Как обычному человеку не стать невольным союзником врага?

Россия, спонсируя конфликт на востоке Украины, активно использует не только разнообразное оружие, но и информационные средства поражения. «Парады» военнопленных в Донецке, избиения «киборга» якобы жителями города, ужасные картинки последствий обстрелов, «распятый мальчик» и «фосфорные бомбы» — все это, по мнению социального психолога Олега Покальчука, часть плана страны-агрессора.

О том, как реагировать на подобные информационные «вбросы», а также о проявлениях современного терроризма и преодолении посттравматического синдрома — в разговоре Покальчука журналистами издания  «Главком».

«Огромное количество украинских чиновников — саботажники»

— Олег, недавно Петр Порошенко в Давосе продемонстрировал фрагмент автобуса из Волновахи с повреждениями от российской ракеты и отметил, что это для него — символ террористической атаки против Украины. Перед тем, как говорить о символах, давайте разберемся: что собой представляет, в принципе, современный терроризм? Какова его методика сегодня?

— Задача нашего врага заключается в том, чтобы создать в обществе определенный постоянный эмоциональный фон, который воспринимался бы как естественное отношение различных групп людей к миру, к себе, к окружающим, чтобы оно имело деструктивный характер.

Информационное воздействие в широком смысле слова всегда эффективно тогда, когда вам кажется, что вы сами пришли к этому мнению, что у вас самих появилась эта идея, что вы сами расследовали какое-то явление, сами нарыли какие-то факты, слепили их вместе, сами являетесь носителем ценной информации, которая должна иметь обличительный прогрессивный характер. И потому совокупность этих информационных воздействий создает очень сильный деструктивный эффект. Это общий подход.

В складывающейся ситуации у нас нет войны юридически, у нас есть АТО. Что, в свою очередь, порождает так называемый когнитивный диссонанс — ситуацию, в которой хотелось бы что-то сделать, но возможности нет. Что человек делает в таком случае? Он ищет виновного.

Это такой базис — то, на чем создаются, питаются, развиваются и успешно функционируют информационные вирусы. Они существуют всегда. Нет фантастического 25-го кадра, которым можно как-то страшно влиять на людей, чтобы они посмотрели и пошли, как лемминги, куда-нибудь топиться. Это из разряда «киселевщины». Хорошее влияние — это совокупность незаметных различных технологий.

В отношении терроризма и того, что существует вокруг этого слова. Надо различать три составляющие: диверсии, собственно терроризм и саботаж. Различия между ними принципиальные.

— Обозначьте их кратко — чтобы было всем понятно.

— Диверсия имеет целью уничтожение инфраструктуры, объектов, функционеров, имеющих прямой военно-технический характер. Диверсант по своей природе — это военная специальность, человек с четко определенными задачами и определенными навыками: чтобы что-то скрутить, подкрутить, подорвать и так далее. С терроризмом и проще, и сложнее. Потому что задача террора — относительно малыми усилиями вызвать большой психологический эффект.

Диверсия осуществляется, как правило, в рамках общевойсковой операции, диверсант готовит возможности для других. Диверсантов забрасывают, они работают в тылу, но не в очень глубоком тылу. Зато у террориста задача, повторюсь, меньшими техническими и физическими усилиями вызвать больший эффект. Важная составляющая терроризма — неопределенность, недосказанность, загадочность.

В 1942 году во время оккупации Франции нацисты сначала устраивали показательные казни бойцов сопротивления, а потом поняли, что это вызывает противоположный эффект — мобилизационный. И те, кого подозревали в сотрудничестве с подпольем, начали просто исчезать.

Этот подход назывался «ночь и туман». Человек просто исчезает, и это имеет больший устрашающий эффект, чем казнь конкретным врагом. Для терроризма очень важно вызвать панические настроения. Паника — это крайнее проявление страха, неконтролируемый страх. Чтобы у людей появилось ощущение, что они точно знают, кто виноват в таком положении дел.

