«Мокруха»… (Продолжение). Искусство допроса

На этом этапе допросов ни в коем случае нельзя бить подозреваемых! Угрозыску нужны сейчас подлинные признания, – нас интересует только правда. Которую позднее мы со всех сторон сможем обставить уликами и вещдоками, способными доказать вину «клиента» на будущем суде… А выбей мы сознанку прессованием (психологическим и физическим) – где гарантия, что это – не самооговор? Тогда наша версия, оказавшись гнилой, с лёгкостью развалится на суде. И в оконцовке не благодарность руководства мы получим, а элементарно – фитиль в зад! (Это вовсе не исключает целесообразность и даже обязательность пресса на предыдущих или последующих этапах расследования – сейчас я рассуждаю лишь о текущей стадии.)

Глава 18

Возвращаюсь к своей истории.

Итак, мы приступили к допрашиванию всей чётверки, рассадив её по разным комнатам.

Для расскачки мои шефы, «Дубок» и Харитонов, решили немножко позаниматься бабой (чем чёрт не шутит – вдруг окажется трухлявей, чем мы ожидаем, и «потечёт»?).

Дмитрия Щербакова пока что предоставили мне. Возможность пообщаться с фигурантом № 1 меня нисколько не окрыляла, не внушая ложного чувства самоуважения, дескать: вот кто тут в РОВД – супер-опер!

Ничего подобного. Никаких особых успехов от меня, желторотика, никто не ждал. Просто отдали мне Щербакова для «затравки», с мыслью чуть позднее забрать его в собственные, пусть и слегка дрожащие от градусов, но куда более умелые и сноровистые руки.

Понимая скромность и неэффектность своей роли, при допросе Щербакова я особо не старался – лишь исполнял положенный ритуал наших обыденных ментовских игр. И если уж совсем начистоту, то как раз лично я в тот момент, в отличие от своих начальников, в виновность этих четверых особенно и не верил!

До этого уж множество раз были у нас в этом же расследовании и

подозреваемые, и ряд якобы косвенно свидетельствующих об их виновности обстоятельств; с тою же энергией и напором начальство кидалось колоть «клиентов» в кратчайшие сроки – ну и?.. Пшик! Так что были основания предполагать, что мои отцы-командиры, пытаясь предотвратить появление очередного «глухаря» в показателях, ныне рады навесить «мокруху» практически на любого мало-мальски подходящего фигуранта.

Ну а кто ж и не пригоден для этой цели больше, чем те, кто данный трупешник и обнаружил?! Кто нашёл – тот и убил, это ж и ежу ясно! (А сколько раз так и бывало: преступниками оказывались именно те, кто вызывал милицию…)

Теперь секите: просто ли доказать ментам, что не ты – разыскиваемый ими «мокрушник»? Трудно! Ой как трудно и больно тебе будет – это им доказывая!

Зато самим ментам убедить тебя, что ты и убил взаправду, а потом немножко забыл про это – что два пальца об асфальт! Ну разве что – совсем уж какой-нибудь Джордано Бруно, которого хоть на костре заместо дровишек сжигай. Но мы ведь оба знаем, что ты – не из столь стойких, верно? Вот так – и почти любой другой…

Короче, на тот момент нам, рядовым операм, усиленное внимание моего руководства к четырём олухам со стороны виделось как типичный подбор «стрелочников», для навешивания на них делюги… Мне же был виден целый ряд обстоятельств, который, как минимум, свидетельствовал не во вред подозреваемых. Перечислю их все.

Первое – никто из четверых ранее не был судим.

Второе – полное отсутствие реальных улик против них.

И третье – коль уж даже «литерные мероприятия» не выявили никакой компры, то, стало быть, её и вовсе не было в природе.

Так что без особого напряга я готов был спорить с любым желающим на треть зарплаты: пустышку тянем, и кончится всё диким конфузом, с вынужденными извинениями за понапрасну причинённое беспокойство…

Вот и представьте, с каким настроем начинал я допрос Щербакова. А когда я внутренне неуверен в своей правоте, то начинаю нервничать, и становлю внешне чересчур агрессивным и грубоватым.

После первых, чисто протокольных вопросов, мгновенно перейдя в атаку, я сообщил Дмитрию, что «нам всё известно!». И поэтому «лишь немедленные чистосердечные раскаяния ещё способны облегчить вашу участь!» Чуть позднее, с официального «выканья» перейдя на более подходящее к данной обстановке дружественное «ты», я лихо соединил имя и личность моего собеседника с такими смачными эпитетами, как: «вонючий козёл», «конченная гнида», «пидор» и так далее… «Колись на сознанку, сучара!» – это вообще моя фирменная фраза в подобных случаях; она из меня выскакивает автоматом! (Иногда уж даже

и в семейных разговорчиках-междусобойчиках так и порываешься произнести её моей дражайшей супруге, лишь в самую последнюю секунду останавливая себя мыслью: «Нет, нельзя… изувечит!»

