Идеальный полицейский. Почему отсидевшего мента надо немедленно снова брать на работу

«Здесь я стал ответственней. Изучил Уголовный кодекс, прочитал Конституцию. Раньше ею вообще не интересовался», — говорит Денис. Он милиционер. Бывший. «Раньше» — это на работе в милиции. «Здесь» — это в колонии для бывших сотрудников правоохранительных органов ИК-13 в Нижнем Тагиле (Россия). Идеальные полицейские: подкованные, вежливые, самоотверженные. Оказавшись в тюрьме, они сразу поняли, что такое закон и права человека, а также приобрели ряд незаменимых для полицейского качеств.

Упорство

— Вот в обычных колониях есть понятие: жаловаться нехорошо, — жалуется мне и. о. замполита колонии Александр Ковалев. — А у нас осужденные увлечены наукой писания по инстанциям. Поток нескончаемый!

Производительность обитателей ИК-13 — 70 писем в день. В основном это кассационные и надзорные жалобы, цель которых — добиться пересмотра приговора, скостить срок. Ими бомбардируют прокуратуру и судебную систему. Все письма регистрируются администрацией колонии, обрабатываются и рассылаются по адресам. А потом их спус­кают обратно — как это делали когда-то и сами отправители. Переписку одного из подопечных здесь уже хранят в коробке из-под телевизора.

— Однажды нашего осужденного вывозили в другую колонию в больницу, — рассказывает и. о. замполита. — Работу этого учреждения он тут же парализовал на несколько дней: там к жалобам не привыкли.

В ИК-13 отбывают наказание бывшие военные, работники ФСБ, прокуратуры, ФСИН, но больше всего экс-милиционеров. Основная статья — превышение служебных полномочий. То есть попали в колонию за нарушение чьих-то прав. Но за собственные права бьются, не жалея бумаги и чернил.

Больше всего в ИК-13 тех, кто сидит впервые. Фото: Андрей Рудаков «РР

Знание системы

Георгий — бывший сотрудник ФСБ из Астрахани. Он один из главных мастеров переписки с инстанциями. Центр притяжения для жаждущих правды и справедливости.

— Меня перевели сюда из лагеря в Мордовии три года назад, — говорит он.

— Почему? — интересуюсь я.

— А я обжаловал их взыскания, дошел до Европейского суда. В общем, решили от проблемного осужденного избавиться. Теперь, наверное, жалеют. Потому что здесь я как раз получил возможность обжаловать в их отношении еще кое-что. И давления на меня уже не оказать! — демонстрирует осужденный глубину своего юридического опыта.

Георгий отбывает срок в отряде № 5. Он охотно делится с товарищами по несчастью знаниями процессуальных тонкостей, дает почитать свою коллекцию нормативных актов. В комнате для хранения личных вещей, где обычно держат одежду и предметы гигиены, у бывшего фээсбэшника правовая база. Распечатки — от пенитенциарных правил до резолюций ООН по содержанию заключенных. Родственники присылают.

— Прокуратура неэффективна, — учит он заодно и меня. — Некоторые вещи обжалуются в российском суде. Но самый большой интерес у наших вызывает Европейский суд. Я им объясняю, как правильно подать жалобу, описываю прецедентные дела…

Сам Георгий обратился в Страсбургский суд пять лет назад, отстаивая право на справедливое судебное разбирательство. Обращение зарегистрировано, ждет очереди.

— В ФСБ я занимался борьбой с экстремизмом, — рассказывает он свою историю. — Незадолго до ареста стал начальником от­дела по работе с религиозными организациями в аппарате губернатора Астраханской области. А там выборы… Понимаете, если раньше убивали, то сейчас, когда финансово-поли­тические группировки начинают конфликтовать, ненужных людей отправляют за решетку.

Это он прозрачно намекает, что его дело сфабриковано. История печальная и длинная. Сначала обвинили в организации покушения на убийство местной шишки.

— Я был уверен, что суд меня оправдает. Оказалось, нет. Осудили на основании показаний одного человека. Экспертиза показала, что он инвалид второй группы по шизофрении! До сих пор пенсию получает. Но потом созвали другую экспертную комиссию, и она постановила, что свидетель никогда ранее не болел. Меня сделали «пособником» и «подстрекателем» преступления. А потерпевший по делу — лидер криминальной группировки «Татарский профсоюз». Это сейчас он в тюрьме, а тогда был заместителем муфтия по административно-хозяйственным отношениям.

Осудили.

