Как в России силовики похищают и убивают людей: «Он должен 1-2 тысячи, а приезжают 100 человек с пулеметами и автоматами»

Они меня повели по коридорчику в голую камеру, с мокрым бетонным полом и четырьмя железными прутами, вделанными в стену, наверное, для пристегивания наручников. А под потолком виднелся большой крюк. И они начали меня спрашивать.

Накануне на оппозиционном ресурсе Ингушетия.ру появилась информация о том, что в республике орудуют эскадроны смерти, и там назывались имена, адреса и дела 13 участников этих эскадронов. Они говорят: это ты дал информацию, я отрицаю. И они мне надели на голову пакет и начали бить. У них такие подленькие приемчики есть — например, они тебя душат так, что ты уже сознание теряешь, потом отпускают, дают сделать один вдох — и опять. А когда у тебя на голове пакет, ты же удара не видишь, а они берут в руку что-то тяжелое, может, кастет, и бьют в область сердца, тебя просто всего трясет.

Мне им сказать нечего было. Они же забрали у меня системный блок и телефоны и требовали пароли от моей электронной почты, но я был в таком состоянии, что ничего не помнил. Да я и не мог ничего со своего компьютера послать, я не подключал его к интернету. Примерно к 12 часам они перестали меня бить-душить и принесли пустой бланк — пишите, что никаких претензий к нам не имеете.

Но я знаю эти дела, если я не напишу, они начнут потом придумывать какую-нибудь операцию прикрытия, так что я думаю напишу, а потом, когда я выйду отсюда, посмотрим, есть у меня претензии или нет. И еще сказали написать, что я не посылал никуда этих сведений об эскадронах смерти. Они меня посадили в легковую машину, отъехали мы километра полтора от Магаса, свернули с дороги, и там меня высадили в бурьян, говорит: пакет не снимай. Я говорю: руки-то хоть развяжите, а то они так и были у меня сзади скотчем затянуты. Ну они развязали. Я снял пакет, смотрю, рядом стоит системный блок и на нем два телефона, только без симок.

Хочу встать и не могу согнуть ноги. Я только потом узнал, что они специально бьют своими ботинками под колено, где все сухожилия и связки. Они мне левую ногу сломали, а правую я еще полтора месяца разогнуть не мог. И сотрясение мозга было, и очень серьезные проблемы начались и с сердцем, и с почками, я через некоторое время на диализ попал, и до сих пор с сердцем проблемы есть. А тогда я выбрался как-то на дорогу, остановил машину, парнишка мне дал симку, я позвонил в „Мемориал“, они приехали, меня забрали в свой офис, сделали съемку, вызвали скорую, и я месяц пролежал в больнице.

И только потом узнал, почему они меня отпустили. В то время я уже подал в ЕСПЧ материалы по брату. И в то утро, когда меня забрали, мои коллеги позвонили в „Мемориал“, а те позвонили в Комитет по правам человека при Европарламенте. Потом я сам был в Страсбурге, и мне рассказали, что секретарь действовал не бюрократически, а сам бегал с бумажками, подписывал, и в 11 утра они сделали срочное обращение в МИД России. Я сопоставляю время, думаю, как раз около 12 им позвонили из Москвы и сказали: идиоты, не могли все чисто сделать.

Конечно, вся улица видела все эти БТРы, не скроешь, они поняли, что дело приобретает огласку, и решили меня отпустить. Я вам скажу, что из этого подвала никто не выходил живым. Я сразу обнародовал все, что со мной было. Единственный результат был тот, что эту подпольную тюрьму прикрыли. То есть ничего не прекратилось, просто они логистику изменили, стали возить людей куда-то в другие места. После этого я еще долго работал в правозащитной организации, даже в 2010 году выступал в Европарламенте, когда было заседание по нарушению прав на Северном Кавказе».