«Сознавайся немедленно, а не то кончится и моё терпение!» – рычал я уже на 41-й минуте допроса, что знающими меня близко людьми воспринялось бы лишь как остроумная шутка. Все знают: океан моего терпения бездонен, и его легко хватит даже на несколько недель интенсивных допросов! Не псих же я, в самом деле, чтоб взаправду палить нервную систему из-за такого пустяка, как получение или не получение очередной «сознанки» от очередного «клиента».

«Клиентов» – много, а я, любимый – один!

Но Щербаков, понятно, не знал, насколько же я добр, и как хорошо к нему настроен. Всё происходящее он воспринимал на полном серьёзе, и – натурально испугался. Небось, наслушался глупых баек про зверства ментовских палачей, уж и дыба ему в подвале мерещилась, и кнут, и раскалённые клещи… (Кстати, о дыбе! Могли бы и в самом деле поставить её где-нибудь в уютном райотделовском подвальчике… Начальство вынуждает нас заниматься самодеятельщиной, заменяя фабричный продукт кустарством – отсюда и результаты хромают! А вот кнут – это перебор. Слишком «следит»… А «светиться» в нашем деле – нельзя.)

…Заёрзав на табурете и жалобно заморгав, рогоносный муженёк забекал оправдательно про абсолютнейшую невиновность. И упомянул своих будто бы влиятельных друзей, которые вот-вот за него заступятся, не дав его, сирого, в обиду. Как же, держи карман шире… Да будь у тебя столь влиятельные покровители – давно бы обозначили своё существование телефонными звонками и личными визитами в наши кабинеты, лихорадя следствие подковёрными попытками всё замять и свернуть. Но, главное, и начнись подобное – помогло бы тебе это, как мёртвому припарка. «Мокруха» – это ж не вонючая кражонка, или там какое-нибудь хранение наркоты, где при желании заинтересованных людей любого можно отмазать и из-под удара вывести. Убийство – это серьёзно, и расследуются такие преступления – как следует.

То есть и тут, на любом из этапов, дело можно развалить вчистую, но не за так, не благодаря каким-либо связям или знакомствам, а исключительно за хорошие «бабки», иногда – за очень хорошие! И адвоката первоклассного – найми, и следаку – дай, и с операми, прокурором, судьями – поделись…

У самого Щербакова таких «бабок» не прощупывается. Оно и понятно: люди с деньгами в «малосемейках» не обитают, а кто там живёт – те безденежны. Найти же таких друзей, чтоб не только имели влияние, но ещё и заплатили б за тебя сполна – это и вовсе из разряда фантастики. Наивным чмошником был Митя Щербаков. Явно не понимая, что в минуты беды число твоих реальных, не придуманных друзей – сокращается стократно. И если год назад ты бухал в сауне совместно с неким чинушей из горисполкома, а теперь, по старой памяти, сунешься к нему за содействием, то это вовсе не значит, что он вообще вспомнит твои имя с фамилией. И уж тем более глупо полагать, что он и впрямь всё кинет и, рискуя собственной шкурой, ринется к тебе на выручку!

…Так мило препирались мы с Дмитрием и полчаса, и час, и полтора. И вот когда мои глаза постепенно разгорелись до температуры плавления стали, а щёки Щербакова соответственно – побледнели до степени заледенелости, в этот самый миг, заглянув в комнату, старший опер ласково поманив меня пальчиком. Незаметно кивнув ему, я пропыхтел Щербакову какую-то очередную гадость, вроде: «Хорошенечко подумай, мудак, и если не перестанешь гнать, то мы сейчас поговорим с тобой совсем по другому!», – я выскочил в коридор.

«Уже кольнул?» – поинтересовался благоухающий скверной водярой дядя Лёша с таким оптимистическим видом, словно речь шла о гнилом грецком орехе, для вскрытия которого мне перед этим торжественно вручили механический пресс с усилием в сто тонн. Почуяв себя слабоумной букашкой, оказавшейся не в состоянии исполнить доступное даже падающей с ног от дряхлости антикварной старушке задание, я потерянно забормотал что-то о слабой доказательной базе и особом упорстве подозреваемого. Скажу больше – я рискнул предположить, что Щербаков и вовсе – не при делах, «только зря время тратим… А он нас потом ещё и жалобами замучит!»

