Люди жестоки по-звериному

 Может быть, у животных такое случается время от времени и под действием обстоятельств непреодолимой силы, тогда как у нас-то…

У 40% из них были зафиксированы случаи взаимного убийства, однако статистика по видам была весьма разной. Например, почти никогда не убивают друг друга летучие мыши и киты, а вот суслики и тупайи, напротив, делают так довольно часто. На уровень «внутривидовой ненависти» влияют разные факторы, и самые очевидные – территориальность и социальность. Те, кто живут группами и при том на определённой территории, чаще совершают убийства: защищая всем коллективом свои кормовые угодья, проще убить какого-нибудь «чужого своего», покусившегося на границы; характерные примеры здесь – волки и шимпанзе.

Шимпанзе, живущие группами и защищающие свою территорию от чужаков, относятся к одним из самых агрессивных видов зверей. (Фото GUDKOVANDREY / ru.depositphotos.com.) 

Кроме того, исследователям удалось показать, что склонность к убийствам, как и не-склонность, тяготеют к определённым участкам на эволюционном древе млекопитающих. То есть, к примеру, если у нас есть какой-то вид, у которого ближайшие родственники (ближайшие ветви эволюционного древа) склонны к насилию, то и этот вид с большой вероятностью тоже будет таким же. И если мы попытаемся таким образом проанализировать кровожадность человека, то что мы получим?

В целом приматы – те, что живут сообществами – довольно неприятные типы, но и среди них уровень взаимных убийств варьирует довольно сильно: если среди обыкновенных шимпанзе на «внутривидовой криминал» приходится 4,5% смертей, то среди шимпанзе бонобо – всего 0,68%. (Вообще шимпанзе славятся своей агрессивностью: ещё в 70-е годы XX века было обнаружено, что они склонны вести настоящие войны против своих сородичей: несколько самцов, объединившись в отряд, делают вылазки на земли соседних сообществ, оставляя после себя изуродованные трупы; поначалу агрессивность обезьян пытались списать на влияние человека, однако не так давно антропологи пришли к выводу, что человек тут всё-таки ни при чём.)

Согласно эволюционному методу оценки агрессивности, люди оказываются где-то посередине: уровень смертности от рук ближнего должен составлять у нас около 2%. Чтобы понять, верна ли эта цифра, нужно оценить человеческую агрессивность за всю историю вида. Авторы работы использовали данные археологических раскопок, привлекли исторические свидетельства и, разумеется, современную статистику из самых разных стран, и в результате пришли к выводу, что в период с 50 000 и до 10 000 лет назад уровень взаимных убийств в человеческих сообществах составлял те самые 2%. В те времена люди вели образ жизни охотников-собирателей и жили небольшими группами; впоследствии, когда сообщества стали укрупняться и усложняться вплоть до появления государств, братоубийственная статистика подскочила до 12%. Впоследствии, по мере приближения к современности, число убийств снижалось и достигло сейчас 1,3%.

Снижение с 12% до 1,3% произошло, грубо говоря, благодаря совершенствованию законов и вообще улучшению социального климата: в мире стали понимать, что жить без убийств лучше, чем с, и что убийства можно и нужно предотвращать, да и научно-технический прогресс сделал жизнь лучше и проще, так что банальная экологическая конкуренция среди людей стала не такой жёсткой.

Впрочем, говоря о современных процентах, вероятно, следует держать в уме различия между разными народами и странами: пусть где-то убийств совершается очень мало, в другом месте их, наоборот, очень много, и различия тут зависят от уровня экономического развития и ещё массы других вещей. Однако в данном случае наибольший интерес вызывает не современная статистика, а то, что человек на заре своей истории не слишком выбивался из «звериного» ряда, так что упрёки в какой-то особой человеческой кровожадности тут, в общем, оказываются беспочвенны.

Новые данные согласуются с другими антропологическими исследованиями. Охотников-собирателей иногда считают весьма агрессивными, присваивая им 15-процентный уровень убийств, однако, как пишет портал журнала Science, более тщательный анализ показывает, что уровень криминала в таких сообществах близок к пресловутым 2%.

С другой стороны, многие называют опубликованную статью «интересной, но противоречивой». 
В-первых, тут есть ряд вопросов относительно методологии: можем ли мы рассматривать археологические находки и сведения из глубокой истории в одном ряду с современной статистикой? И можем ли мы вот так легко складывать одно с другим?

Во-вторых, сравнивая животных и человека, стоит разделять разные формы убийств: например, у тех же шимпанзе весьма обычен инфантицид, то есть детоубийство, которое в современном (подчёркиваем – в современном) человеческом обществе встречается весьма и весьма редко, если сравнивать с убийством взрослых. Сами авторы, впрочем, со вниманием выслушивают критику, и даже предлагают всем, кто пожелает, добавить им новых данных, будь то из археологии или из зоологии, чтобы можно было уточнить сделанные выводы.

Ещё один вопрос, который тут неизбежно возникает: можно ли говорить о том, что мы унаследовали нашу агрессивность от животных предков? Тут сами собой подразумеваются «гены агрессивности», однако здесь сразу же нужно напомнить, что на уровень убийств влияют экологические особенности вида – например, как было сказано выше, «внутривидовой криминал» свойствен тем, кто живёт группами и охраняет территорию.

Насколько на агрессию по отношению к себе подобным влияет среда, а насколько – гены (и какие гены), мы не знаем; не исключено, что решающее слово тут как раз остаётся за конкретной экологией, которая настраивает соответствующим образом геном животных. Если же мы перейдём на человеческий уровень, то тут, кроме обычной экологии, придётся говорить ещё и культурной среде, и вспоминать про более и менее миролюбивые племена, а также про то, что одни и те же этносы могут вести себя по ходу истории весьма по-разному.

Конечно, почему бы тот ген, который помогает строить социальную жизнь, не назвать заодно геном агрессивности, а заодно к нему добавить какой-нибудь «ген доблести» – но это будет уже не наука, а «таинственный мир воображения» какого-нибудь фантастического литератора.