Пески – репортаж с передовой

Перед отправкой

"Sapere aude. Кто знает перевод? — отец Андрей обводит взглядом студентов и сам же отвечает: — Осмелься знать".

С этих слов начинается очередное заседание философско-исторического клуба на втором этаже церкви Николы Доброго в конце Андреевского спуска.

За арками окон – чёрная осень великого и страшного года: 2014-го от Рождества Христова, от начала же революции — первого.

В зале свет. Грекокатолический священник, философ Андрей Зелинский читает лекцию о том, как менялось европейское сознание в период Реформации. Говорит интересно, но я слушаю вполуха. Я к священнику — по делу, за благословением перед поездкой на фронт. Отец Андрей сам недавно оттуда — он капеллан 80-й десантной бригады.

Уже на лестнице мельком поговорили. Священник перекрестил меня, прошептал молитву и произнёс:

— Всё будет хорошо.

— Отче, а сами вы на фронт ещё поедете?

— Обязательно.

— Что вас туда тянет?

— Я там чувствую себя свободным. Там люди становятся настоящими. А вас что влечёт?

— Хочу увидеть, какие они — настоящие люди. Sapere aude.

Вроде как пошутил.

Дорога

В машине нас двое — волонтёр Иван Звягин и я. У Звягина есть фишка: кроме зимних вещей, берцев, лекарств и биноклей, он везёт бойцам сырое мясо или рыбу. Рано утром закупает в Харькове или Днепропетровске вырезку, куриные крылышки, приценивается к свежему толстолобику. Главная проблема — довезти фронтовой деликатес до солдат в тот же день. Ехать по темноте возле передовой опасно. Пару раз Звягина обстреливали, однажды свои, по ошибке.

Сейчас нам тоже не хватает двух-трёх часов светового времени. За окнами проносятся грустные сёла и городки с отметинами войны: выбитые окна, руины автобусных остановок… Спокойный рок в салоне сменяется шипением, сквозь которое пробивается тошнотворный рэп: "На Украине вновь кровавые рассветы, неонациста покрестили в президенты…" Это уже вещание "ДНР", другого радио в этих полях нет. Я слегка нервничаю.

Если бы я снимал фильм, то видеоряд за окнами автомобиля положил бы на французскую песню "Опавшие листья". Измученный войной боец Сопротивления Жозеф Косма писал её поздней осенью 1945-го среди руин какого-то французского городка. Ощущение такое, что наша машина опускается в пространственно-временную воронку по невидимой спирали.

"Вы превысили допустимую скорость", — не теряя самообладания сообщает милая девушка из навигатора.

— А что делать, — отвечает Звягин,и, обращаясь ко мне: — Дмитрий, вы бы каску всё-таки надели…

И вот мы под Донецком, в трёх километрах от аэропорта, на подъезде к селу Пески. Воронку в пространстве чувствуешь сразу, всем телом: бус подбрасывает на колдобине, радио замолкает, Звягин включает рацию. "Небо, Небо, я Земля…", — доносится из рации. Бронежилет мешает мне вздохнуть.

— Здесь вроде налево, — задумчиво сообщает сам себе Звягин и сворачивает налево.

Ничего не видно. Только на фоне сине-серого неба мелькнула луковица церкви, машина запрыгала по битому кирпичу, слева показался силуэт большого двухэтажного здания. То ли школа, то ли сельский клуб.

Связь в телефоне то появляется, то пропадает. Звягин объясняет в трубку: "Не могу, когда буду — не знаю. Нет, на фронт пока не собираюсь…" Чуть не врезались в танк, вернее, в боевую машину пехоты.

— Куда? — в водительское окошко заглядывает боец: взгляд исподлобья.

— Я Иван Звягин…

— Я вас помню. Куда?

— К Медведю, в 95-ю.

— Я Медведь из 93-й, — говорит воин, и как-то сразу становится понятно: Медведь.

Даже переминается с ноги на ногу немного по-медвежьи, манера говорить командирская, уверенная:

— На дамбу нельзя.