Харитонов благодушно гыкнул, окатив меня горячей волной перегара, ухмыльнулся самодовольно: «Просто ты, гаврик, с подобными типами разговаривать не умеешь. Иди, а мы сейчас к тебе подтянемся, и ты увидишь!» Звучало обещающе. Пожав плечами, я вернулся в кабинет.

Дмитрий встретил меня настороженным взглядом, пытаясь угадать по моему лицу, о чём в коридоре шла речь, и имеет ли это отношение к его судьбе. Понятно, я и виду не подал, что минутой раньше позволял себе усомниться в его виновности. Наоборот – продемонстрировал ему внутренне заликовавшие глаза, как будто только что узнал нечто, окончательно Щербакова уличающее. И благодаря чему я теперь могу относиться к нему лишь как к окончательно изобличённому и поверженному противнику. Помучив его долгой театральной паузой, я зловеще буркнул: «Ну что, сучий потрох, сам всё расскажешь, или мне сходить за гантелей?»

Присказку насчёт гантели я придумал сам, и пугал ею попавших ко мне на «собеседование» доверчивых лохов. С одной стороны, вроде бы отчётливый намёк на ожидающие моего «клиента» жестокие избиения, с другой – полнейший бред! Сошлись он потом в своей потенциально возможной жалобе на эти слова – любой обоснованно скажет: «Ну какие же гантели – в РОВД?! Совершенно ясно, что эта фраза просто была придумана гражданином, желающим с какой-то целью опорочить сотрудников правоохранительных органов, якобы жестоко избивающих гантелями, гирями и штангами преступный элемент… С помощью этой гнусной инсинуации оный гражданин пытается отвлечь внимание правосудия от собственного нехорошего поведения. С какой же преступной целью он это делает, а?»

Как и следовало ожидать, заслышав про спортинвентарь, Щербаков окончательно побелел щеками, но тем не менее продолжал жалостливо вякать насчёт вздорной необоснованности предъявленных ему обвинений.

Тут-то в мой кабинет и вбежали двое – начальник райугро и дядя Лёша. «Дубок» уж слегка порозовел носом – граммов 300 тяпнул, не меньше…

Сразу перехватив инициативу, мои отцы-командиры попёрли на Щербакова бульдозерами. Я только ресницами хлопал, вживую наблюдая их в деле, и втихую завидуя их неукротимой наглости и железному напору!

Оказывается, вина Дмитрия Щербакова уж не только установлена и доказана многочисленнейшими прямыми и косвенными уликами («Позднее мы тебе их предъявим!»), вещдоками («Их – миллион!») и свидетельскими показаниями («Да там их хватит на пять вышек тебе и твоим вонючим подельникам!»), но и никому уж здесь, в «конторе» – не интересна, не надобна и не значима: «Эвон сколько вокруг других, пока ещё не раскрытых с тою же полнотой и убедительностью преступлений!..»

Хоть через 15 минут выводи Щербакова на суд – в обвинительном суровом приговоре нет ни малейших сомнений!

Но что ты с них, майора и капитана, возьмёшь – ну гуманисты ж до мозга костей, ядри их мать, трижды долбай их в левое ухо! Мало им, понимаешь, одного только гарантированного торжества законности и правопорядка, им же ещё и соблюдения конституционных прав каждого по отдельности человека на своё светлое будущее подавай!

Ночами нынче не спят они вдвоём, и водку днём практически не глушат, придавленные тяжкой мыслью: «Как бы это, исхитрившись, осторожненько увести гражданина Щербакова от нависшего над ним призрака расстрела?!»

И сам Дмитрий, и я, внимая этим речугам, невольно навострили уши: а и действительно – как?

«Да всё очень просто, Димон! – совсем уж дружески зафамильярничал майор. – Ты даёшь нам явку с повинной, и полный расклад по твоим подельникам в придачу, а мы – оформим тебя не главным, а второстепенным обвиняемым… Почти что – свидетелем! Они же все пойдут – паровозом. И вместо 15 лет усиленного режима (это, заметь, лишь в лучшем случае, а то у нас и за куда меньшее людей пачками расстреливают!) получишь тогда от силы два года общего режима. И то, скорее всего, условно… Есть разница?»

Разница была, да ещё какая! Хорошо понимал её Щербаков, но, судя по его заметавшимся глазам, не понимал другого: зачем ему сознаваться в чём-либо, пусть даже и с перспективой «условняка», если есть реальная возможность, ни в чём не сознаваясь, быть полностью оправданным и отпущенным на волю ввиду «недоказанности»?