Поэтому, в первую очередь идут атаки против гражданского населения. Это принципиальное отличие диверсии и терроризма, хотя и там, и там страдают люди. Но чем «гуманнее» аспект терроризма, тем более четкий имеет признак террора как такового.

— Вы об этих взрывах в мирных городах? Куда ситуация может двигаться дальше?

— Да, это классический терроризм. Если террорист атакует военную часть, то это уже, скорее, диверсия. А здесь всегда четкая градация. Все начинается со взрывов урн на площадях, затем это переносится в помещения, общественные заведения, затем атакуются непосредственно группы людей, а в конце этой шкалы — подрывы метро, ​​общественного транспорта, в местах наибольшого скопления людей. И это уже сочетается с диверсионной работой. Инфраструктура и паника среди людей. Это террористическая фаза войны, и мы в нее входим активно.

— А саботаж?

— Это разновидность терроризма, возможно, его самая эффективная сегодня в стране составляющая. То, что раньше называлось «вредительство». Саботажник — это человек с деструктивными относительно Украины намерениями, этакий недотерорист, которому не хватает или смелости, или отваги, или извилин в голове осуществить террористический акт, и он мелко гадит или ничего не делает.

— То есть саботажники среди нас?

— Огромное количество украинских чиновников, которые ничего не делают, в принципе, независимо от того, сознательно они этим занимаются или нет, — саботажники.

Объективно это очень выгодно в условиях войны. Это прекрасный материал для деструктива и для комплексной работы по ведению войны в тылу. Диверсия, террор и саботаж. Я в такой последовательности это употребляю, потому что это в геометрической прогрессии растет.

Мы видим диверсионные акты ближе к линии фронта, мы и дальше слышим от СБУ, Минобороны сообщения о том, что ведется борьба с терроризмом, осуществляются террористические действия. Но мы пока не слышали, но все это знаем, о массовом саботаже среди тех, кто ненавидит Украину как явление. Это не вчера и не позавчера произошло.

Эти люди существовали всегда. И в условиях демократического общества мы говорили, что они имеют право на свое особое мнение, на существование. Эти саботажники сегодня успешно функционируют среди нас. Только надо понимать, что саботажник отвечает за то, что он находится на какой-то должности, у него условно есть некая «кнопка», которую он может нажать, а может не нажать. Человек же, который этого не имеет, просто является потребителем медийного продукта.

Саботаж будет доминировать в войне России против Украины. И уже доминирует. Его сложнее вычислить спецслужбам. Он может быть достаточно массовым. И это слабость демократического общества. Мы не можем человека взять за ухо и завести его в камеру только на том основании, что он ничего не делает вообще.

Терроризм тоже будет частью нашего образа бытия, и борьба с терроризмом, осознание того, что мы живем в условиях постоянной террористической атаки, должно быть осознанно.

«Какую бы вы эмоциональную нить не задели, вы обречены на подрыв»

— Все эти явления — война вообще и терроризм, как ее проявление — вызывают посттравматический синдром. В чем именно он проявляется? Насколько он охватывает общество, не задействованное в военных действиях? И какими могут быть его последствия?

— К сожалению, есть несколько различных источников информации, с разным уровнем эмоциональной ангажированности. Они все более или менее достоверные. Вы этих людей знаете, по крайней мере, по именам — это представитель АТО Андрей Лысенко, руководитель пресс-службы Генштаба Владислав Селезнев, (журналист) Юрий Бутусов, (нардеп) Борис Филатов и так далее.

Они все из лучших соображений сообщают какие-то подробности, рассказывают, как они видят ситуацию на фронте. Есть такое достаточно простое психологическое упражнение. Если поднести палец к правому глазу, а затем закрыть этот глаз, то вы увидите, что палец находится уже в другом месте. Все зависит от точки зрения. У этих людей, у каждого есть свои точки зрения.

И чем больше эти люди — личности, тем больше их точки зрения персонализированы. А человек предпочитает воспринимать эмоциональный фон как основу информации, а содержательную часть — уже дополнительно. Здесь проблема в том, что мы все сегодня находимся в раздраженном состоянии. Это естественно, причина ясна. Мы инстинктивно отбираем из всей информации наиболее эмоциональную. А уже потом на фоне этого воспринимаем факт, который или интерпретируем, или, как правило, нет.