— У нас… я крылышки замариновал.

— Мангал есть, оставайтесь. На дамбу завтра поедете, — то ли пригласил, то ли скомандовал Медведь из 93-й.

Вышли, познакомились.

— А вас на самом деле как зовут? — спрашиваю я.

— На самом деле Миша.

Вечер в клубе

Заходим в клуб. В тусклом свете различаю надпись на стене — "Они сражались за Родину". Под ней — портреты стариков-ветеранов. Под портретами несколько хлопцев в камуфляже распаковывают сухпаи. Взад-вперёд расхаживает парень с короткой чёрной бородой. Ребята жмут руку с какой-то грустно-сдержанной вежливостью: Саша, Игорь, Васыль… Бородатый одаривает белозубой улыбкой:

— Степан!

Из-под стола медленно выбирается крупный пёс — овчарка. Тяжко вздыхает и, приволакивая заднюю лапу, медленно подходит к Звягину, нюхает штанину, таким же образом изучает мои ноги.

— Это Малыш, — треплет его по голове Медведь. — Он давно уже тут, столько всего пережил…

Малыш поднимает на Медведя глаза, ждёт ласки.

— Из хорошей семьи, жил у местного гинеколога, — гладит Медведь. — Хозяин уехал, собаку оставил. И Малыш к нам пришёл. Ну всё, Малыш, всё. Поздоровался — иди ложись.

Малыш возвращается на место и мостится на затёртом матрасике возле миски.

Медведь оглядывает своё воинство:

— Значит так. Два человека нужно на мангал.

Встречается с кем-то взглядом — беззвучно отдаёт распоряжение. В это время звонит мобильный. Медведь выходит. Через минуту возвращается и всё так же исподлобья вопросительно глядит на Звягина:

— Под мост надо съездить, дорогу покажу.

— Поехали.

По пути к выходу Медведь оглядывается, упираясь взглядом в Степана:

— Ты за старшего.

— С Богом, — отвечает Степан.

Вот это "С Богом" меня почему-то встревожило. Без Звягина и Медведя в холле стало тоскливее и тревожней. Грохот взрывов усилился.

— Это наши шмаляют, сейчас ответка прилетит, — с оптимизмом в голосе растолковывает Степан. — Что куришь?

Вышли на крыльцо покурить. Грохот становится всё ближе, но Степан не обращает на это внимания. "Значит, всё в порядке", — утешаю себя я. Над донецким аэропортом время от времени вспыхивает зарево, подсвечивая мутное беззвёздное небо. По крылечку монотонно расхаживает часовой. Из рассказа Степана выясняется, что в 93-й бригаде ротация. И ребята в холле — только что приехавшие новички. А Медведь из прежней ротации — остался передать дела и завтра тоже уедет.

— Степан, а ты вроде как давно здесь. Тоже завтра уедешь?

— Я не из 93-й, а из Правого сектора. Я не уезжаю, я здесь живу. Ещё летом приехал, можно сказать, в одних тапочках. А теперь у меня всё есть, — с улыбкой говорит Степан, поглаживая автомат.

В небесном омуте мелькают жёлтые и красные рыбы — в обе стороны. Кажется, это называется дуэль. Вдалеке стрекочет пулемёт. На крыльцо вываливают новички. Тянут шеи, выглядывая за мешки с песком. Степан отвлекается от разговора и начинает читать бойцам лекцию. Вернее, даёт сеанс художественного свиста.

— Когда к нам летит, звук такой, — Степан свистит. — А когда от нас — такой. Когда миномёты — так… А из танка вот так…

Лектор сдабривает свою речь матерком, подвыванием, шипением и междометиями: "Бух, бабах, пш-ш-ш…" Иногда издаваемые им звуки сливаются с оригинальными.

— Вот когда по нам, — спокойно повторяет он и внезапно переходит на крик: — По нам!