Сомневаюсь, что мои начальники смогли бы внятно ответить на этот простенький вопросик. Но они и сами прекрасно понимали уязвимые места своей позиции, и именно потому так усердно маскировали их обилием громких и пылких фраз.

Пока «Дубок» отдыхал перед очередным залпом своего красноречия, дядя Лёша заливался соловьём насчёт замечательных душевных качеств «клиента». Уверен, что за всю предыдущую жизнь тот не слышал столько радостного и светлого в свой адрес… И умница-де Щербаков, и трудяга, каких поискать, и о чутком его сердце милиция успела доведаться, и – о пламенной любви к Щербакову окружающих! «А жена у тебя какая! Прелесть!» – вскричал дядя Лёша с таким видом, словно уже успел облапать Лилию Щербакову с головы до ног, и авторитетно давал ей гарантию качества! Из дальнейших его восклицаний выяснилось, что ненаглядная мадам Щербакова – вполне под стать своему мужу, сизому орлу. Замечательнейший человек, изумительнейшая женщина, самая лучшая в мире жена и мать, надёжнейший друг и боевая подруга!..

«Зато Соломатин с Ленартовичем – совсем, совсем не то! – вступил в партию отдохнувший начальник угрозыска. – Гады, сволочи, душонки продажные, вонючие суки… Они ж тебя только что заложили с потрохами, сдали как малохольного!» И «Дубок» с неподдельной скорбью покачал головой, сокрушаясь о несовершенстве людской породы. Оглянувшись на дверь и понизив голос, возмущённо сообщил: «Они, гады, изобразили тебя главным закопёрщиком! Дескать – и науськивал, и резал по горлу, и потом подговаривал их дать ложные показания… Ну не сволочюги ли?!» – майор горестно смолк, недоумевая, откуда же в людях столько злобы и подлости. Мало того, что сами раскромсали лезвиями несчастного Малькова на мелкие кусочки, так ещё и норовят списать это на лучезарного Димома. Подонки!

Щербаков не был кладезем мудрости, но и не совсем же – кретин. А потому, обдумав услышанное, осторожненько попросил устроить ему очную ставку с якобы показывающими на него подельниками: хочет-де собственными ушами услышать столь явные выдумки в свой адрес.

«Конечно! Сейчас же отведём тебя к ним, и ты сам услышишь!» – не двинувшись с места, весело заверил начальник угро. «Никто из той троицы пока что так и не раскололся!» – глянув на его

преувеличенно бодряцкую рожу, сразу просёк я. И ещё больше убедился в этом, увидев, что никто никуда Щербакова не ведёт, и разговор с ним продолжается в той же тональности.

Мне со стороны ещё более прояснело: Щербакову не в чем сознаваться! Не мочил никого, и ничего не знает по данному делу, отвечаю! Наверняка что-то подобное думали и мои боссы, но на их лицах эти огорчительные мысли никак не проявлялись. Наоборот, дядя Лёша с волнительным придыханием начал рассказывать Щербакову, какая неприятная житуха ждёт его там, за решёткой. Сперва – в СИЗО, а после – и в колонии… Оказывается, нераскаявшихся и не изобличивших активно самих себя на следствии прочие заключённые жутко не любят! Сценаристы фильмов ужаса сдохли б от зависти, полакомившись этими плодами буйной харитоновской фантазии. Голод, холод, невыносимая жара, жажда, побои, извращенцы-садисты, людоеды, туберкулёз, СПИД, омертвление прямой кишки как результат многократных насильственных – извращенных! – половых актов, в том числе – и с помощью ножек табурета… «И это – только начало!» – вскричал старший опер с таким видом, словно и впрямь в своём длиннючем списке что-либо обошёл вниманием и пропустил.

Однако из дальнейшего его рассказа стало ясно, что у тех, кто пошёл на сотрудничество со следствием, срока получаются в итоге не только короче, но и куда приятнее! «Не то, чтоб санаторий, но жить можно!» – быстренько уточнил начугро. Оба розыскника утвердительно покивали головами, немо подсказывая неопытному ещё Щербакову, какую позицию ему вернее всего занять. Одновременно – украдкой стрельнули в него глазками: ну что, созрела абрикоска?

«Всё равно не скажу!» – прочитали они на физиономии испуганно нахохлившегося Щербакова.

М-да… Тяжёлый случай!

В таком темпе прошёл первый час беседы моих начальников с Щербаковым.

