Жительница Минска провела 5 суток в застенках сатрапов агрофюрера: «Я поняла, что, наверное, здесь я умру»
Жительница Минска Мария Аксючиц была задержана в ночь с 9 на 10 августа. Она провела в заключении пять суток — сначала в ЦИП (центре изоляции правонарушителей на улице Окрестина в Минске, а потом в тюрьме города Жодина.
Корреспондент RFI в Минске записал рассказ девушки — о пыточных условиях содержания, избиениях и издевательствах над заключенными и переменах в сознании белорусов.
Выборы
«Мое задержание, как шутят мои родители, было логическим завершением того, что со мной происходило с самого начала. Рано или поздно, наверное, это должно было произойти. Хотя ничего противозаконного на всех этих этапах я не делала.
Я была членом инициативной группы Виктора Бабарико, собирала подписи за него, пыталась подать заявление, чтобы быть членом избирательной комиссии, но мне было отказано. Затем я подала заявку, чтобы быть независимым наблюдателем.
9 августа, когда был основной день выборов, я находилась на избирательном участке, наблюдала. В шесть вечера нам пришло сообщение от наших координаторов, что возможно сейчас к школе подъедет ОМОН, который будет зачищать и всех свидетелей убирать. Мы тогда испугались, ушли с территории школы и, действительно, через 10 минут подъехал микроавтобус с красными номерами, то есть какая-то государственная служба. Возле школы мы обнаружили грузовую машину без номеров, возле которой стояло три-четыре человека в черной форме, в берцах.
В этот день не было интернета, мы не могли связаться с другими участками. Вместе с группой примерно из 70 человек мы остались ждать результатов выборов, оглашения протоколов. И после того как мы увидели результаты, мы поняли, что это абсолютная фальсификация, и решили пойти в сторону территориальной избирательной комиссии по улице Притыцкого.
Народ собирался идти на Стелу, где происходило основное действие. Мы не собирались туда идти, мы знали, что это несанкционированное мероприятие, что могут быть последствия. Мы знали, что нас могут в любой момент схватить. Никто не хотел рисковать, но мы просто пошли в ту сторону, там я встретила своих друзей, была потрясающая атмосфера. Но в какой-то момент начала применяться сила.
Задержание
Нас стали теснить в сторону центра города. Были резиновые пули, шумовые гранаты, и собственно задержание мое произошло приблизительно в центре, в районе Немиги (улица и станция метро в самом центре Минска — RFI), в районе улицы Революционная. Я не была в гуще событий. В тот момент я уже собиралась идти домой, но я попала под обстрел гранат и под слезоточивый газ и, испугавшись, побежала вместе со своим другом во двор. Мы там спрятались за кустиками.
Я была уверена, что ОМОН не будет искать людей по подворотням и темным углам. Но я ошиблась — нас нашли минут через 5–10. Не омоновец, а военные — они в камуфляжной форме. Он нам сказал поднять руки и выйти и нас отвели в ближайшее РУВД, где нас посадили, оформили и повели к автозаку, передали ОМОНу.
В автозаке мы находились минут 30, нас возили по городу, я находилась в хомуте — это такие пластиковые наручники, „лицом в лавку“, на коленях, в такой же позе в какой ехали со мной остальные парни. Только они на полу, а я — на лавке. Когда мне было ужасно неудобно сидеть, я легла в сторону омоновца, он тыкнул в меня дубинкой со словами „не смотри на меня, тварь“. Со мной в автозаке ехала женщина, она сказала, что пришла с мужем и после этого мужа ударили три раза по лицу. Потом нас пересадили в другой автозак — с железными ячейками, и в этом автозаке нас повезли на Окрестина (центр изоляции правонарушителей на улице Окрестина в Минске — RFI). Нас досмотрели, оформили и поместили в камеру.
Окрестина. Первая ночь
На Окрестина нас встретили фразой: „добро пожаловать в страну толерантности, животные“. То, как с нами обращались там — это действительно так, с людьми там обращаются как животным и не считают их за личности. Все, что происходило там, это было мощнейшее психологическое, эмоциональное унижение. Я вообще считаю себя феминисткой, но в эти пять дней каждую секунду я благодарила вселенную за то, что я девушка. С девушками они обращались все-таки не так жестоко.