— Кассация была в Москве, — продолжает Георгий. — Я понял, что мечу бисер, когда увидел в телевизоре своего влиятельного потерпев­шего.

Отклонили.

— Направили меня в лагерь для бывших сотрудников правоохранительных органов в Мордовию. Просто обжаловать приговор было бессмысленно: ни к чему не приведет. Но я нашел зацепку. Потребовал возбудить уголовное дело в отношении экспертной комиссии, которая постановила, что злополучный свидетель по моему делу — шизофреник. Суд-то решил, что свидетель здоров. А значит, комиссия вроде бы соврала и можно возобновить разбирательство, которое приведет к пересмотру и моего дела. Ох, иллюзии!

Если бы прокуратура начала разбирательство, выяснилось бы, что первая комиссия говорила правду, и пришлось бы Георгия оправдать. Не начинать разбирательство — незаконно. И прокуратура… просто отказала осужденному, не объясняя причин. Он обжаловал это в суде. Тогда прокуратура отменила незаконное постановление об отказе в разбирательстве. И вынесла новое. Такое же.

— Как думаете, сколько было отменено и заново вынесено одинаковых постановлений прокуратуры? — интригует меня Георгий. — Двадцать!

Заволокитили.

— В итоге я обратился в Европейский суд, — говорит бывший фээсбэшник. — Практически единственная инстанция, которая работает. Будем ждать коммуникации.

Непросто, когда на полмира есть чуть ли ни единственный справедливый суд. В который приходится обращаться даже бывшим борцам с экстремизмом.

Кругозор

— У нас в колонии есть градация, — объясняет Георгий. — Самые некотируемые осужденные — бывшие милиционеры. Быстрее всех ломаются, громче всех канючат. Особенно участковые с рынка. Закон бывшие сотрудники узнают в основном после осуждения. Могу судить по своему отряду. Из ста двадцати пяти человек пятнадцать теперь действительно могут грамотно писать обращения. Еще тридцать стараются. Остальные быстро акклиматизи­руются: нарды, домино, телевизор. Но все равно пишут жалобы — просто не относятся к этому серьезно. Самое страшное в колонии — деградация. Поэтому, когда мне предложили возглавить совет коллектива отряда, СКО, я согласился.

Председатель СКО — эдакий замполит. Он заботится об умственном развитии осужденных, руководит звеньями. Звено отряда — это группа людей, которые по мере сил изучают историю, кино, религию, занимаются спортом или играют в шахматы. Они готовят стенды для расширения кругозора соседей, устраивают соревнования, а иногда и праздники.

Кое-какие организационные вопросы осужденные председатели СКО решают демократически, за столом переговоров. Фото:   Андрей Рудаков «РР»

— Здесь абсолютно не знают историю России, — сокрушается Георгий. — Кто к каким конфессиям принадлежит, не знают основы, догматику, каноны… По многим майорам с вышкой за версту видно: диплом в метро купили.

Оказывается, по первому образованию Георгий — учитель истории и общественно-правовых дисциплин. Может, поэтому ему так ловко удается делать из бывших милиционеров юридически грамотных граждан. Говоря об образовании осужденных, он не упоминает местную библиотеку. Там хранят Мамина-Сибиряка, но читают детективы, исторические, приключенческие романы и фэнтези. Самые популярные книжки — «Хроники Амбера» и «Волкодав».

В коридоре отряда № 5 два стенда. Один для официальных уведомлений, другой для общеобразовательных материалов. Обязаловка — это списки осужденных, которые получили поощрения или взыскания, объявления об изменениях почтовых тарифов и прочие мелочи бытия. Общеобразоваловка — плакаты по истории России, поздравления с религиозными праздниками и тому подобные возбудители смысла жизни. Фээсбэшник Георгий давно сделал одно ценное наблюдение: если, к примеру, тот же плакат с хронологией крупнейших битв на Руси повесить на стенд для объявлений администрации, его прочитает гораздо больше народу. Видимо, инстинкт выработался.

Бытовые условия в «ментовской» колонии такие же, как в обычнои. Фото: Андрей Рудаков «РР

Результат налицо: две трети отряда № 5, в котором Георгий занимается всеобщим просвещением, в этом месяце получили письменные поощрения от администрации. Значит, они не просто «хорошо себя вели», а совершили разные достойные поступки: организовывали мероприятия, победили в каком-нибудь конкурсе, проявили себя с лучшей стороны. Возникает вопрос: почему одни и те же люди на госслужбе проявили себя с худшей стороны, а в тюрьме — с лучшей? Неужели здесь более здоровая корпоративная среда?