По словам Зураба Цечоева, когда его выпускали из подвала, ему сразу стали угрожать, что если он расскажет, что с ним было, то его семью не оставят в покое. И действительно, под него начали копать, вызывали, допрашивали, старались, видимо, найти что-то похожее на пособничество террористам. Кроме того, у Зураба начались серьезные проблемы со здоровьем, поэтому в 2015 году семья приняла решение покинуть Россию.

Цечоев получил политическое убежище во Франции и возвращаться не планирует, считает, что если приедет, то статья для него найдется. Вспоминая себя в 2000-х годах, он говорит о своей наивности, о надеждах, что если в ЕСПЧ будет много дел по похищениям и убийствам, то в Ингушетии начнутся какие-то подвижки к лучшему, Теперь он видит, что ничего подобного не произошло.

«Делают, что хотят, и люди пропадают с концами»

21 августа 2011 года был похищен сын водителя автобуса Салмана Угурчиева из станицы Орджоникидзевская Сунженского района. По его словам, в этот день около 6 вечера его сын пошел забрать машину у знакомого:

«На них набросились люди в камуфляже, моего сына ударили сзади дубинкой по голове, на этом месте лужа крови стояла. Очевидцы потом рассказывали, что когда его забрасывали в машину, он был без сознания. И с тех пор я не могу ничего добиться — и в Москву ездил, и в пикете мы стояли, что забирают наших детей. Ничего у меня не получилось. Местная власть меня вообще слушать не хотела, ни в полиции, ни в прокуратуре, нигде.

На соседней улице жил мой знакомый, так у него сына сначала расстреляли, потом занесли в дом и дом взорвали вместе с телом. Это было недели за две до похищения моего сына. В этот же день еще у одних соседей на нашей улице тоже правоохранители убили сына, а потом еще одного человека вообще принесли без головы. Потом еще одного похитили. Всё это делает, конечно, ФСБ — и делает ни за что. Если бы было за что — не обидно».

У Асламбека Хутиева 20 октября 2010 года тоже похитили сына.

«Его звали Мухаммед, он работал директором филиала фирмы, которая занималась лицензированием строительных организаций. Головной офис у них был в Махачкале, а мы жили в Назрани. В среду, 20 октября его вызвали в этот офис на совещание. Вечером, где-то в 18:15 он позвонил: совещание кончилось, я еду домой. В 7 вечера ему позвонила его жена, хотела узнать, где он, почему до сих пор не доехал, но связь была прервана. Он поехал на своей машине со своим заместителем, на ней же они вдвоем и возвращались.

На следующий день мы обратились к руководству, Евкуров приснопамятный у нас тогда был. Мухаммед пропал в среду, а Евкуров нас принял только в пятницу. Мы к нему пришли с моей женой и с родителями его товарища, который с ним в машине ехал. Написали заявление, а он нам и говорит: вы знаете, вот в Дагестане вообще людей очень много пропадает, их потом на каких-то приисках находят. А я говорю: тогда зачем тратить миллионы на правоохранительные структуры, если люди пропадают, где эти люди?!

Так я ничего и не добился. Начал писать и в местную прокуратуру, и в Дагестан, и в Северную Осетию, и в Генеральную прокуратуру в Москву, и лично Путину, Песков мне отвечал: обращайтесь по месту происшествия. Три раза был в суде в Махачкале. Ну, сами мы опрашивали людей и узнали, что последний раз их машину видели у поворота на Сулак, до Хасавюрта, Там стоял пост ДПС, и сержант Галимов нам рассказал, что в 18:45 он остановил эту машину, проверил документы, пожелал им счастливого пути, и они уехали. Это все, что мы знаем.

Мы нашли комментарий Евкурова на НТВ в 2011 году, где он говорит о том, что в прошлом году наши силовые структуры выезжали в Дагестан для проведения совместных спецопераций. Мы стали выяснять — больше таких происшествий там не было: пропали с концами два человека и машина. И в Ставрополь в краевую прокуратуру мы обращались, и в ФСБ — все напрасно. Если бы еще он был молодой, глупый, боевик, экстремист, но он был уже солидный человек, ему было 37 лет, у него осталось четверо детей. Это произвол — делают, что хотят, и люди пропадают с концами. Мы отдали ворох бумаг правозащитникам, они говорят, надо обращаться в Европейский суд, но я не знаю, что получится».