Я знал, что с ним будут говорить ещё много часов (ровно столько, сколько понадобится для дела), дергая по всякому, напирая то на необходимость увести от уголовной ответственности жену («Если сознаешься – она по делу пройдёт как свидетель!»), то на насущную потребность позаботиться о собственной нетленной душе, – специально для подобных случаев «Дубок» в своё время даже внимательно штудировал Библию («Ты верующий?.. Так вот, Господь сейчас внимательно наблюдает за твоим поведением, определяя, покаешься ли в своём грехе, и будешь ли достоин прощения на будущем Страшном суде, или же предпочтёшь остаться не раскаявшимся, и тем самым погубив свою бессмертную душу…»)…

Но прослушать это до конца мне не удалось: начальство спохватилось, что раз молниеносного блицкрига на глазах подчинённого не вышло, то и нечего ему тут без дела прохлаждаться. Пусть лучше мотнёт в соседний кабинет, сменив кого-нибудь из усиленно допрашивающих фигурантов оперов…

По всему выходило, что шансов на успешный раскол Щербакова – процентов 20-30, не больше… Причём как раз уверенный тон командиров меня ни капельки не обманывал: сколько раз столь же уверенно в виновности допрашиваемого вели они себя раньше, а потом – «ой, извините – ошибочка вышла!»

Щербакову ещё повезло: из тактических соображений на данном этапе его не колотят резиновой палкой по суставам. А то ведь многих (или, выразимся изящнее: «некоторых»!) даже и бивали с усердием, в надежду пробить на тяжкие телесные или мокруху, а потом – «Ой, простите, мы обознались маленько!» А у человека уже вся требуха – всмятку!

Но иначе – нельзя. Иначе большинство преступлений (кроме тех, где виновник ясен с самого начала) – никогда не раскроешь.

Ведущий допрос оперативник всегда должен смотреться олицетворением уверенности и в собственной правоте, и в непоколебимом могуществе стоящей у него за спиною державной машины. Без этого всё рухнет, и бандиты на допросах начнут матюкать нас стоэтажно, вытирать о нас ноги и плевать нам в лицо!

Я этого не хочу, и никто из оперов этого не хочет. Достаточно того, что ноги о нас регулярно вытирает наше родное начальство.

Глава 19. ДОПРОС ЕВРЕЯ

В коридоре от наших я узнал, что Лилию после непродолжительной беседы и парочки оплеух (грубила начальнику угро!) отправили успокаивать нервишки в «обезьянник». Мне же предложили сменить коллегу на допросе, на выбор: либо – «верзилы», либо – «еврейца». Я выбрал еврея, как менее нервный, экономящий душевные силы вариант. Вскоре я уже сидел за столом напротив носастого, волосастого, замороченного предыдущими беседами Ленартовича.

Смотрелся он вполне нормальным, даже весьма культурным и приятным в общении человеком, лишь самую малость затраханным теми событиями, в эпицентре которых он нежданно для самого себя оказался.

Не было у меня ни малейшей предубеждённости против него. Ну не казался он мне злобным «мокрушником», и всё тут! В то, что он убийца – не верил абсолютно. Думал так: или сейчас же, или чуть позже, но мои начальники обязательно во всём разберутся, извинятся перед всеми четырьмя, и отпустят их домой. А раз так, решил я, то мне нет и смысла сейчас давить на еврея, уподобившись прессу для выжимки белья. И я повёл с ним обычный житейский разговор: о погоде, ценах, бабах, политике, футболе, а заодно – и о том, в каких неприятных ситуациях оказываются порою вполне достойные люди, и как важно вести себя в этих условиях правильно, не делая непоправимых глупостей…

Он в чём-то соглашался, с чем-то вежливо спорил… Приятный и интересный для обеих сторон диспут!

Полезность происходящего разговора расследованию – разве что в прощупывании личности «клиента» и поисках ключика к его душевным глубинам. Но, по большому счёту, я просто филонил, тянул время в ожидании того момента, когда мои начальники либо достигнут какого-либо результата на «главном направлении» (Дмитрий Щербаков), либо, что много вероятней, признав своё поражение, дадут команду: «Отбой! Всех – отпустить!»

…С высот своего нынешнего опыта немножко поговорю на тему: как следует вести себя с подозреваемыми в особо тяжких преступлениях.

Когда угрозыску нужно – обязательно используются в качестве домашней заготовки и «зубодробильные» фразы, вроде: «То, что ты сделал, могла натворить лишь конченая мразь!..»

Но рассуждая вообще – поступки «клиента» целесообразней оценивать нейтрально.

Отнял у старушки последнее барахлишко? Избил и изнасиловал женщину? Или даже убил ребёнка?! Правосудие не выиграет, если опер встанет перед бандитом в позу, кипятясь, маша кулаками и матюкаясь.