Пулемётная очередь прошла в полуметре от меня. Быстро, сосредоточенно гуськом влетаем в холл. Вначале работают ноги, потом приходит осознание всей серьёзности момента, затем накрывает страх. Или не накрывает. Мы смотрим друг на друга, встречаемся взглядами. Смешок. Не знаю, почему такая реакция, но она такая.

— А если что, ребята, у вас аптечки есть? — интересуюсь я.

— А как же, — отвечает самый молодой боец. — Могу показать.

— Покажи, — говорю. — У нас в журнале как раз статья о том, как полковник Андронатий из Минобороны всех бойцов в зоне АТО обеспечил аптечками нового образца.

— Кто? Не, у меня мамка собрала, — солдат развязывает целлофановый пакетик: — Йод, зелёнка, активированный уголь — это от живота, и вот, смотри: кетанов… Ей не хотели в аптеке без рецепта продавать, так она через знакомую.

Степан ходит взад-вперёд:

— Что-то я за наших волнуюсь, под мостом сейчас опасно, — и идёт к двери.

Разминаю сигарету, увязываюсь следом. Степан пристроился на парапете, поднял глаза в сторону аэропорта. На фоне далёкого желтоватого зарева вырос абрис церкви Святых Жён Мироносиц.

— Вчера служба была, — грустно говорит Степан. — Капеллан приезжал.

— А ты православный или грекокатолик?

— Я — вот, — Степан вынимает из кармана пластмассовый белый крестик.

— Таких много на Майдане было, — вспоминаю. — После расстрела Небесной сотни… Цветы и вот такие крестики.

— А это и есть с Майдана.

— Так ты православный или грекокатолик?

— Отвечу так. Я Библию не читал. Но, понимаешь, каждое утро держу его в кулаке и говорю: "Бог, я с тобой!" Иногда ночью просыпаюсь, достаю крестик и держу в руке. Может быть, и меня скоро убьют. Я не знаю. Мне всё равно.

Из-под лестницы выныривает боец. Я понимаю, что он слышал наш разговор:

— Крылья у нас уже есть! — объявляет солдат.

— В переносном смысле? — переспрашиваю я.

— В прямом. Куриные. Готово уже.

В этот момент у входа тормозит бус Звягина.

По лестнице поднимаются Звягин и Медведь, между ними крупный высокий мужик лет сорока. Мужик похохатывает. Из обрывков разговора становится понятно, что он спасённый. Ехал на микроавтобусе в магазин, покупал своим фарш: "Люля-кебаб хотел сделать". Возвращался, попал в бой. Машина сломалась. Каким-то чудом затолкал её под мост — подальше от пуль. Начал обзванивать боевых товарищей. Медведь со Звягиным помогли. Мужик спасён — на шее автомат, в жилетке — гранаты, в руках — пакет с фаршем, в глазах — счастье. Бороды у мужика нет, только усы, но что-то от Деда Мороза в нём всё-таки есть.

Спасённый вваливается в холл:

— Ну что, пацаны, давайте знакомиться! Я — Юра. Люля-кебаб кто-то любит?

И в этот момент на столе самозарождается бутылка водки.

Народ рассаживается. Степан приглядывается к мужику:

— А вы откуда?..

— Я — Правый сектор.

— Правый сектор? — приглядывается к нему пристальней Степан и переводит взгляд на Мишу.

Миша кивает.

— Значит, просто не из нашей хаты, — задумчиво произносит Степан.

Позже я понял, что в Песках не все бойцы, пусть даже из одного подразделения, знают друг друга: перемещение по селу — дело рисковое, перебежки с одной улицы на другую — почти военная операция. Но Миша, похоже, знает если не всех, то многих. Он — точка пересечения "старых" и "новых", бригады и Правого сектора.

— Я что хочу сказать, пацаны, — поднимает чарку мужик. — На войне что самое главное? На войне самое главное в любой ситуации оставаться человеком. Ну, давайте!

После второй рюмки Миша ушёл спать, вроде как пример остальным подал.