У Лизы Бузуртановой в 2012 году пропал брат Ахмед, живший в селе Майском Пригородного района Северной Осетии. Работал Ахмед в Назрани, тренировал детей в спортклубе.

«6 декабря 2012 года возвращался вечером после тренировки, не доехал до дома буквально метров 200. Ну и пропал бесследно. Было возбуждено уголовное дело, началось расследование. Свидетелей практически не было. Кто-то, правда, заметил, что его забрали почти рядом с домом, но машину его потом видели километрах в пяти оттуда. Расследование ничего не дало. Потом было обращение в Европейский суд, который признал расследование неэффективным и присудил выплатить компенсацию. Брат пропал накануне своего дня рождения, 7 декабря ему должно было исполниться 29 лет. Но у нас не только он пропал — у меня еще в 1992 году пропали отец и брат во время осетино-ингушского конфликта».

Сколько человек похищено и убито?

Руководитель правозащитной организации МАШР Магомед Муцольгов говорит, что похищения людей, пытки и бессудные казни начались в Ингушетии давно:

«Самое на моей памяти большое количество похищенных, пропавших без вести, это 175 человек, которые пропали в 1992 году, когда фактически произошла этническая чистка в ингушских селах Пригородного района в Осетии. Про большинство из этих людей достоверно известно, что они были насильственно уведены из своих домов или с места работы осетинскими боевиками. И после этого еще несколько лет подряд пропадали люди, речь идет о десятках людей.

Когда 18 декабря 2003 года был похищен мой младший брат Башир, мы создали правозащитную организацию МАШР, которая занимается сбором данных о похищениях, внесудебных казнях, пытках. За эти годы нам удалось собрать данные, по которым с 2002 года на территории республики было похищено и пропало без вести 226 человек. Их судьба до сих пор неизвестна, и практически все возбужденные уголовные дела по фактам похищения приостановлены. Хотя есть много фактов, подтверждающих факты похищения силовыми структурами и спецслужбами, и по многим из них уже есть решения Европейского суда, где признано, что в отношении родственников похищенных нарушены те или иные статьи Конвенции о правах человека.

Никакого объединяющего фактора нет, кроме того, что к этим людям не было никаких юридических претензий. Возможно, кто-то оказался в ненужном месте в ненужное время, кто-то стал жертвой произвола силовиков и спецслужб, кто-то стал заложником из-за претензий к их родственникам. Некоторых людей из числа похищенных через какое-то время находили убитыми в РУВД, СИЗО, ИВС, поэтому их уже не называли пропавшими без вести или похищенными, хотя, если человека насильно забрасывают в машину, и он продолжительное время не имеет права ни на звонок, ни на адвоката — это стопроцентное похищение, так трактует это преступление Уголовный Кодекс. Но мы понимаем, что не всё в жизни можно расписать по закону и по справедливости.

Мой брат был учителем физики и математики. Похищен 18 декабря в двух метрах от калитки собственного дома. У него тогда как раз дочка родилась, ей было всего 4 месяца. Он возил нашу маму во Владикавказ в клинику на лечение, привез ее домой, зашел в магазин рядом с домом, купил кое-какие продукты и пошел домой, и в двух метрах от его калитки к нему подошел его ученик, обнял его, как у нас принято, они стояли и разговаривали. И тут подлетели две машины и спровоцировали аварию двух микроавтобусов, где сидело много пассажиров, и в этот момент в суматохе они ударили этого мальчика, ударили моего брата прикладом, закинули в машину и увезли. На посту ГАИ, метрах в 700 от нашего дома, один из проезжающих людей подъехал и предупредил, что эти люди похитили человека, и сотрудники Карабулакского отдела внутренних дел остановили машину, но водитель предъявил полицейским документ офицера ФСБ и уехал.