Поэтому посттравматический синдром развивается в массе общества. Очень неправильно это ограничивать только участниками боевых действий, ранеными или травмированными бойцами. Более того, люди, которые непосредственно не участвуют в боевых действиях, но находятся в режиме тревожного ожидания, этот стресс испытывают больше.

То, что происходит с людьми в условиях боя, имеет другое название — боевой стресс. Гражданская часть общества, которая воспринимает информацию о диверсиях и терроре, эмоционально реагирует на факты, которые информационно и количественно увеличиваются. Что человек делает дальше? Вертит головой в поисках того, как реагируют на это официальные лица. Как правило, они реагируют слабо.

Потому что связаны внутренним протоколом и не имеют права на эмоции. Соответственно, на фоне эмоциональной, художественно правильно поданной информации любая официальная реакция будет выглядеть очень слабо, чтобы они не говорили. А дальше эмоциональная реакция говорит, что все официальные источники или врут, или предатели, или то и другое вместе. Ну и смотрим «пункт один» — это, собственно, и есть задача противника. Это очень удобно, так как одна из стратегий врага — это Майдан 3.0. Любой ценой.

— Технологи Путина в работе?

— Это не Путин сейчас все придумал. Это очень старая советская, КГБшная школа, которая финансировала вместе с Китаем все очень либеральные, радикальные, революционные движения на Западе, в том числе, пацифистские. И некоторые люди потом с удивлением выясняли, что это не народные — английские или немецкие — жертвенные деньги идут на эти акции, а это конкретные транши конкретных российских спецслужб.

История стара. Подстрекать людей в их лучших чувствах — усиливать сильное. Это примерно как залить этанол или гремучую смесь в двигатель внутреннего сгорания. Машина даже поедет, но потом она взорвется. Вот цель информационного воздействия, информационной атаки противника. Она комплексная.

Каким образом эта комплексность осуществляется? Как растяжки. Если вы зацепились за одну, обязательно зацепите другую. Или как закапывается противотанковая мина, а сверху ставится противопехотная, чтобы более легкий нажим подрывал больший заряд. Какую бы вы информационную эмоциональную (а она, как правило, эмоциональная) нить не задели, вы обречены на подрыв.

Посттравматический синдром имеет и будет иметь долговременный порядок, и количественно будет увеличиваться. Но рост числа людей облегчает ощущение того, что его жертвы не одиноки.

— Есть методика, как уберечься?

— Надо меньше рефлексировать. Легче переживают посттравматический синдром люди с менее художественным мышлением. Второе — занять себя какой-то практической работой, например, волонтерством. Женщины знают: подмел дом — и от этого уже легче, чище, по крайней мере.

И не надо в себе искать этот посттравматический синдром, пока он реально не проявился.

Кстати, из клинических наблюдений: у людей, которые физически ранены на войне, боевой стресс проходит легче, потому что, собственно, ранение его снимает. Человек переключается на соматику, ему уже не до рефлексирования.

— Еще одно явление войны — это информационные бомбы. Был «распятый мальчик», «фосфорные бомбы» … Это грубая работа. Но есть более изысканная, более похожа на правду. Как не попадаться «на крючок»?

— Надо делать то же, что вам говорят в метро. Когда видите что-то взрывоопасное — не трогайте его в принципе. Информационные бомбы сконструированы таким образом, что через некоторое время у них может быть самоподрыв. И второй момент — это игнорирование того, что происходит, как бы вам не хотелось среагировать. Все ролики с нашими пленными, все фотографии казней, все, что имеет визуальный характер (визуалка цепляет сильнее) — все без исключения являются «закладками». А хорошая «закладка» всегда двух- или трехходовая.