Губернатор Песок

Чайник закипел. Бойцы бросают в кружки пакетики с чаем. Хрустят галетами из сухпайка. Прислушиваются к утренней тишине — вокруг ни взрыва, ни выстрела. Кто-то бросает:

— Кипятку Губернатору оставьте…

— Губернатору? — удивляюсь я. — А кто Губернатор?

— Дык Медведь. У него даже кабинет свой есть, — немолодой солдат размешивает сахар и продолжает: — Нам туда нельзя. Сказал: как уеду, передам ключи следующему Губернатору.

Выхожу с чашкой на крыльцо, ищу Мишу. Нахожу его возле багажника нашего микроавтобуса.

— Михаил, — отвлекаю его я. — Губернатор — это вы?

— Я, — признаётся Миша.

— И кабинет у вас есть?

— Вообще-то да. Я проведу экскурсию. Закрывайте багажник, пойдём. У нас там такая библиотека шикарная!

• Читайте также: Как удерживали высоту Браво

Дверь наверх — через холл. Миша слегка приоткрывает высокие створки, и мы со Звягиным поднимаемся на второй этаж вслед за Губернатором.

Ветер читает раскрытый том "На Западном фронте без перемен" Ремарка. Перелистывает трагедии Шекспира. Пытается добраться до двухтомника "История Второй мировой войны". Не прикасается к полному собранию сочинений Маркса, Энгельса и Ленина. Пытается столкнуть с подоконника подарочное издание "Донетчина: многоликая и вечная". Шевелит мягкую обложку сборника стихов какого-то малоизвестного поэта.

Мёрзнет в глубине зала пианино. Два тополиных листка на полированной крышке просят, чтоб кто-то сыграл "Опавшие листья"… Блестят на полочках золочёные кубки, предназначенные сельским чемпионам по подтягиванию и другим замечательным людям. В рамочках — герб и гимн Песок.

Губернатор-хранитель идёт дальше. Чувствуется, что у него есть какая-то цель, он нам хочет что-то показать. Так и есть. Миша поворачивает ключ. Входим в полускладское помещение.

— Вот, — говорит Губернатор.

— Что? — хором спрашиваем мы со Звягиным.

— Урна, — Губернатор показывает на пустую избирательную урну, стоящую в углу. — Я приготовил, ждал…

— Чего? — не унимаюсь я.

— Ждал, что нам дадут возможность проголосовать.

— Как? — я вспоминаю заявления политиков. — Порошенко же настоял, а потом в Центризбиркоме отчитались о том, что воины в зоне АТО проголосовали.

— Это неправда, — объясняет Миша. — Мы не голосовали.

Он говорит это так, как будто ждёт от меня каких-то действий.

— Знаете что… — начинаю креативить я. – Давайте сейчас вынесем эту урну на улицу, сфотографируем вас возле неё и напишем потом в журнале: "Бойцам в Песках не дали возможности проголосовать". Будет фотодокумент.

— А давайте, — подхватывает идею Миша. — Понесли!

Урну установили у входа в клуб. Получилось торжественно. Затем перетащили к БМП. Фотосессия располагает к беседе.

Военным под Донецком не дали проголосовать

— Михаил, вы откуда?

— Из Днепропетровска.

— Профессиональный военный?

— Нет, я металлург. После войны вернусь на своё предприятие.

Миша берёт урну, несёт в клуб, я плетусь за ним:

— Сколько вы уже здесь, как давно служите?

— В АТО без замены четыре месяца. Я вот единственное что хочу сказать: людей надо менять чаще.

— Женаты?

— Да, жена плакала. У нас же ребёнок…

— Сколько ребёнку?

— Год и восемь. Кричит иногда в телефон: "Папа, папа…"

Миша заносит урну, возвращается на крыльцо, закуривает.

— Эта война вас изменила? — продолжаю приставать с вопросами.

— Да, жёстче стал. К людям стал хуже относиться, к местным. Потому что они к нам сюда приходят и говорят: "Мы за вас". А я-то знаю, что 90% из них голосовали за "ДНР".