Похищений было так много, что я мог бы описывать их часами. Например, Зарина Елхороева, сестра одного из задержанных, обвиненных в участии в незаконных вооруженных формированиях, поехала во Владикавказ на свидание к брату, по возвращении её задержали, и она исчезла. Естественно, никто больше её не нашел. А самый первый и самый старый из похищенных — Саид Сейнароев. На момент похищения этому человеку было 72 года. У него была пасека в нескольких километрах от села, где главой тогда был его сын. Его увели военные, и больше его никто не видел. Таких случаев очень много, и самое опасное, на мой взгляд, самое ужасное, что никто не расследует эти преступления — нету политической воли.

Сказать, что наши следственные органы не имеют опыта или возможности раскрыть эти преступления, я не могу. Недавно была арестована целая группа людей за убийство в центре Москвы руководителя центра по противодействию экстремизму Ингушетии. И никого не пытали, никто не пропал, ничьи дома не сносили БТРами, и следователи продемонстрировали, что они умеют собирать факты, работать с видеокамерами, выяснять биллинги, расшифровывать разговоры, то есть они показали свой профессионализм. Но почему-то он никак не распространяется на Северный Кавказ, где продолжаются так называемые спецоперации.

Вот задержание по убийству Эльджаркиева — это спецоперация: всех задержали без шума и пыли, без разрушения, все живые, не покалеченные, дают показания. А убийство людей, снос домов и расстрел всех, кто там находится, без разбору — какая же это спецоперация? Это внесудебная казнь. Я считаю, что народный протест в 2018 году был связан не только с потерей территории, это стало последней каплей.

На самом деле люди требовали остановить конвейер убийств, расследовать вопиющие факты коррупции, требовали уважения и соблюдения их прав, чтобы к ним относились по-человечески. Этого требовали представители старейшин, интеллигенции, духовенства. Два наших старика сейчас сидят, молодая девушка, заместитель директора музея, да многие сидят уже второй год в изоляторах временного содержания по всему Северному Кавказу. Эти люди не нарушали закон, они требовали соблюдать закон. Разгромлено гражданское общество, много организаций закрыто — только потому, что они требовали соблюдения прав. И это демонстрация того, что нет никакого правового государства, никакой справедливости, что власть и силовые структуры чувствуют себя над законом, а людей — вне закона.

Бюджет силовых организаций, спецслужб растет с каждым годом — выплаты, премии, звания, должности, то есть присутствует личная выгода сотрудников силовых структур. Политика на Северном Кавказе направлена на то, чтобы запугать местное население, показать свою власть над людьми. За все эти годы было всего два случая привлечения виновных к уголовной ответственности. Первый, когда за избиения и пытки был наказан начальник криминальной милиции города Карабулак Нальгиев, которому дали 7 лет.

Но он отсидел 5,5 и уже вышел. И совсем недавно были осуждены руководитель Центра по противодействию экстремизму Ингушетии Тимур Хамхоев и его команда, включая одного сотрудника ФСБ, который их контролировал. Их поймали на вымогательстве и только потом смогли им предъявить один из многих эпизодов их преступной деятельности — пытки и убийство при задержании человека по имени Магомед Долиев, который не имел никакого отношения ни к каким преступлениям. Его доставили в отдел полиции по подозрению в ограблении банка, только потому, что там работала его жена Марем. Их пытали обоих, его жена выдержала, а он умер от пыток.

В нашей стране перед законом не все равны. Это очень страшно, когда есть люди, наделенные большими полномочиями, которые не отвечают ни перед каким законом. Даже политикам иногда приходится признавать, что эти преступления совершаются официальными силовыми структурами. Будучи президентом Ингушетии, Юнус-Бек Евкуров признал, что ко многим похищениям причастны силовые структуры. Никто не может сказать, что на БТРах, бронированных „Уралах“, технике, принадлежащей российской армии, силовым структурам или спецслужбам, по территории Северного Кавказа передвигаются войска иностранных государств или боевики Доки Умарова. Понятно только, что это вооруженные люди без опознавательных знаков, в масках, полностью скрывающих лица. Так что во всем виноваты безнаказанность и вседозволенность.