Чувство юмора

Команда КВН в ИК-13 — победитель всевозможных конкурсов.

Шутка первая. «Милиция повязала группу мошенников, продающих дипломы в метро. “Нам пришлось их отпустить”, — заявил доктор экономических наук сержант Иванов».

Шутка вторая. «Инспектор ГИБДД по ошибке остановил Медведева.

— Что случилось? — спрашивает президент.

— Проезжайте, Дмитрий Анатольевич! — лопочет инспектор.

— Может, я скорость превысил?

— Нет, что вы!

— Может, мне штраф заплатить?

— Дмитрий Анатольевич! Отпустите меня! Пожалуйста!

Бывшие милиционеры придумывают шутки сами. Хотя их бывшие коллеги с воли самоиронию проявляют редко.

— Над собой смеяться приятно? — спрашиваю я артистов.

— Теперь уже да, — отвечает один. — Что еще остается?

— Мы надеемся, полиция станет лучше, — говорит второй. — Не все же такие подонки, как мы.

Даже если на улице грязь и холод, в присутствии журналистов осужденные играют в футбол в белых трусах. Фото: Андрей Рудаков «РР

Обаяние

Напротив меня сидит бывший командир взвода ППС из Екатеринбурга. У него добрый осмысленный взгляд. За решеткой пробыл четыре года, впереди еще шесть.

— Девяносто пятая статья, убийство, — заботливо сообщает Ренат. Сам, вытаскивать клещами не надо. — С гражданином у меня получился конфликт. И в процессе разрешения этого конфликта я его убил.

— В драке? — спрашиваю я.

— Да не, убил я его, — повторяет молодой человек. И виновато улыбается сплошь золотыми зубами.

У него есть смягчающие обстоятельства: семья, боевые командировки, награды. Поэтому он готовится писать надзорные жалобы. Хочет добиться уменьшения срока — пораньше вернуться к жене и маленькой дочке.

— А в милицию ты хотел бы вернуться? — спрашиваю я.

— Это вряд ли, — будто извиняется Ренат. — Там, как бы сказать… не нарушая закон, работать невозможно. А добра это не принесет. Понял только попав сюда. До того как меня посадили, я по закону действовать мало пробовал. Больше использовал грубую силу. Приезжаешь ты на вызов каждый день в одно и то же место, где Вася Иванов как напьется, так начинает домашних гонять. Ему раз сказал, два, три… Он не понимает. Проводишь с ним… воспитательную работу, тихонечко. А он на следующий день очухался: «Ай-ай, у меня побои!» Написал в прокуратуру, у нас взыскания. И когда его домашние опять вызывают милицию, ой как не хочется ехать! А не поехать — тоже нарушение.

— А как с Васей Ивановым бороться по закону? — спрашиваю.

— А не знаю. Надо его отправить наконец в психбольницу, лечить от алкоголизма. Но милиция же этим не занимается, она по факту работает.

Ренат задумывается и добавляет веселее:

— Теперь я выйду, родненький Вася снова запьет, его домашние вызовут «ноль два» — и пусть они там без меня разбираются!

Знание закона

Передо мной еще один бывший пэпээсник, из оренбургского районного ОВД, по имени Денис. Взгляд вдумчивый, немного лукавый. Он отсидел три года, осталось, как и Ренату, шесть.

— Сначала я жалобы писал как попало, — говорит он. — А потом начал читать УПК, УК, грамотнее стал.

— В милиции вы так хорошо законы не знали? — предполагаю я.

— Да… Там читали устав, Закон о милиции. Больше не о правах граждан, а об обязанностях сотрудника. Сказано, например: надо быть вежливым. Но не на­писано, в чем этой вежливости суть. То есть о законе со стороны самих граждан там ничего нет. Да в ППС и не до чтения.

Денис сидит за нанесение тяжких телесных повреждений, причинивших по неосторожности смерть. Говорит, пьяный гражданин на него кинулся, а в кармане наготове был травмат. Инстинкт сработал. Говорит, следствие было несправедливым, судебная система разочаровала.

— Вы теперь, что ли, либерал? — спрашиваю.

— А что это значит? — не понимает он.