Человеческое поведение таково, что все, кто бы что ни делал, делают это из лучших побуждений. Поэтому очень просто через вторые-третьи руки найти хорошего человека, который думает, что он делает хорошее дело, и это хорошее усилить до абсурда. А еще лучше двух хороших людей свести воедино, и чтобы они между собой подрались. Таких вещей в информационном поле открытого демократического общества очень много, потому что оно уязвимо. Это уязвимость демократии.

Один из тактических маневров ведения боя — заставить нас открывать «огонь», чтобы мы использовали свой ​​боезапас. В информационном пространстве то же самое. Мы начинаем бороться, оно все не долетает до противника в результате — ну что им там, в той Москве. Но мы истощаемся эмоционально.

Мы во второй раз уже не хотим кричать: «Волки, волки!», Потому что нам кажется, что это уже было. И поэтому мы уязвимы. Сознательное общество не должно реагировать ни на какие информационные «вбросы». А все информационные визуальные «вбросы» работают на врага, как бы это обидно ни звучало. В том числе, кстати, и все репортажные съемки, видео и фотосъемки, фильмы. Они повышают стрессовый фон.

— Как обычному человеку отделять эти «вбросы», искусственно созданные информационные бомбы?

— Если мы говорим об Интернете, а преимущественно Интернет является поставщиком такого рода продукции, то надо смотреть на тех, кто его распространяет. Из собственной практики — я смотрю на первоисточник информации, смотрю на людей, которые это перепостили, на их профили — через 30 секунд все становится понятно. Природа медиа достаточно цинична и уродлива, ибо задача медиа — просто повысить посещаемость своих ресурсов, а какой ценой — значения не имеет.

Есть какие-то ограничения в различных странах, приведение в чувство всего этого. У нас, поскольку демократия молодая, этого чувства нет, и люди на это закрывают глаза. Мы видим телеканал «Интер» и другие разные (медиа) истории. Что тут можно предъявить? Ничего. А что, раньше они были иными? Или иными были какие-то одиозные редакторы и газетыы? Нет.

Если говорить о конечном потребителе — то надо смотреть характер комментариев. Есть такие ситуации, когда они сводятся к двум вещам: «усе пропало» и «нас сливают». Это два четких маркера. «Нас сливают». Кто? «Президент, премьер, первые лица государства, министры, сволочи, предатели, жидобандеровцы». Дальше все зависит от аудитории …

Как работает конкретный тролль? Он нажимает на различные «кнопочки». Вот «о евреях» — видит, ага никто не ведется. Значит, надо наоборот — другую тему надо раскручивать.

«Будем бороться за мир так, чтобы камня на камне не осталось от Донецка и Луганска»

— В Интернете распространяется акция «откос от мобилизации». По вашему мнению, это попытка увеличить процент саботажников среди украинцев?

— Это вот как раз то, о чем я уже начинал говорить, — паразитирование на советском тренде. Слово «откосить» даже имеет четкое советское происхождение. Это то же, что на Западе, во время Вьетнамской войны в Соединенных Штатах называлось пацифизмом и так же финансировалось Советским Союзом и Китаем.

Действительно, не все очень хотели воевать — это правда. И эти люди получили финансирование на мирные движения. Поэтому у нас здесь тоже будет очень много благородных и красивых слов сказано в защиту таких антивоенных акций. Люди, воспитанные в системе советских коммуникационных сетей, на любую антивоенщину ведутся очень легко: да, это хорошо, это здорово, «голубь мира» Пикассо, будем бороться за мир так, чтобы камня на камне не осталось от Донецка и Луганска. Ведь задача противника — уничтожить этот регион в принципе, физически.

А вызывание у нас ненависти к жителям Донбасса — это так же часть задачи. Или они сотрут его с лица земли, или мы, разъяренные тем, что там живут такие люди, придем к тому, что надо сделать из того какой-нибудь Ковентри (английское город, который в 1940-42 годах был фактически уничтожен в результате бомбардировок со стороны Германии, -«Главком»).

То есть «картинки» об очередном «параде» военнопленных, проведенном террористами в том же Донецке, об избиении «киборга» «местными жителями» на остановке расстрелянного в городе троллейбуса формируют наше отношение к восточному региону и его людям.

