Смерть на зоне. Как хоронят людей в тюрьмах Беларуси

Каково это стареть в неволе осознавая, что единственным способом прекращения наказания будет смерть. Кто проводит тебя в последний путь крик сотрудника из санчасти, о том, что ему здесь не нужен труп, или смех тех, кто раньше сидел с тобой в одном бараке? Корреспондент беларусского издания KYKY поговорил с бывшим осужденным – Виктором К., отбывшим наказание по «народной статье» о смерти на зоне. 

Это жёсткий текст, но всё, описанное ниже, происходит рядом с нами — правда, в параллельной реальности, оказаться в которой, кстати, при действующем в Беларуси УК не так уж и сложно.

Большинство из нас испытывает пренебрежение к людям, отбывшим наказание, особенно это касается «сидельцев со стажем». Брезгливость? Такое подходящее слово, им можно описать эмоции, которые многие выражают к старикам, освободившимся из мест лишения свободы. И если в обычной жизни возраст 60-65 лет можно считать красивым подарком зрелости, то, оставившие в лагерях свои молодые годы люди в этом возрасте выглядят, как глубокие старики.

Если посмотреть в глаза пожилому з/к — самое страшное, что вы увидите там — пустота. Говорят, это что-то вроде «печати Каина» — вы смотрите в бездну, а бездна всматривается в вас, рычит всем своим звериным оскалом. Мне легко по этому взгляду из толпы прохожих определить: этот сидел, вот этот, этот, наверное, тоже.

Но со старыми людьми всё, конечно, сложнее.

Смерть, безусловно, станет избавлением для нас всех без исключения, но смерть на зоне по-особенному страшна. Чем, спросите? Безразличием. Нет горя, нет слёз, нет похорон, в том понимании, в котором они существуют в головах многих людей. Сегодня был человек, ел утром кашу, пил чай, а потом умер. Нет человека. После него останется только номер, написанный на табличке белой краской.

Мозги на полу

В разных лагерях этот отряд называется по-разному: «последний», «особый», «44-й» (если отрядов всего 42) — вариантов много. Это пристанище для тех, чья жизнь уже предопределена по тем или иным причинам – не только судом. Все они скоро умрут.

Для людей, отбывающих наказание там, уже не действует ни закон, ни понятия, ничего. Каждый из них знает, что конец очень близок. Уйти с фильма до титров уже не выйдет. Я наблюдал всё это со стороны, как посторонний, хотя, по сути именно посторонним я и был. За мой не такой уж огромный срок я видел много смертей в лагере. Кто-то умирал от передоза, кто-то решал прекратить ад в своей душе при помощи суицида, были и те, кого просто убивали, указав причиной смерти самоубийство.

На самом деле, в графе «причина смерти» з/к можно написать что угодно. Практически никогда, за редким исключением, которое только подтверждает правило, никто не будет делать вскрытие, а если и сделают — причина смерти полностью совпадёт с указанной ранее. Тот, кто не был человеком при жизни, естественно не станет им и посмертно. Из всех, кто умер у меня на глазах, по-настоящему мне было жаль только двух человек.

Это не черствость, нет, это новая суперспособность — быть пластичным. Я был знаком с одним человеком с особого режима, он дал мне хороший совет: «Ты должен быть резиновым в лагере». Признаюсь, не сразу понял. Переспросил. Он терпеливо пояснил: «На тебя со всех сторон давят обстоятельства, люди. Ты можешь гнуть такую линию: ниже этого порога не опущусь, этого не будет никогда. И знаешь, что случится потом?

Ты сломаешься. А должен быть резиновым, пластичным, как пакет. Его складываешь во сколько угодно раз, но потом он способен распрямиться до прежней формы».

Наверное, о том, во сколько раз ты «сложился», можно судить по реакции психики на какие-то вещи, которые обычного человека затронули бы очень глубоко. А тебе… Ну не пофиг, нет, но как-то далеко. Я был свидетелем одного странного суицида на зоне – если бы не видел этого своими глазами, скорее всего, не поверил бы. Мужчина прыгнул вниз головой со второго яруса шконки и вышиб себе мозги на кафельный пол. Перед этим поднял руки вверх и проорал: «Я иду за тобой». Ставили сырые яйца в микроволновую печь? То-то. Его мозги, кровь, другие биологические жидкости разбрызгались по всему бараку. Единственное, о чём я думал, так это не забрызгал ли он мне одеяло. За кем он шёл? Я не знаю. Мужик, кстати, был не наркоман, его так – наяву крыло.