Нас поместили в камеру на шестерых, где было 13 девушек. Это вначале показалось очень грустно, но потом мы поняли, что это еще курорт. Нас было два человека на кровать, но было не до сна. Всю ночь мы слушали, как приезжают автозаки, как людей „оформляют“, как их бьют, как на них кричат. В камере есть туалет, который никак не закрывается, у нас не было туалетной бумаги, мы просили принести нам прокладки, нам сказали: „подотрись футболкой“. Нас не кормили, но это был первый день — все были в шоке и никому даже не хотелось есть.
Абсолютно у всех девушек, которые находились со мной в камере, были идентичные протоколы [задержания]. У всех под копирку было написано, что „мы в 22.30 возле Стелы кричали лозунги „Свобода Статкевичу“, „Стоп таракан“, Жыве Беларусь“, „Свободу политзаключенным“, оказывали сопротивление при задержании и участвовали в несанкционированном митинге». Нам не давали читать протокол. При этом говорили, что кто подпишет протокол, тот заплатит штраф «три базовых» и пойдет домой, а кто не подпишет, тот будет в камере сидеть. Все это совершалось под ужасным психологическим давлением, на нас кричали.
Хотя все были задержаны при разных обстоятельствах. Некоторые были задержаны на избирательных участках. Одна женщина просто шла вдоль проспекта со своим мужем, сыном и отцом — их «повязали» всех четверых. Ее «вязать» не хотели, но она сказала «я не могу бросить мою семью», и ее задержали вместе с ними. Была девушка, которую просто задержали на избирательном участке, хотя она даже не была наблюдателем, а просто пришла проголосовать. Большинство вообще не имело никакого отношения к этим мероприятиям. Была совершенно напуганная женщина лет 40, которая в единственный свой выходной день просто вышла в магазин. У нее отец со второй группой инвалидности, она шла за продуктами. По дороге ее «повязали» и приговорили к 12 суткам ареста.
Вторая ночь
В этот вечер снова были беспорядки в городе. Мы слышали, как сигналят машины, как подъезжают автозаки. В ту ночь мы насчитали семь или восемь штук. Когда стало слишком мало места в СИЗО, за нами пришли и перевели в другую камеру. Когда открылись двери той камеры, я поняла, что, наверное, здесь я умру. В камере на четверых человек уже сидели 23 девушки, плюс нас было 13. То есть 36 человек в камеру на четверых.
Нам сказали, что это еще немного, и вы еще узнаете, что такое много. И уже потом мы узнали, что во второй камере, где сидели девушки, также предназначенной для четверых, было 53 человека. Люди просто стояли. Когда 53 человека, то сесть невозможно. Нас было 36 — мы сидели. Четыре человека — иногда пять — на каждом ярусе кровати. По три человека на лавке, два человека на столе, два человека спали под столом, два человека —под одной кроватью, два человека — под второй кроватью и на полу еще человек шесть.
Когда нас туда завели было ужасно душно, у одной девочки началась паническая атака, ее стало рвать, мы стали кричать, чтобы нам позвали врача. Когда мы кричали слишком сильно, открылась дверь и на нас вылили ведро ледяной воды, дверь закрылась. При влажном воздухе дышать становится еще тяжелее.
После этого стало плохо еще одной девушке, и еще одной девушке. После этого мы уже орали в эту кормушку, куда приносят еду: «откройте дверь, иначе утром будете отсюда доставать трупы». Когда пришла новая смена [караульных], нас выпустили в коридор, чтобы мы подышали.
Когда нас выстроили в ряд вдоль стены, одна девушка упала в обморок с высоты своего роста, ударилась головой. Нам дали подышать и завели обратно. Девушке, которая упала в обморок, вызвали тюремного врача, что-то вкололи и весь вечер, и следующий день она была практически без сил. Как-то мы дожили до утра, с утра начались суды.
Они привезли судей к нам СИЗО (судей в ЦИП на Окрестина привозили на автобусах — RFI). Было совсем немного приоткрыто окно, воздуха не было вообще. Вдобавок к этому в комнате сидело две женщины в алкогольном опьянении, от которых ужасно пахло, они спали беспробудным сном. Не было места вообще, не было воздуха, нас не кормили уже вторые сутки. У нас все еще не было туалетной бумаги.
