Как Путин загонял на войну с Украиной некоторых российских вояк. И что это за солдаты

Всего два   разговора журналиста издания  «Новая газета»  с родными молодых российских солдат, с мамой одного и бабушкой другого, многое объясняют. Да, их мальчики — контрактники. Но это контрактники, не завершившие срочной службы. Как, по-вашему, должны сражаться такие «воины»? И за что? Ради чего они должны калечиться и гибнуть в стране, народ которой еще вчера даже их президент называл братским?

Просто прочтите, что рассказывают их близкие. Они разрешили мне назвать полностью свои имена и имена их детей, потому что сейчас эти женщины изнемогают от тревоги: они просто хотят знать, где сейчас дети. Командование не удостоило их даже элементарным ответом.

Павел Абрамов (место службы и номер части имеются в редакции издания)

Его маму зовут Елена Александровна Абрамова. Сын по специальности школьный учитель английского и французского языков. Служит в мотострелковой бригаде в звании (по словам матери) ефрейтора.

Павел окончил Московский госуниверситет имени Державина и сразу попал на срочную службу. Его призвали, несмотря на плоскостопие и вообще не очень крепкое здоровье.

— Он у меня начитанный, у него богатый словарный запас, с детства был увлечен книгами Эрнста Юнгера, Ремарка, часто повторял фразу из фильма про то, что «есть такая профессия — родину защищать», — говорит мама.

Поэтому «откосить» Павел и не пытался. Из Рязанской области, где осталась мама, его отправили служить на Дальний Восток, и там, по словам мамы, он передумал оставаться на защите Родины профессионально. Но потом «добровольно-принудительно» подписал контракт.

Контракт на два года Павел подписал в сентябре 2021-го. Обещанных 45 тысяч, по словам Елены, он не получил. Его денежное довольствие составляло 27 тысяч рублей.

— И еще хорошо, если они сдадут норматив по физическим показателям, а если не сдашь, то будет меньше на 5 тысяч, — уточняет Елена. — И даже с этих заработков у них постоянно собирали деньги: то на ремонт казармы, то на бензин, то еще на что-то.

Не прослужив и года, Павел Абрамов оказался на «спецоперации» в Украине. С тех пор его мама вообще не знает, где сын, что с ним, здоров ли он и жив ли вообще.

— Моего сына обманули, — эту фразу она повторяет рефреном. — Моего сына обманули.

Павлу Абрамову 23 года.

— Павел служил в Восточном военном округе, — рассказывает Елена. — Весь Дальний Восток — Приморский край, Хабаровский край, Амурскую область, Забайкалье — в январе отправили на ученья в Брянск. Всем солдатам дали ознакомится с приказом, командировочный лист тоже был подписан.

Поезд с Дальнего Востока на самый запад страны шел две недели. В начале февраля он прибыл в Брянскую область. Контрактникам разрешено иметь простенькие кнопочные телефоны, и Павел каждый день выходил на связь с мамой. Поэтому она знает, что в Брянске их часть простояла около четырех часов. Все эти часы военные оставались в вагонах, выйти им запрещали. А потом поезд отправился в Беларусь.

Елена тем временем читала в новостях, что в Беларуси намечены совместные с Россией учения, и волновалась за сына не больше, чем обычно.

— В Беларуси у них каждая часть заняла свой кусочек местности рядом с белорусско-украинской границей, — продолжает Елена. — Кто над Припятью, кто рядом с Гомелем, кто где, но именно рядом с границей. Жили в палатках. У кого рядом был населенный пункт, те продукты покупали. Сын выходил на связь каждый день на минуту, потому что там все-таки роуминг. Но мне услышать его голос — и больше ничего не надо. 7 февраля им объявили о совместных учениях с белорусскими войсками.

В этот день Павел не просто позвонил маме. Он кричал, что его «морально сломали». С трудом она успокоила сына, но сама не находит себе места с того момента.

Учения должны были, как узнала Елена, завершиться 20 февраля, но 16-го Павел сказал ей, что они закончились раньше срока. В новостях Елена видела: западная пресса вовсю клевещет на Россию, утверждая, что именно в этот день Россия якобы нападет на Украину. Елена читала и смеялась над лживым и глупым Западом.

— «Все, мам, мы закончили, собираемся домой» — так мне сын сказал, — вспоминает она. — Мы тоже смотрели новости и думали: ну и замечательно, видите, как они лгут-то, эта западная пропаганда, какие такие военные действия, вы чего?

Но 16 февраля ее сына и сослуживцев обратно на Дальний Восток не повезли. И 17-го не повезли.

— Елки-палки, спрашиваю его, где вы живете-то? — продолжает Елена. — «А в машинах спим», — сын отвечает. Ничего себе, думаю.

18 февраля Павел сказал маме, что они снова ставят палатки: им объявили, что учения решено продлить. В прессе Елена прочитала: да, действительно, продлили.

— Ну, думаю, продлили так продлили, что тут страшного, — говорит она. — А во всех частях есть ушлые ребята, которые смогли спрятать смартфоны, и они как-то выходили с них в интернет. Они читали сообщения, что говорила западная разведка: якобы однозначно будет война. Сын мне рассказывает, а я его еще успокаиваю: «Да, сынок, такое говорят, а мы их высмеиваем». Нет, мол, сынок, это сумасшествие, ничего такого нет.