Конечно, это происходит не только в Ингушетии. За тридцать лет пропали тысячи людей. В Чечне, конечно, больше всего, около 4800 человек. Пропавших невозможно разделить ни по национальному, ни по религиозному, ни по социальному признаку. Среди похищенных в Ингушетии есть высокопоставленный чиновник силовых структур, есть чисто этнические похищения, есть похищения с целью влияния на родственников. Есть люди, которые пострадали, потому что оказались на фотографии, например, рядом с вами — вас ищут, а я ваш одноклассник или мы вместе тренировались. Доставляют, пытают, убивают, похищают, такие у них методы расследования. Почему это делается? Не знаю. Но я уверен, что большинство этих преступлений не были бы совершены, если бы за них пришлось отвечать.

Вот один из похищенных, Исропил Торшхоев, стал свидетелем нападения силовых структур на человека на заправке. Обстреляли, захватили, потом осудили. И он начал возмущаться и ругаться: что такое, почему стреляете? И его просто взяли, закинули в машину, увезли, и он больше нигде не появился, он исчез, всё. Ведь человек, на которого напали, осужден, а человек, которого возмутило, что прямо посреди населенного пункта открывают огонь, стреляют при всех по машине — этот человек исчез».

Участник массовых протестов в марте 2019 года в Ингушетии против соглашения о границе с Чечней, бывший владелец сети магазинов охолощенного оружия Юнус Ведзижев был убит 16 октября 2020 года при задержании. Этому предшествовал обыск в феврале 2020 года, во время которого Юнус бежал и был ранен. Его объявили в розыск по подозрению в незаконном обороте и изготовлении огнестрельного оружия, сам он обвинял сотрудников Центра по борьбе с экстремизмом республики Ингушетия в том, что они выставили его террористом, хотели его убить, а также ограбили его магазины.

«Они ограбили мой дом, угнали машину, а также неоднократно в течение дня обстреливали меня, то есть покушались на мою жизнь», — говорит Ведзижев в ролике, который он успел обнародовать в июне, пока ему удавалось скрываться.

По его словам, грабившие его дом и магазины силовики не заметили, что их действия оказались зафиксированы камерами наблюдения. «Если понимать слово „терроризм“ правильно, то единственными террористами является ваш отдел <Центр по борьбе с экстремизмом — The Insider>, не первый год терроризирующий эту республику. И при этом вы постоянно остаетесь безнаказанными», — заявил Юнус Ведзижев. В июле его жена обратилась к уполномоченному по правам человека в Ингушетии, но помощи не получила.

16 октября появилось сообщение о спецоперации в Назрани, в ходе которой был ликвидирован боевик, позже выяснилось, что это был Юнус Ведзижев. Сам Юнус связывал преследования со стороны силовиков с митингами 2018–2019 годов. Руководитель регионального отделения партии «Яблоко» Руслан Муцольгов заявил, что Юнус Ведзижев — второй погибший участник ингушских протестов, первым был Муслим Хашагульгов, которого в декабре 2018 года убили сотрудники Росгвардии.

Под арестом находятся семь лидеров ингушского протеста, признанных «Мемориалом» политзаключенными: председатель Совета Тейпов Ингушетии Малсаг Ужахов, бизнесмен, общественный деятель Ахмед Барахоев, экономист Барах Чемурзиев, руководитель ингушского отделения Красного Креста Муса Мальсагов, историк, сотрудник музея-мемориала жертвам репрессий Зарифа Саутиева, юрист, молодежный лидер Ингушетии Багаудин Хаутиев и основатель и руководитель общественной организации «Выбор Ингушетии» Исмаил Нальгиев. Все они арестованы после ингушских протестов 2018–2019 годов против установления границы с Чечней, и уже около двух лет находятся в заключении.