывали, что за ребятами придут со свадьбы и заплатят выкуп.

Задержанные В.Ланин, С.Куропятник и П.Майоренко находились в закрытой будке “воронка”, а милиционеры Л.Виноград и Ю.Колесник сидели в кабине. Когда машина поворачивала с проспекта Ленина на улицу Ленинградскую, в будке загорелся бензин. Почему это произошло, уже никто не узнает. Но, во-первых, водитель не имел права оставлять канистру с бензином в салоне с людьми, а во-вторых, сопровождавший задержанных милиционер должен был находиться рядом с ними, а не в кабине.

Когда машина запылала, милиционеры выскочили из кабины и убежали. А задержанные не могли выбраться. На выручку бросились прохожие, кто-то догадался взять ломики из трамвайных вагонов. Когда двери злополучного “воронка” удалось взломать, двое парней – Ланин и Куропятник – были уже мертвы. Майоренко еще дышал. На попутке его отвезли в больницу, где на следующий день он умер.

Через два дня в семьи погибших пришли незнакомые люди и сказали, что надо собираться, а куда – не говорили. Всех посадили в автобусы и привезли на одно из городских кладбищ. Там уже были подготовлены могилы, возле которых стояли три гроба. Похороны прошли быстро. Но об этом Виктор Чукань узнал от своей матери только через 12 лет, потому что 26 июня 1972 года он был арестован.

“Я не могу роту собрать, а ты смог”

– Когда я узнал, что Валик погиб, – рассказывает Виктор Чукань, – то сразу поехал в центр города. Нас было человек 15 с нашей улицы. На месте трагедии уже находились и люди со свадьбы, которые поехали выручать своих из вытрезвителя. Мы, конечно, страшно переживали, увидев обгоревшие тела друзей, но агрессивных намерений на тот момент не было. Участковый, как мог, успокаивал людей. Но тут подтянулись сотрудники КГБ, милиция. Один капитан бросил в толпу резанувшую слух фразу: “Быстро расходитесь! Считайте, что здесь ничего не случилось!”. Сначала люди опешили, а потом стали высказывать представителям органов все, что о них думают. Я тоже что-то кричал. Потом вместе с ребятами переворачивал сгоревший “воронок” и помогал привязывать его к другой машине, чтобы отбуксировать к горисполкому и горкому партии. Хотелось показать властям, что творит милиция.

Здесь следует отметить, что Виктор Чукань еще в детстве потерял руку. И, понятное дело, не мог быть активным участником беспорядков. Но как объяснил впоследствии на суде полковник КГБ Волков, он своим поведением провоцировал остальных. “Вот я, полковник, не могу роту людей собрать среди улицы, а ты смог”, – мотивировал свою позицию гебист.

– Вы выступали против системы?

– Нет, высказываний типа “Долой советскую власть” не было. Были конкретные обвинения в адрес городских и партийных чиновников. Пока мы стояли на перекрестке возле сгоревшей машины, прохожие, узнав страшную новость, присоединялись к нам. Говорили о том, что многие годы копилось в сердцах. По большому счету, это и был стихийный протест против советской власти.

По делу проходило 350 человек

– Вас никто не останавливал?

– Пытались, да сил у милиции было мало. Через пару часов нас было уже около двух тысяч. Потащили сгоревшую машину. От “Дружбы” до площади Ленина шли около получаса. Но пока мы добрались до горисполкома, правоохранители успели организоваться. В город подогнали полк МВД из Днепропетровска, военных из Кривого Рога. Ближе к вечеру солдаты ездили и палили холостыми патронами во все стороны. Улицы быстро опустели.

– Говорят, в горисполкоме вы учинили настоящий погром.

– Да, побили стекла в окнах, а потом стали лупить камнями и палками просто по стенам. Облицовочная плитка отлетела. Несколько человек ворвались в здание, что-то там поломали. Вместе со мной по делу проходил Саня Скобликов – фотограф. Он в тот день снимал, но потом все пленки у него отобрали. Правда, фотографировали не только любители, но и кегебешники.

– Вы предполагали, чем все может закончиться?

– Понимал, что без наказания не обойдется. На следующий день я пошел на работу на “Азот”, где работал заведующим складом нефтепродуктов на автозаправке. А на проходной узнал, что меня уже ждут. Взяли – и в КПЗ.

Меня, Скобликова и еще нескольких ребят судили в областном суде. Остальных – в трех районных судах Днепродзержинска. Всего по делу проходило человек 350. Скобликову и мне дали по 12 лет, двоим – по 15, остальным из наиболее активных – от 5 до 10 лет.

Свобода слова была только в лагере

По словам Виктора Чуканя, в ходе следствия подозреваемым не угрожали, их не били и не заставляли подписывать вымышленных обвинений. Видимо, сам факт протестного волеизъявления был настолько из ряда вон выходящим, что, по советским меркам, тянул на полновесное преступление. Судебные заседания проходили спокойно. В первый раз пришло очень много людей. Власть опять испугалась массовых беспорядков. Поэтому в дальнейшем вызывали только родственников и свидетелей. Без повестки в зал никого не пускали. В первых рядах плотно сидели милиционеры.

В сентябре 1972 года Виктора Чуканя отправили в Черкасскую колонию строгого режима.

– У нас был полковник Панченко, – вспоминает Чукань, – так вот он мне с самого начала сказал: “Родной, ты не играй в лотерею (имелась в виду амнистия). Гноить мы тебя не будем, но и раньше положенного времени не выйдешь. Так что успокой родственников, пусть ждут”.

Виктор Михайлович считает, что в лагере ему, в общем-то, повезло. Среди заключенных встречались священники, отбывавшие срок за то, что проповедовали на украинском языке, хозяйственники, арестованные за взятки в размере червонца, участники других протестных акций, о которых, как и о днепродзержинской, на просторах великой страны ничего не знали.

– Тогда в лагере было немало интеллектуалов, – говорит Виктор. – Например, я сидел с Василием Сичко, который организовал акцию в защиту погибшего при странных обстоятельствах композитора Владимира Ивасюка. Так вот, Сичко оставалось до выхода из лагеря два месяца, но он отказался подписывать какие-то бумаги, и ему добавили еще 4 года. Подбросили наркотики, составили протокол и увезли. И это все – на виду у двух десятков заключенных. Но что мы могли тогда сделать? Так власть поступала с людьми, которых боялась. Уже после освобождения из передачи радио “Свобода” я узнал, что Василия выпустили. Это произошло во время перестройки.

А еще в лагере, по мнению Виктора Чуканя, была настоящая свобода слова. Когда он попал в заключение, то был обычным парнем с советской кашей в голове. А там увидел, как построена система, как организуется следствие, когда любого человека можно упрятать за решетку ни за что. Теперь говорит, что против такой власти, как бы она ни называлась, будет выступать всегда.

P.S. Как отмечалось в материалах дела о массовых беспорядках 25 июня 1972 года, участники акции протеста причинили Днепродзержинскому горисполкому ущерб на сумму 5795 рублей. За ночь все разбитые стекла и плитка вокруг здания были убраны, отремонтированы окна.

Старшему из осужденных было 38 лет, самому молодому – всего 18.

Ирина КОНДРАТЬЕВА, «Газета по-киевски»