Задача у опера принципиально другая: разговорить, расположить к себе, добиться откровенности, убедить в бессмысленности запирательства (причем почти всегда – в условиях, когда как раз запирательство сплошь и рядом вполне имеет для «клиента» смысл!)… Наконец, надо уговорить бандита на «явку с повинной»; и чтоб не просто во всём сознался, но и подробно рассказал, что и как говорил и делал, и куда дел те или иные вещдоки. А эту задачу не выполнить, если не установить с обвиняемым психологический контакт. Для этого же опер должен суметь показаться в его глазах если и не другом, то хотя бы – не заклятым врагом.

Не бойся адвокатствовать – в разумных пределах, разумеется! Пусть «клиент» видит, что допрашиваемый его понимает, и считает мотивы его преступных действий понятными, а следовательно – как бы частично и оправданными.

Вот, к примеру, перед тобою – серийный убийца, «замочивший» несколько десятков человек. Нет разумной необходимости соглашаться с высказываемой маньяком версией о том, что убитые были человекоподобным мусором, никому не нужными отбросами общества, и оный «серийник» лишь слегка очистил нашу планету от противной плесени. Но почему бы и не подчеркнуть, что ты ПОНИМАЕШЬ побудительные причины этой кровавой акции?! Безрадостное детство, хмурая юность, неудачная женитьба, злая тёща, опостылевшая работа, всеобщая, окружающая нас глупость и чёрная злоба… Да мало ли что ещё могло побудить в этой ситуации потянуться к топору и ножику! Тут дивиться надо другому: пока ещё не все наши современники стали озверевшими маньяками…

Отвратительно ли содеянное «клиентом»? Да! Виноват ли он? Да! Но ведь – не только же виноват он, а и другие… Семья, школа, улица… Все виноваты! Всё наше бездуховное и бесчеловечное общество! Все и каждый из нас!..

И когда увидит допрашиваемый, что не изгой он для опера, а – случайно оступившаяся жертва проклятого несовершенства Вселенной, то и потянется к нему всею душою, и сознается во всём требуемом, и подмахнёт все подсунутые на подпись бумажки… Это и есть – оперское искусство!

Допрашивать «клиента» розыскнику намного легче и эффективнее, если между ними установилась внутренняя связь. А для этого опер должен уметь залезть в шкуру допрашиваемого, увидев ситуацию «его» глазами, измерив содеянное им мерками «его» же собственной совести. Причём совершенно неважно, убедительны или вздорны объяснения «клиента» тому, что он натворил – в мотивах потом пусть разбирается суд. Задача же опера – задокументировать сам факт признания в содеянном. А сделать это легче при содействии самого обвиняемого – вот почему так важно завоевать его симпатию!

Ещё пример: гнилозубый нарик ворвался в аптеку и, изуродовав фармацевта, похитил упаковки с нарковеществом. Позднее, на допросе, вякнул, что всего лишь пытался раздобыть деньгу на прокорм жены и ребёнка.

Стоит ли оперу строить сомневающуюся мордяху и саркастично хмыкать? Не стоит. Куда продуктивнее совсем другое – сделать вид, что веришь каждому его слову. Следствию ведь нужны не путанные объяснения обвиняемого мотивов своего поведения , а всё то же признание им под протокол самого факта содеянного: да – ворвался, да – изуродовал, да – забрал наркоту.

И ни в коем случае не давать «клиенту» понять, что дела его – швах, и выхода из этого тупика нет вовсе (разве что ещё до суда он повесится в камере). Удобней, чтобы у него до конца оставалась надежда на лучший исход! На какой-нибудь, пусть и случайный, но – проблеск в нависших над ним грозовых тучах! Не исключено, что ему и впрямь повезёт: судья окажется добреньким, и влепит ему на пару лет меньше нижнего предела, или же свидетели на суде резко поменяют свои показания… Но если и не оправдаются его надежды, то всё равно – в ожидании неизбежного он хоть не испытает лишних мучений.

Вот почему на допросах мы не только (и даже не столько!) прессуем бандитов, но и – обещаем с три короба, вешаем лапшу на уши, сулим что угодно, сочувствуем по-всякому. Чего не сделаешь ради получения сознанки, улик и вещественных доказательств!

Ну, а чтобы врать искренно – лучше всего и не врать вовсе, а говорить лишь то, что и в самом деле думаешь. И любой опер со стажем, многократно изображающий сочувствие на допросах бандитствующего элемента, рано или поздно начинает думать, как бандит, и рассуждать – как бандит. Украл? Подумаешь, стырил пару копеек… Ограбил? Так случайно же получилось… Изнасиловал? Ну, эти бабы сами напрашиваются… Убил?! Так кто убит-то? Погань!.. За такого – ещё и «спасибо» можно сказать…

Так что вне зависимости от виновности или невиновности Ленартовича,

но в налаживании контакта с ним на том этапе был вполне осязаемый оперативный интерес.