Картинки цепляют эмоционально и в картинках нет «рацио».

«Киселевщина» работает следующим образом: они делают «запредельный бред» для того, чтобы российский потребитель информации воспринимал более спокойный «бред» рационально. Но там такое же дерьмо, только иначе упакованное — более форматно.

«Парады» — это технологическая картинка. Когда был первый «парад» — это стало большим шоком. Но что касается агрессии со стороны дончан — это своего рода стратегия, имеющая целью вызвать ненависть к дончанам в принципе у меня. Потому что не получилось с переселенцами, не получилось вызвать ненависть к ним. Значит, надо зайти с другой стороны. Это та же ситуация, что и с привязанной к столбу Ириной Довгань, когда люди подходили и совершали с ней плохие вещи. Чтобы показать, что люди там — «мрази» и подлежат уничтожению.

Задача противника, повторюсь, уничтожить регион, инфраструктуру. Либо самостоятельно, либо за счет нас, за счет нашей армии. Это картинка, которая направлена ​​не просто на разжигание ненависти, а на мотивацию к деструктивным действиям. Это «закладка» российских пропагандистов. Это влияет на нас где-то на 30%. Мы подорвались на этой мине русского происхождения, правда, пока это только контузия.

— Еще две ситуации — расстрел автобуса под Волновахой и троллейбуса в центре Донецка. Последний инцидент представители самопровозглашенных республик на фоне фантастической истории о мусоровозе и украинских диверсантах используют для оправдания активизации своих боевых действий. Это тоже «закладки». Они так же влияют на население подконтрольных «ДНР» и «ЛНР» территорий?

—  Для людей такого уровня развития и места проживания характерна локальная идентичность. Для них Волноваха — немного другая страна. Есть Донецк. Волноваха — отдельно. Там создаются свои «ивенты» для каждого кластера. Волноваха для Донецка — не действенна. Это непосредственно их не трогало. А вот когда это «здесь» и «сейчас» — это другое дело.

Донецкая история — это месседж, который направлен конкретно на жителей Донецка. Мы уже проходили и «Боинг», и другие подобные истории. Понятно, что российская пропаганда говорит, что это все «укры». А мы говорим, что это все они.

В своей сумме идет этакое напластование, как земля, в которой есть много слоев. Оно уже не действует, как это было в начале. Как вот первая смерть на Майдане. Все знают Нигояна. А потом их было сто — кто уже их всех по именам назовет? Ну, первых трех, может, кто-то и назовет еще. Так же и здесь. Когда первый раз тебя обстреливают — это страшно. А когда в сто первый — ну, не попало, и хорошо.

Я бы не сказал, что на Донбассе имеют место информационные бомбы. Это массовое отравление системы, газ. Они заранее были больше включены в систему российских медиа, и украинской власти там (на Донбассе — А), по сути, никогда не было. Там всегда была какая-то бандитско-русско-ахметовская власть.

— Мы говорим постоянно о смене настроений в отношении Донбасса. А как меняются настроения там, в самой зоне АТО? Вот, например, пропускной режим, который недавно начал действовать на Донбассе, может вызвать еще большую ненависть к государству?

— Пропускной режим начал действовать — это хорошо; лучше поздно, чем никогда. Больше, чем те неприязнь и негатив к Украине, которые там есть, они уже не увеличатся. Я вообще сторонник введения военного положения на этих территориях, но не в целой стране — ни в коем случае. Но это такая репетиция, поэтапное введение военного положения.

— Также немалое количество людей, проживающих на Донбассе, сегодня все обстрелы «списывает» на счет украинской армии. Мариупольская трагедия, казалось бы, должна расставить хоть какие точки над «и». Но некоторые жители даже пострадавшего города расценили конце этот обстрел в конуе концов как «наказание за референдум» или «дело рук правосеков». Что с этим делать? Сознание людей можно изменить?