21 февраля Павел сообщил маме, что их снова «срывают с места» и передислоцируют поближе к белорусско-украинской границе.

— И я читаю в СМИ, что английская разведка донесла: в течение 48 часов начнется вторжение, — добавляет Елена. — Я ему объясняю: «Сынок, это они все врут, чтобы напряжение создать».

22 февраля Павел рассказал маме, что они уже в двух-трех километрах от украинской границы, уже видят территорию Украины.

— 23 февраля он позвонил поздно вечером, часов в десять, — у Елены срывается голос, она говорит сквозь комок в горле. — По его состоянию я поняла, что там у всех шок, прострация и слезы. И он говорит: «Мама, нас построили и сказали, что мы незаконно пересекли границу Беларуси, у нас командировочный лист и приказ, которые мы подписывали, относятся к Брянску, а мы посмели без всякого разрешения оставить место дислокации. С этого момента, сказали нам, вы не имеете никакого отношения к российской армии, вы дезертиры». Так говорили их же собственные командиры. Я общалась с другими матерями — то же самое. Еще им сказали, что никаких доплат им не положено. Потому что командировка в Брянск, а Брянск они самовольно покинули. Как это так: самовольно покинули?! А как же учения в Беларуси? На каком основании эшелон поехал в Беларусь?

Я не спала всю ночь. Успокаивала себя, что не может быть такого. Но когда он позвонил в половине пятого, в телефоне уже был слышен гул самолетов, стрельба: «Мама, нас сажают в машины, мы уезжаем, я тебя люблю, если будет похоронка, не верь сразу, обязательно проверь». Больше я о сыне ничего не знаю. И никто о своих детях не знает ничего, на связь они больше не выходили.

В распоряжении «Новой» есть все подтверждения рассказа Елены, какие только возможны в такой ситуации: сканы ее обращений в прокуратуру и к командованию сына, фото его паспорта — это то, что Елена разрешила нам публиковать.

Евгений Ростовцев (место службы и номер части есть в редакции)

Говорить с Алевтиной Леонидовной Ростовцевой трудно. Она плачет, задыхается, ей стало трудно ходить. Ее внук — сирота, его мама умерла, когда Жене было 7 лет, с тех пор бабушка его растила одна. Алевтина Леонидовна не умеет пользоваться компьютером, не знает, куда кидаться в поисках внука, поэтому Елена Абрамова ищет сразу двоих мальчишек: своего Пашу и незнакомого ни ей, ни сыну Женю Ростовцева.

— Женю, как я поняла, тоже убедили подписать контракт, — говорит Елена. — Но бабушке он говорил, что очень хочет уйти из армии. Он выходил на контакт с ней реже, чем сын со мной, раз в два-три дня. Последний раз — 22 февраля.

Женя жил с бабушкой в Пермском крае, а после школы поступил в техникум в Кировской области. Отучился, рассказывает Алевтина Леонидовна, на машиниста поезда и вернулся домой. В октябре 2020 года 18-летнего Женю призвали в армию.

— Он три дня пробыл в Перми, а потом приехали командиры из Уссурийска и забрали его туда, — рассказывает бабушка. — Сказали: будешь, дескать, служить в автобате, сможешь выучиться на водителя, на категорию. Предлагали сразу контракт, он позвонил и сказал, что хочет подписать. Я говорю: «Не подписывай ни в коем случае». «А чего? — спрашивает. — Там пообещали деньги большие платить, звание будет, выучусь». Ну и подписал.

«Если гранатометчик — поменьше, а если в мотострелковом — побольше».

— Но фактически зарплата была маленькая: сначала 18 тысяч, потом 24 тысячи — это совсем не то, что ему обещали, — продолжает бабушка. — Жили они в казарме, но там даже света толком не было. Потом стал жить на квартире вместе с друзьями, так и то за квартиру надо было платить по 5 тысяч. Обмундирование надо было самим покупать. Все эти нашивки их — тоже самим покупать. Еще они все время деньги сдавали — то на одно, то на другое: на бензин, на какие-то плакаты, все такое прочее. Денег ему не хватало, я помогала. Говорит: «Бабушка, мне так это все надоело, хочу расторгнуть контракт». Почему-то никак это у него не получалось.

В начале января Женя позвонил бабушке и сказал, что их отправляют на учения в Беларусь. В феврале она узнала, что внук в Беларуси, он написал ей оттуда СМС. Звонить домой — это ему было очень дорого. А в эсэмэсках многого не расскажешь. Да и видит Алевтина Леонидовна плохо.

— Я написала ему: «Женя, ты где, как ты там?» А он отвечает: «Мы на концерте». Какой концерт? До этого еще он писал, что они в Белоруссии, а потом уже — что они у границы Белоруссии и Украины. Больше от него никаких вестей нет. Елена взялась помогать мне — и своего ищет ребенка, и за меня ищет. Может, благодаря вам что узнаю?