Однако я тогда об этом даже не думал. А просто верил в его невиновность, и в то, что сейчас перед ним извинятся, его отпустят на свободу. И мы расстанемся с ним если и не друзьями, то хорошими знакомыми…

…И вот в самый разгар наших мирных воркований чем-то вдруг ощутимо повеяло из коридора. Этакий лёгкий сквознячок, намекающий на скорые серьёзные потрясения…

Ленартович тоже что-то почувствовал и насторожился, вслушиваясь в доносящиеся из-за двери возбуждённые голоса. Взгляд его панически забегал: от меня к дверям, и от дверей ко мне. Внешне он оставался всё тем же, но я почуял, как внутренне он дрогнул, и начал буквально разваливаться на составные…

И меня озарило: он – УБИЙЦА! Есть, есть кровь на этих внезапно затрясшихся ручонках… Иначе – откуда такая паника в глазах?

А ведь я ему уже поверил, и про себя – оправдал вчистую, практически выписав ему отпускной билет. Мы так душевно общались, между нами так заискрило взаимопониманием… Он даже успел стать мне чертовски симпатичным!

И тут на тебе: всё-таки – замешан! На обаяние меня взял… Развёл, как младенца… Выставил меня в собственных глазах – полнейшим лохом!

Я сердито нахмурился.

То был первый случай в моей практике, когда убийство раскрыли не по горячим следам, а позднее. Причём вначале мы прошли мимо настоящих убийц, и лишь после отработки всех остальных вариантов – снова вернувшись к ним… Причём кровавыми душегубами в данном случае оказались люди вполне нормальные: не бичи, не блатные, не нарики и не алакашисты.

Раньше мне как-то не приходило в голову, что убийцей, в принципе, может стать любой, в том числе самый обыкновенный, иногда даже – и вполне достойный! Мне казалось, что у способного лишить жизнь человека на физиономии должна быть каинова печать, что ли… Что-то зловещее в повадках и внешнем облике. Ни хрена! Многократно потом убеждался: сплошь и рядом – никакой печати. Вполне обыкновенные лица. А начнешь разбираться, почему убили – вполне житейские, по своему даже и не лишённые убедительности объяснения…

Следующие 10-15 минут нашей с Ленартовичем беседы, когда я уже прозрел относительно его личности, но окончательно ничего так и не знал, а просто лишь догадывался, – были самыми неприятными…

Вдруг иссякли общие темы для разговора!

Жать на него в плане: «Говори правду, семитская морда!.. Всё равно твои подельники уже во всём сознались!» – я не мог, не решался, ибо не было такой команды. А делать вид, что ничего особенного вокруг не происходит – тоже как-то не получалось. Не хватало ещё профессионального опыта финтить и «гнать нейтралку»… Вот и получилось так, что мы оба глухо умолкли, исподлобья глядя друг на дружку…

«Узнали правду?!» – читалось в его отчаявшихся глазах. «Так это – ты?!» – читалось в моих.

Но тут дверь с треском распахнулась, и в комнату влетел капитан Цыганков из городского угрозыска. «Привет!» – по-свойски тиснул он мне ладонь, и, присев на стол, в упор уставился на Ленартовича. Вытащив из кобуры свой неизменный «Макаров», привычно стал играться им, то и дело подбрасывая и ловя. Искоса, через плечо, спросил у меня: «Так значит, это – ОНИ?» Видимо, он ошибочно полагал, что я уже в курсе того, что только что случилось.

Я осторожно пожал плечами. При желании это можно было истолковать как угодно, в том числе и как мою информированность в происходящем, и полное согласие с тезисом: «Это – ОНИ!»

Цыганков взглядом знатока оценил раздавленного ужасом фотографа, снял «Макаров» с предохранителя, поставил, снова снял. Нацелил на лампочку на потолке, на фотографа, на меня, потом снова на фотографа. Поинтересовался деловито: «А Вайцман твой уже покололся?..» Я сухо кашлянул: «Не Вайцман он, а Ленартович… Нет, явку с повинной пока что не даёт.»

Смотреть при этом на самого Ленартовича мне не хотелось. Вдруг он всё-таки – невиновен? Тогда получается ерунда: только что мы мирно беседовали, без всяких намёков на его обязанность в чём-либо

сознаваться, и вдруг я при нём открыто признаю, что, оказывается, именно «явки с повинной» всё это время от него и добивался!