У нас в камере была женщина с сахарным диабетом. Мы просили неоднократно предоставить ей таблетки, ей таблетки не давали. Суд присудил ей 10 суток, вместе с ее дочерью — они сидели вдвоем в нашей камере. Еще у нас была семья — мама и две дочки, их задержали вместе с отцом, четверых. Они умоляли судью, чтобы хоть кому-то одному из них дали штраф [вместо ареста], — у них дома остались два кота. Но всю семью посадили на 10 суток.
Нас всех не кормили первые двое суток. Воду пили из-под крана. Уже только на следующий день после суда, когда нас везли в тюрьму в Жодино, по дороге нам дали хлеб. Мы не ели двое с половиной суток. При том что у женщины, которая была вместе с нами, напомню, был сахарный диабет, ей около 50 лет, а людям с сахарным диабетом критически важно что-то регулярно есть.
Третья ночь
В последнюю ночь в этой маленькой камере закрылась «кормушка» — дырка в двери, через которую передают еду — мы стали кричать, поскольку это был единственный источник кислорода, но тут же поняли, почему они закрыли. Они вывели в коридор парня и стали его бить. И чтобы мы не видели, кто бьет и кого бьют, они и закрыли. Его избили дубинкой и сказали: «теперь сам вытирай за собой свое г…но».
В камере с нами сидела одна гражданка РФ, она постоянно просила связаться с послом — ей ответили… не хочу выражаться, но в том смысле, что «пошел куда подальше твой посол и твоя Российская Федерация». Потом, когда она надоела своими просьбами, ее били, ударили по лицу и несколько раз головой об стол. Вторую девушку, которая пыталась говорить о своих конституционных правах, несколько раз ударили.
На Окрестина мы провели еще одну ночь. Слава богу, ведра с водой на больше не прилетали. У нас несколько девочек выпустили — им присудили штраф. Но нам привели новых девочек. Ночью снова приехали как минимум девять автозаков, а в один автозак можно поместить до 50 человек. Стало еще больше людей.
Поскольку уже совсем не было мест, людей из автозаков выводили во двор, избивали там — мы слышали крики — и отпускали со словами «я даю тебе пять минут, чтобы за это время ты исчез с моих глаз». Так вот эти люди — мы видели в окно — как они, хромая, бежали из этого Окрестина. Нам рассказали волонтеры историю, как они подошли к одному из таких парней, чтобы предложить воду, а он шарахнулся от них и просто убежал, потому что был в таком шоке.
Жодино
На следующий день нас повезли в тюрьму в Жодино. Нас увозили просто потому, что [на Окрестина] уже не было мест.
Когда нас повезли в Жодино, нас всех выстроили во дворе, девочки стояли лицом к стене, парни — на коленях, лицом в песок. Некоторые были без штанов, и мы видели гигантские гематомы — то есть их били дубинками по ногам, по спине, по попе. Это были абсолютно избитые, покалеченные люди, когда их грузили в автозак — им говорили «бежать», а некоторые просто не могли идти, такие сильные травмы у них были. Но [у сотрудников ЦИП] это только вызывало смех. Нас погрузили в автозак и повезли в тюрьму.
Про тюрьму в Жодино я не могу ничего рассказать, потому что это был настоящий курорт. Мы спали. Два человека на кровати, но мы спали! Нас кормили. У нас была туалетная бумага. У 10 девочек из 15 были «те самые дни» — нам помогли, в отличие от Окрестина. То есть все было максимально человечно. Я очень благодарна тем людям, которые поняли, что мы никакие не уголовники и не террористы, и нам никто не платил за то, чтобы мы выходили [на акции протеста].
Меня выпустили раньше на пять суток и заставили подписать бумагу, что я полностью признаю свою вину и обязуюсь больше не участвовать в подобных мероприятиях. Это значит, что если будет следующее административное задержание, то придется досидеть пять суток, которые не досидели, плюс новый срок, плюс возможно еще уголовное дело.
Волонтеры были практически единственным нашим «спасением», и когда мы были в СИЗО в Окрестина, и когда нас выпустили из Жодино. Под Окрестина они сообщали нам сколько времени, передавали привет конкретным людям, кричали, кто кого любит, кто кого ждет. В Жодино они встретили нас огромной толпой, с водой, с кофе, с психологами, с юристами, огромное количество людей, готовых подвезти в Минск. Все два дня в Жодино мы думали, как же мы будем добираться, в итоге за нас бились [желающие] подвезти.