— Приходят за помощью?

— Постоянно.

— Как стали Губернатором?

— Местным помогал, и ребята в шутку окрестили: "Будешь Губернатором Песок".

— А много здесь местных осталось?

— Человек двести. Хотя село большое было. Идёмте, познакомлю с местной алкашнёй.

Мы проходим сквозь скверик возле клуба, обходя воронки.

— Вы, значит, даже алкашне помогаете? — спрашиваю.

— Конечно.

— Так вы же их не любите.

Миша останавливается:

— Ну и что, что я их не люблю. Они виноваты в этом?

— То есть? — пазлы в моей голове не сходятся.

— Они в этом не виноваты! Я их не люблю, но они живые, им тоже хочется кушать. Если есть возможность помочь, почему не помочь.

Подходим к двухэтажному кирпичному дому. Большинство окон выбиты. Возле подъезда скамеечка, на ней несколько мужиков и одна женщина. Лица землисто-серые. На краю лавки бутылка водки. Крепко початая. Зрелище поучительное. Мне почему-то кажется, что после ядерной зимы, когда человечество погибнет, где-нибудь всё же сохранится лавочка с несколькими представителями рода человеческого. У мужика, стоящего чуть в сторонке, самое серое лицо и самые крупные глаза, ищущие Мишин взгляд:

— Уезжаешь? А мы?

— Всё в порядке. Будет Саня. Дела передал. Вот корреспондента вам привёл, можете пообщаться.

Глаза впиваются в меня. Чтобы что-то спросить, задаю вопрос:

— Почему вы не уехали?

— А куда? И с чем?

— Кто вы по профессии?

— Шахтёр, пенсионер.

— Тут, наверное, все шахтёры?

— Ну да, а где ещё работать? А Надя у нас — директор супермаркета.

— Подвального, — подсказывает с лавочки Надя.

Раскаты взрывов нарастают. Миша слегка подталкивает меня:

— Возвращаемся.

По дороге обсуждаем местную публику.

— У них цель жизни — забухать, — говорит Миша. — Но среди них есть хорошие люди.

— Мне показалось, что у этой Нади глаза трезвые. Почему её называют директором супермаркета?

— Она раньше в магазине работала. Магазина уже нет, но связи у Нади ещё остались.

— С кем?

— А с тем магазином, который на стороне сепаров. Иногда ей что-то заказывают. Можем и мы заказать — привезёт.

Выходим на улицу Ленина, приближаемся к церкви.

— Там позавчера служба была, — говорю я. — Вы не ходили?

— Нет. Я дома в церковь пойду. И дома буду каяться, — в словах Миши оттенок вызова.

— Да я ничего такого не имел в виду…

— Просто, когда домой приезжаешь, знакомые приходят и спрашивают: "Убивал? Ты убивал?" — Миша вздыхает и объясняет невидимым знакомым:

— Я — наводчик-оператор боевой машины, я в прицел людей не видел, только объекты. В лобовой атаке не был. Поэтому считаю, что никого не убил. Пусть я себя так успокаиваю, но я так считаю.

Подходим к клубу, останавливаемся возле микроавтобуса Звягина. Иван по обыкновению копошится в багажнике, бросает взгляд на меня.

— Дмитрий, нам пора ехать, а то мы тут на неделю застрянем.

— Да, хорошо. — Я поворачиваюсь к Губернатору. — Михаил, последний вопрос к вам: — Какое у вас звание?

Медведь-Губернатор-Миша приосанивается:

— Я — рядовой Кизилов.

Главное — успеть

Сегодня Звягину многое нужно успеть: отдать медику из Правого сектора картонную коробку с лекарствами, добраться наконец до Медведя из 95-й, передать в медроту 128-й
горно-пехотной бригады одну посылку от врачей из Национального института сердечно-сосудистой хирургии имени Амосова и другую — от докторов из Центра детской кардиологии и кардиохирургии. А есть ещё вещи для Алёнки Сонцеславы и для службы волонтёрской экстренной медицинской помощи. Многое есть, времени нет.