Чуждый моим душевным метаниям, Цыганков удивился: «Так чего ждёшь?! Давай отполируем его в четыре руки, вот и запоёт соловьём! Как Щербаков… Представь: полчаса назад сунул ему ствол в рот, и базарю: «Колись, сучара, пока пулей черепушку не разнесло!..» Вот он и уссался… Ха! Всё рассказал, чин-чинарём под всем подписался…»

Морщинистое лицо Ленартовича застыло трагической маской: «Щербаков – сознался?!» Я тоже навострил уши, переваривая услышанное.

Насчёт «ствола в рот» – явно враки, пиар перед «клиентом». Такие чисто УБОПовские шуточки «Дубок» не приветствует, а командует парадом здесь – только он. Но остальное – похоже на правду!..

Оно конечно, при подобном нажиме расколоться Дмитрий Щербаков мог и будучи совершенно невиновным, но это – вряд ли! Моим начальникам нужно сейчас именно реальное, подлинное признание! А отличить его от вынужденного самооговора они смогут вполне.

Мои мозговые извилины напряжённо зашуршали. Был реальный шанс, совместно с капитаном нажав сейчас же на Ленартовича, вышибить из него сознанку, и позднее представить её руководству как доказательство того, что и я не лыком шит! Лишний раз засветиться старательным и результативным розыскником никогда не мешает.

Но допустим – «горожанин» туфту гонит либо просто чего-то недопонял? Да и вообще… авантюра! При любом раскладе – в одиночку, не имея под рукою признательные показания Щербакова, быстро Ленартовича не расколоть. А начальники, узнав о тщетности моей несанкционированной «атаки» на допрашиваемого, скажут: «Мало того, что не дисциплинирован, так ещё и бездарь!» Оно мне надо? Осознав опасность подобного развития событий, я покачал головой: «Нет команды… Подождём.»

«А мы – без команды… Проявим инициативу!» – зловеще оскалился Цыганков, фаршируя еврея свинцовым взглядом. Для подтверждения своей крутости – подбросил пистолет к потолку одной рукою, небрежно попытавшись поймать его другой… Но маловато ещё тренировался – не поймал. Снятый с предохранителя «Макаров» со стуком плюхнулся на стол, прямо перед Ленартовичем.

Я затаился на стуле… Капитан, кажется, тоже немножко растерялся…

Ленартович смотрел на лежавшее перед ним оружие, не делая никаких попыток к нему притронуться.

Наконец, после показавшейся мне бесконечной паузы, Цыганков осторожно протянул руку, взял со стола свой «табель», перевёл дыхание…

Кашлянув, я твердо возразил: «А загнись он – мне отвечать?!. Нет уж… Велит начальство допросить в усиленном варианте – без проблем, а так, самоволкой – не вижу смысла.»

Цыганков, спрятав пистолет в кобуру, встал, разочарованно пожал плечами. Буркнул: «Дело хозяйское… Клиент – твой, тебе виднее! Но только зря телишься… Послушай толковый совет: больше инициативы! Иначе до самой пенсии выше старлея не подымешься!»

И он ушёл. Козёл… Какое ему дело, поднимусь ли я выше, да и собираюсь ли подниматься? Пистолетами лучше не раскидывайся! Ещё и морали при бандите мне читает… Это что, по-оперски? Придержи язык при «клиенте», раз такой умный и дошлый!

Я сердито мазнул глазами по застывшему на стуле Ленартовичу, ставшему невольным свидетелем моего маленького унижения. Теперь уж не жалко его было мне ни капельки! И даже вскользь подумал: «Может, и впрямь вмазать ему пару раз? Чтоб не пялился…»

Но тут в кабинет вошли начальник угрозыска, и с ним – несколько оперативников. «Дубок» весло похвастался: «Пробили Щербакова! Сознался во всём… Они Игната уработали!»

Я изобразил радость на лице.

Майор велел: «Иди к Харитонову – поможешь щербаковскую бабу колоть…» И – вызверился на Ленартовича: «Ну что, носастый, будешь дальше балду пинать или всё-таки расскажешь, как на духу?»

На окончательно растерявшегося Ленартовича невозможно было смотреть без горючих слёз! Я и не смотрел, очень надо… Тьфу на него, обманщика! Кто меня хоть раз обманет – к тем у меня уж никакого доверия…

Не дожидаясь окончательной капитуляции Ленартовича, я вышел в коридор – искать старшего опера.

(Продолжение следует)

Владимир Куземко, специально для «УК»

Карикатура «На допросе», Руслан Долженец, caricatura.ru

P.S. Републикация материалов Владимира Куземко, возможна только с разрешения автора!

Tweet