— Осознали, что гражданские права всего важнее…

— Да. Потому что я вижу, сколько людей сидят, скажем так, несправедливо. В милиции я о таком не думал. Раньше я бы скорей поверил приговору, чем человеку. В некотором смысле я сейчас правозащитник, борюсь с несправедливостью судебной системы. Правда, толку мало…

Если полицейский — перерожденный милиционер, то это про Рената и Дениса. В колонии они впервые в жизни начали думать, узнали закон, обрели чувство ответственности и уважение к правам человека. И пока генералы проводят переаттестацию, мне в голову приходит фантастический ход: надо всех милиционеров посадить. Хотя бы на год и желательно несправедливо. А кто испытание выдержит, будет лучшим в мире хранителем права и порядка. Ну, или хотя бы находить в «ментовских зонах» самых юридически активных и назначать на руководящие должности. Жаль, что отсидевшим сотрудникам официально дороги назад в правоохранительную систему нет. Там служат только те, кто не сидел.

Осужденный Георгий Вячеславович защищает свои права в суде и других тому же учит. Фото:   Андрей Рудаков «РР

Политическое равнодушие

— Говорить о законности приговоров в России… очень сложно сейчас, — рассуждает бывший борец с экстремизмом Георгий.

Он перелистывает свою переписку с Европейским судом.

— Когда взрывают аэропорт, осужденные волнуются: у всех на воле родные, друзья, — продолжает он. — Но если кто-нибудь взорвет прокуратуру, не думаю, что будет такая же реакция. Гляньте, какие новости смотрит отряд. РЕН ТВ, программу Марианны Максимовской.

— А ведь вы работали в ФСБ, — замечаю. — Боролись с экстремизмом, а теперь сами почти экстремист.

— Не-не! Я просто… индифферентен к власти.

Несколько выходцев из колоний для бывших сотрудников ударились в откровенную правозащиту. Михаил Трепашкин выпускает «Российский тюремный журнал». Андрей Аржуханов стал помощником адвоката.

— Мне более-менее понятно, что представляют собой власть и общество, — говорит Георгий. — Еще со следственного изолятора. Условно-досрочное освобождение у меня не за горами, есть несколько предложений работы. Южно-Российский гуманитарный институт приглашает писать кандидатскую. Но я не уверен, что хочу жить в этой стране.

Георгий рассказывает про знаменитое дело трех британцев, обвиненных в убийстве. Один повесился в камере, и рядом нашли записку — что-то вроде чистосердечного признания. В результате двух других осудили. Но технологии развивались, и однажды экспертиза выяснила, что подпись под предсмертным письмом подделана следователем. Вся Британия вышла на улицы. Граждане составили обращение с требованием освободить невиновных. Тони Блэр ехал на машине и наткнулся на эту демонстрацию, пришлось выйти и вместе со всеми его подписать.

— Приведите мне аналогичный пример в России, — говорит Георгий. — Нету?

Комично, конечно, что милиционеры, нарушившие чужие права, так отчаянно борются за свои собственные. Но большинство граждан и этого не могут.

Свободная воля

— Есть предположение, что сотрудники милиции законами не интересуются до тех пор, пока не попадут в колонию, — говорю Георгию, проверяя свою версию о том, что идеальный мент — отсидевший.

— Безусловно, — отвечает он. — Поэтому большинство уголовных дел и построено на левых, недопустимых доказательствах.

— Еще есть предположение, что некоторые сидельцы были бы лучшими полицейскими, чем большинство действующих сотрудников с воли.

— Вне сомнений, — добивает меня Георгий. — Здесь люди кардинально меняются. Был милиционер господином на рынке. А тут попал в противоположные условия. Многие ломаются. Остальные становятся лучше. Вы обратили внимание, здесь у бывших пэпээсников глаза светятся? У них ясный, осмысленный взгляд. Поищите у их коллег на воле такие глаза. Не найдете.

Даже за внешностью в колонии порой следят лучше, чем в милиции. Фото:   Андрей Рудаков «РР»

Обратила.

Начальник колонии ИК-13 Аждар Магеррамов сидит перед стопкой сопроводительных материалов к письмам осужденных по инстанциям. Он такие стопки подписывает каждое утро и каждый вечер.

— В бытовой колонии начальник объяснил — осужденный понял! — говорит он, от возмущения то и дело спотыкаясь о слова-паразиты. — А в нашей, как это, у них самих отношения с юриспруденцией. И еще родственники, адвокаты. В бытовой колонии, как это, поставил осужденного — и он стоит! А в нашей, как это, надо объяснить и доказать, почему поставил в этот угол, а не в тот, почему именно его и почему поставил!

В общем, хоть здесь демократия.

Автор: Юлия Гутова, Русский Репортер Фото:   Андрей Рудаков «РР»

Tweet