Правый сектор дислоцируется в нескольких "хатах". Медики обитают за воротами большого двухэтажного особняка. Здесь мы уже не чужие: калитку отпирает Юра. Иван Звягин выгружает коробку, обводит взглядом собравшуюся молодежь:

— А где Док?

— Эй, побратим Аристарх, ты где?! – кричит какой-то хлопец.

— Иду, иду! — на крыльце появляется мужчина лет сорока пяти. — Извините, ребята, не выспался. Ночка была та ещё…

— А вы врач по какой специализации? — интересуюсь.

— Я не врач, я курсы закончил.

— И всё же, в мирной жизни вы кто?

— Иеродиакон, — отвечает побратим Аристарх. — Монашествующий.

— Киевского патриархата, наверно?

— Нет, Московского.

Юра-балагур расплывается в улыбке:

— Мы местным объясняем, что взяли батюшку в плен, начали кормить, а он у нас прижился и стал исцелять…

— То есть вы — священник Украинской православной церкви Московского патриархата? Это какой-то разрыв шаблона… Раз так, у меня к вам как к священнику будет вопрос…

Отец Аристарх бросает взгляд на Юру-балагура и отвечает:

— Идёмте в сторонку.

Пока Звягин раздает собравшимся кофты, мы прячемся за угол.

— Вот смотрите, — начинаю я. — Бог дал человеку дар различения добра и зла…

— Так.

— Зло, конечно, маскируется под добро…

— Так.

— Но у человека ведь этот дар отобрать невозможно, как невозможно отобрать свободу воли…

— Так.

— Если так, то в глубине сердца люди при любых обстоятельствах должны чувствовать, где добро, а где зло. Я писал о том, как представители так называемой Русской православной армии замучили в Славянске четырёх христиан-пятидесятников. Местные православные просто закрыли на это глаза. Ну, вы знаете…

— Знаю. Только не называйте их православной армией, это же кощунство…

— Они потеряли дар различения добра и зла?

— Они всё поймут, но со временем. Мы живём в несовершенном мире. Пропаганда ослепляет. Вы их радио слышали?

— Подождите. Если ослепляет, то они в какой-то момент перестают отличать добро от зла?

— В какой-то момент — да. Возможно, от страха.

— Стало быть, они по-своему праведны?

— По-своему, кто-то из них — да, но пройдёт время, и они всё поймут, — вздыхает отец Аристарх.— Вы сейчас на дамбу?

— Да.

— Там опасно, давайте благословлю, — говорит отец Аристарх и благословляет нас со Звягиным.

Опасность проезда через дамбу в том, что она простреливается. Нам предстоит проскочить её дважды — туда и обратно. Иных способов добраться в расположение 95-й бригады нет. Звягин ведёт машину молча, сосредоточенно. Главное — разгон.

Промчались — как по воде пролетели. Стрельбы не было. Озёра здесь очень красивые и, говорят, рыбные. Дальше — обычная сельская улица. Кое-где в землю вкопана военная техника. Здесь живут "киборги". Нам туда, где выглядывает из-под земли медицинский БТР "Святой Николай". Открываются ворота — во дворе небольшого особнячка стоит "Урал". Но место для нашего фольксвагена тоже есть.

Медведя не застали. Звягина встретил хирург — Апостол. Вдвоём они углубились в изучение содержимого ящичков с медикаментами. Пришли за зимними вещами "медвежата" Барни и Рыжий. Свитер богатырского размера Иван вручил капитану Аскольду.

Я не заметил, кто из "киборгов" выкрикнул: "Воздух!" Сам взрыв, кажется, раздался на долю секунды позже. В открытый багажник влетел кусок штукатурки. Куда в этом случае надо бежать, я не знал, но тело сориентировалось само — бежать нужно за тем, кто уже бежит. Максимально быстро, преодолевая полосу препятствий: низкие заборчики, клумбочки и собачью будку. Дальше — в подвал, и быстрее, быстрее вглубь, не забывая, что за тобой бегут ещё человек десять.