О силовиках
В автозаке по дороге в тюрьму в Жодино нам попался очень человечный омоновец, который с нами разговаривал, дал нам кусочки хлеба. И это такая интересная ситуация, когда этот человек только вчера избивал людей во дворе, а сегодня мило рассказывает: «у меня есть дворик, хозяйство, дети. Девочки, а чем вы занимаетесь? Не бойтесь, все будет хорошо». Но при этом я сидела рядом с задней дверью, и не стекле был такой характерный отпечаток, когда понимаешь, что здесь была чья-то голова.
Конечно, ничто человеческое им не чуждо, и среди них есть люди, которые периодически могут нормально разговаривать и нормально относиться к другим людям, но это не делает их хорошими, это их не оправдывает. То, чем они занимаются — это их выбор. Мне кажется, это даже плохо, что мы позволяли им с нами хорошо разговаривать, потому что это их успокаивает и дает им оправдание и примирение с самими собой.
Я не могу представить, что творится у этих людей в голове, какие у них есть рамки, какой предел, что их может остановить, чтобы не делать то, что они делают. Абсолютно каждый омоновец, который разговаривал с нами, уверял нас, что нам заплатили, что мы иностранные агенты. То есть они живут в параллельной реальности, думая, что мы враги народа. В некоторые моменты смотришь: адекватный человек, нормально с тобой разговаривает, а потом ему приходит приказ, и он превращается в какое-то животное, которое абсолютно себя не контролирует.
“Конечно, ничто человеческое им не чуждо” © REUTERS/Vasily Fedosenko
Мой отец отставной военный, я что-то знаю об этих силовых структурах. Я, конечно, не знала обо всех этих ужасах. Но думаю, что то, что они делают в последние дни — это истерика. Наверное, они боятся. То, что так можно вести себя с собственным народом, это для меня до сих пор шок, я не могу смотреть на эти фотографии. Я не знаю, как они будут жить дальше, как они будут смотреть в глаза своим матерям, сестрам, детям, женам. Что у них в голове — это загадка.
О будущем
Если «отмотать» ситуацию назад, на 9-е число. Пошла бы я на митинг, учитывая этот арест и весь этот ужас? Да, я сделала бы тоже самое. Просто в этот раз я написала бы своим родителям: «мама, папа, меня везут на Окрестина». В тот раз я успела написать папе смску, что меня задержали и везут в отделение. То есть они знали, что хотя бы я не умерла, но все время, что мы находились на Окрестина, списки [задержанных] не вывешивали, и наши родители, друзья — никто не знал, где мы находимся. И только в Жодино, на четвертый день после задержания, они узнали, где я, узнали, что был суд, что меня посадили на 10 суток. До этого они находились в полном неведении. И вчера, когда я ездила забирать вещи на Окрестина, я увидела этих людей под стенами тюрьмы, и поняла, что, может быть, они пережили ужас еще больший, чем пережили мы.
Я думаю, что наступила какая-то точка невозврата. Я не говорю, что все белорусы готовы бросаться грудью на амбразуру. Но в целом люди чувствуют, что просто не могут сидеть дома. И я даже знаю, что некоторые мои сокамерницы — ужасное слово — вышли и пошли снова на протестный марш, рискуя повторным «задержанием». Мне родители запретили идти и я согласилась с их решением, поскольку и так причинила им много боли. Но сами родители пошли.
Акция у СИЗО на ул. Володарского, где сидит Сергей Тихановский, в день его рождения 18 августа © AP Photo – Sergei Grits
Участие во всей этой компании я видела для себя как шанс что-то сделать. Пусть ничего не получится, но мне хотелось просто встать с дивана и что-то сделать. До этого лета очень многие в Беларуси любили жаловаться и говорить как все плохо, но при этом ничего не делали для того, чтобы стало хорошо. А это был настоящий шанс. А сейчас я заметила совершенно переродившихся белорусов, у которых заискрилась в глазах какая-то надежда. Так что тогда я поняла, что это того стоило.
Мы подаем коллективную жалобу в прокуратуру — все девушки, которые сидели в камере. Кто-то снимает побои, кто-то будет подавать персональные жалобы, точно нельзя оставлять такое безнаказанным. И важно, чтобы как можно больше людей об этом узнало. Это приговор действующей власти.
Автор: Сергей Дмитриев; RFI
Tweet