— Нельзя унифицировать эти территории. Это большая ошибка. На каждой территории бывают разные группы людей, даже если она кажется однородной. Что касается Мариуполя и, в принципе, оценок одних людей другими людьми, особенно групп людей, то у нас нет никакого опыта, а тот, который есть, мифологичен. Обычные люди руководствуются бытовыми потребностями: еда, секс, оборона, сон. Лично.

Групповые интересы — это уже интересы высшего порядка. Поэтому когда мы ищем и не находим в этих сообществах признаков защиты групповых интересов, это означает просто, что они общественно до этого не доросли. Они субъектно могут сколько угодно быть хорошими людьми. Но защита групповой деятельности, групповая активность — это уже следующий этап общественного развития.

Они на этом этапе просто еще не находятся. У них не было своих майданов. Вот в чем дело. Возможно, сейчас, когда мэр Мариуполя фактически отменил признание России страной агрессором, возможно, после того, как депутаты Славянска сделали так же, люди, у которых есть чувство самолюбия, желания свободы, какие-то высшие потребности, устроят майданы свои на местах. Или нет.

А то, что люди там верят в обстрел Мариуполя Украиной, изменить нельзя. Этих людей нельзя изменить. Нельзя заставить их думать таким же образом, как формируется наше мышление. Они такие. Они признают очень простые вещи, сугубо материальные. У них есть преимущественно понятие силы над понятиями правды и справедливости. Это люди воспитанные просто немножко в других традициях.

То, что это город путем усилий стал символом обороны и так далее — ну, это так. Но это не их внутренняя интенция, они такими никогда не были. Мариуполь — это бывший Жданов. Это был город с достаточно пошлыми советскими традициями, портовый, индустриальный, контрабандистский. Он не изменилось за это время. Это молодые люди меняются. А старики — нет. Они и не могли измениться.

Я вас уверяю, если у соседа на огороде взорвется снаряд, то подавляющее большинство людей подумает, что это — случай, просто так случилось, что в них не попало, и будут вести тот же, прежний растительный образ жизни. И это совершенно не зависит от территории. Это может быть Житомирская, Волынская, Закарпатская или любая другая область. Такова природа примитивного человеческого поведения. Мы сильно идеализируем народ. Мы сами верим в заклинания, которые мы говорим, и это большая ошибка. Это не значит, что люди плохие. Они просто обычные.

— Еще об «идеализации». Донецкий аэропорт стал символом непобедимости украинцев в этой войне. И его физическое уничтожение, а затем и отступление — все это было воспринято обществом довольно болезненно. Насколько это действительно важная потеря — в ​​информационном смысле?

— Здесь есть большая вина медийщиков, которые создали из локальной тактической ситуации культовый объект, арт-инсталляцию, пусть меня уж Бог простит за такие слова. Поэтому когда этот объект физически исчезает с лица земли, действительно, складывается такое впечатление, будто с ним сдулась и вся мифология, которую мы там вокруг нагородили.

Можно подумать, что на других участках фронта менее отважные ребята воюют и как-то иначе умирают. Есть старая поговорка: не сотвори себе кумира. Не надо создавать себе кумиров, в которых мы олицетворяем все величие духа украинского народа, потому что тогда автоматически мы вызываем огонь на эти объекты. В том числе, такая злобная атака на аэропорт стала возможной потому, что мы его культивировали, сделали из него сакральный объект.

Конечно, для противника вопрос престижа и успеха — уничтожить этот объект в принципе. Донецкий аэропорт был обречен с того момента, когда мы его сакрализировали. Если бы он просто был одной из точек боевых действий, возможно, наши бы и сегодня его держали.

— Теперь нужен другой миф?

— Поэтизация, сакрализация этой войны на этапе мобилизации была положительной. Сейчас уже эта фаза прошла, и это имеет деструктивное влияние, обозначает нас как мишень. Мы должны быть более сухими, жесткими, гневными, рациональными, сдержанными. Сдерживаться и делать то, что не хочется, очень трудно. Но сейчас будет такой период, когда всем придется делать то, что нужно, а не то, что хочется.

Автор: Екатерина Пешко, опубликовано в издании  Главком / перевод: Аргумент