— Это только начало, — уже в подвале сказал кто-то из бойцов.

— Почему начало?

— Колонна должна прийти. Колонну будут обстреливать.

Выяснилось, что Медведь сопровож­дает колонну. Но ждать его смысла нет, если мы не планируем ночевать.

— Будем ехать, — принял решение Звягин. — Нам до темноты надо ещё в Дебальцево успеть.

И снова дамба, и снова этот спокойный голос: "Вы превысили допустимую скорость". Какое всё-таки красивое село: озеро, церковь, скверик у клуба. Вот только люди исчезли… А дальше поля, дорога, терриконы на горизонте, мирный Артёмовск и где-то там Дебальцево, 128-я закарпатская горно-пехотная бригада.

Если смотреть на карту военных действий,  Дебальцево кажется украинским островом на территории так называемой ДНР. Вернее, полуостровом — с материком город связывает узкая полоска — трасса.

Так выглядит сельская библиотека в Песках

В салоне тоже есть немножко "ДНР" — радио. Последний информационный выпуск: Киев и территорию остальной Украины ждёт энергетический коллапс, армия недоедает. Украинские офицеры отнимают у солдат волонтёрские продукты и продают их на рынке. Это, оказывается, такая политика высшего командования: солдаты становятся злыми (тем самым повышается их боеспособность), а офицеры обеспеченными (и, соответственно, лояльными к хунте).

Звягин ведёт машину уверенно, по ходу отвечая на телефонные звонки: "Не могу, когда буду — не знаю. Нет, на фронт пока не собираюсь…"

— Иван, — говорю. — Вы есть хотите?

— Ага.

— Думаете, в 128-й нас накормят?

— Да что вы слушаете! — возмущается Иван и начинает ловить другую волну.

Увы, кроме творчества Донецкой телерадиокомпании ничего не транслируется.

Приехали к ужину. На блокпосту нас встретил похожий на гнома дядька с обветренным лицом и взялся показать дорогу в медроту. За что впоследствии получил новые рукавицы и свитер. Пока Звягин раздавал местным докторам передачи от коллег из института Амосова и из Центра детской кардиологии, инстинкт привёл меня на кухню.

Шёл по запаху, пока не оказался в большой палатке.

— Заходь, грийся! — пригласил боец с закатанными рукавами, ножом в одной руке и ложкой в другой. И тут же представился: — Ваня.

— Дима.

На огромной сковороде в сметанном соусе булькает свиная печень.

— На, — вручает ложку Ваня, — пробуй!

— Может, чайку? — предлагает второй повар и протягивает руку: — Игорь.

Ваня и Игорь разрушают стереотип о том, что повара толстые: они сухощавы. Общаются между собой короткими малопонятными фразами:

— Маешь шваблики? — спрашивает Ваня.

— Трымай, — отвечает Игорь, протягивая спички.

Но, обращаясь ко мне, переходят на русский. Мне обидно, я отвечаю по-украински.

— Из Киева? — интересуется Ваня.

— Да. А вы из Мукачева?

— Кто из Мукачева, кто из Ужгорода.

— Как вообще с продуктами?

— Да вот думаю: к салату с яйцом лучше добавлять курицу или крабовые палочки. К свежему огурчику хорошо пойдут, наверное, палочки… Когда летом нас в Лубны отправляли — мы два месяца в Лубнах стояли — были только сухпаи. Потом волонтёры машину всего привезли.

— Скоро зима, — задумчиво говорю я, отправляя в рот вторую ложку с печёнкой в соусе. — Дорогу заметёт, волонтёры не доедут…

— Продумано, — отвечает Ваня. — Вырыли погреба, есть запас. Картошка, свёкла, капуста, консервы.

— Запасов на всю зиму хватит?

— Посмотрим.

Автор: Дмитрий Фионик, ФОКУС