Закрыл глаза и умер

В нашем лагере, вот в таком последнем отряде, отбывал старый сиделец, и хоть статьи его были «нехорошими», лично во мне он вызывал что-то вроде сочувствия. Он заехал по 132 статье УК РФ (Насильственные действия сексуального характера – Прим. KYKY), с такими всё понятно — обиженник, низшая каста. Он своё не просто отбыл — он выстрадал свой срок. От пережитого сиделец уже, видимо, дошёл до своего «максимума умственного развития», а может, эта старческая деменция прогрессировала. Он постоянно нёс всякую дичь, ересь, за это его и били. Надо отметить, что зэки конкретно этого персонажа дубасили нещадно, люто. Звали его Женя Тихомиров. Однажды, когда он был относительно «в мозгах», я говорил с ним. Старик боялся, что не выйдет из зоны живым. Чувствовал.

После какого-то праздника его избили пьяные осужденные. Администрация предпочитает не вмешиваться в такие вещи. Когда он полуживой хотел зайти в барак, его не пустили и отвели в санчасть, чтобы он не умер в отряде. Там лепила (медработник – Прим. KYKY) хотел замерить ему давление, определить его состояние и как-то помочь, а Женя присел на краешек кушетки и сказал: «Всё, больше мне от вас ничего не надо». Закрыл глаза и умер.

Яма, гроб и табличка с номером

В лагере отчётливо чувствуется некий круговорот бытия, колесо жизни. Врач констатирует смерть, сотрудники дают команду вынести труп и ищут возможность спихнуть его на следующую смену. Осужденные на носилках выносят тело и оставляют возле дверей санчасти.

В ИК-2, Смоленской области, где я отбывал, архитектура зоны спроектирована таким образом, что санчасть и продуктовый ларёк находятся друг от друга в непосредственной близости.

Осужденные идут купить себе в ларьке что-то съестное, курят, разговаривают, смеются, а рядом лежит труп, не прикрытый даже тряпкой.

Когда ты мёртв, понятия больше не имеют своей магической силы. Женю Тихомирова зарыли на зоновском кладбище рядом с блатным, который умер за пару недель до этого от передоза. Каждый из них получил яму, глубиной два метра, выкопанную другими осужденными. У них были наспех сбитые из ненужных досок гробы и таблички с номерами. С высокой долей вероятности пьяный могильщик нассал в могилу каждого из них.

По закону, трупы тех, кто умер, отбывая наказание на особом и строгом режиме, не выдаются родным. И если на «строгаче» иногда идут на встречу, зарывая тело «по бумагам», а на деле отдавая родным, то на особом такого не случается. Большинство стариков, умерших на зоне, хоронить на воле некому, да и не за что. Для многих из них лагерь на протяжении десятилетий был и домом и семьёй. Отпеваний я не видел ни разу.

Справедливость

Я вышел больше семи месяцев назад. Что я могу сказать? Однажды на перережиме осужденный большесрочник сказал мне, что самое страшное – это освободиться из тюрьмы, но взять её с собой. Первое время мне казалось, что жить там проще, и во многом даже справедливее. В зоне ты получаешь то, чего действительно заслуживаешь. Ни один суд не может назначить такого наказания, которое здесь исполняется.

Приведу пример, с нами отбывали парни, которые влезли в дом к пенсионерам с целью ограбления, и пытали их утюгом, так как не верили, что у них нет денег.

Как наказать их справедливо? Преступления против детей – как быть с людьми, их совершившими? Уверены ли вы, что существует «достаточное наказание», компенсирующее преступление?

Тождественно ли признание вины раскаянию? С уверенностью могу сказать, что нет. Я отбывал наказание по «народной статье» 228 (аналог статье 328 в Беларуси – Прим. KYKY) и долгое время не мог понять и принять то, что произошло. Думал ли я людях, реально пострадавших от моих действий? Нет.  

Доказанность вины – ещё одна важная тема. Знаете анекдот про судей? Один судья спрашивает у другого:

— Ты мог бы посадить невиновного человека?

— Конечно нет! Я дал бы ему условно.

Наша судебная и оперативная система построены таким образом, что оправдательный приговор невыгоден.

Ресоциализация

С момента освобождения я не могу устроиться на легальную работу. Когда мои потенциальные работодатели слышат о судимости — мне отказывают, даже если до этого по всем параметрам я подходил.

Что-то изменится, когда моя судимость будет погашена? Не думаю. Как считаете, кто готов дать мне работу прямо сейчас? Правильно. Но я отказываюсь, так как имею намерения действительно начать новую жизнь. На данный момент я работаю грузчиком на ЖД: тяжело, зато честно. Перед тем, как я сел, у меня было около 400 друзей, я считал себя абсолютной душой компании. Меня бросили все кроме двух человек. Думайте о том, что важно в жизни.

Автор: Алёна Шпак, KYKY