“Освобождение” Буковины. Как Сталин исполнил мечту фашистов
80 лет назад, 26 июня 1941 года, 3-я и 4-я румынские армии и зондеркоманда SS 10b вошли в Северную Буковину, годом раньше аннексированную СССР. Три “освобождения” и “воссоединения”, пережитые областью за пять лет, стали кульминацией противоборства двух политических проектов – румынизации и советизации.
Эта область, ныне – часть Украины, стала “социальной лабораторией”, в которой успели поработать и фашисты, и коммунисты, отмечает Радио Свобода.
Идеологические противники сходились в этом случае в главных целях – создании максимальной этнической однородности края и выдворении его старой интеллектуальной и культурной элиты. Ведь она категорически не вписывалась ни в великорумынский, ни в советский нарративы. Совместными усилиями “освободителей” эти цели оказались практически достигнутыми.
Слушая радиовыступление румынского диктатора Иона Антонеску, буковинцы не могли не заметить поразительной схожести его риторики с советской, что звучала год назад, 28 июня 1940 года. Кроме иного обозначения противника и благодарностей союзникам, Гитлеру и Муссолини, остальное практически совпадало – и про “возвращение исконных земель”, и про “освобождение наших братьев”. Но то, что увидели жители буковинской столицы 5 июля, когда “освободители” вошли в Черновцы, было вовсе не радостным. В течение первых трех дней жертвами хаотичных уличных расстрелов стали 2000 человек. И целые сутки город освещало зарево подожженной эсэсовцами Большой синагоги.
За “немецким щитом”
Для горожан разных конфессий Большая синагога была одной из знаковых построек. В 1873 году представители черновицкой элиты, в большинстве исповедавшей реформированный иудаизм, заказали ее проект архитектору Юлиану Захаревичу – ассимилированному в польской культуре армянину, выпускнику венского Политехникума и протестанту по религии. Первый камень в фундамент заложил главный раввин Лазарь Игель, а второй – греко-католический епископ Эуген Хакман.
Этот эпизод неплохо иллюстрирует тот багаж либерального мультикультурализма, с которым бывшая коронная земля Буковина, входившая до 1918 года в состав многонациональной Австро-Венгрии, перешла после распада последней под власть Румынского королевства. Герметичное и почти монолитное германоязычие ее столицы Черновцов (по-немецки Tschernowitz), так раздражавшее Бухарест, было едва ли не главной причиной, по которой этому диковинному осколку прежней Центральной Европы удавалось без заметных потрясений сохранять привычный уклад еще более двадцати лет – в условиях быстро фашизирующегося румынского государства.
Главным агентом и хранителем либеральной австро-германской культуры был многочисленный и влиятельный еврейский средний класс, давший яркую плеяду немецкоязычных авторов ХХ века с Паулем Целаном во главе. Но выделить эту группу из прочих, чтобы “разобраться” с ней отдельно, было задачей непростой. Бок о бок с евреями жили немцы, украинцы, поляки, румыны, армяне – и языком их общения, языком улицы оставался немецкий. Захлестнувший Румынию 1930-х годов экстремизм на почве расовой ненависти затронул Буковину в сравнительно небольшой степени, инциденты исчислялись единицами.
При этом у румынских элит были веские политические причины для осторожного отношения к “немецкому миру”. Еще в конце 1920-х годов юный литератор Мирча Элиаде временами публиковал в столичных газетах свои впечатления от поездок в провинции, приобретенные Румынией после Первой мировой войны. Презрительный, а то и нетерпимый тон, в котором описывает он города Трансильвании, где “чужаки” и “инородцы” все еще удерживают важные позиции, в случае Черновцов показательно теряет остроту. Едко замечая, что “в этом румынском городе никто не говорит по-румынски”, Элиаде – или его редактор? – осмотрительно опускает подробности. Любое неосторожное слово в адрес немецкоязычного меньшинства, находящегося под бдительным патронажем германской дипломатии, могло дорого стоить. Со сменой же власти в Берлине – и по мере все ускорявшегося румынско-германского сближения – “опека” Рейха лишь усиливалась. А немецкое консульство в Черновцах открылось еще в 1923 году.
Развернуть агрессивную “культурную революцию”, как в соседней Бессарабии и крупных городах Трансильвании и Баната, в буковинских условиях было нереально. Реформа образовательной системы и замена части профессуры в Черновицком университете оставались наиболее радикальной из всех межвоенных акций по румынизации. Космополитичная местная публика с любопытством посещала румынские выставки и концерты, молодежь без усилий училась в румынских лицеях, но затем все возвращались домой к любимым немецким книгам.
Пакт Молотова – Риббентропа и последовавшие события проторили режиму Антонеску прямую дорогу к расправе над теми, в ком Бухарест видел главных виновников “культурного саботажа”. В занятую Красной армией 28 июня 1940 года столицу Буковины вскоре прибыла берлинская комиссия по репатриации “фольксдойче”. Советские власти тепло ее приняли. Во время парада по случаю непонятного местным жителям праздника 7 ноября на трибунах бок о бок с чинами НКВД стояли люди в нацистских мундирах, наводя ужас на осевших в городе беженцев из оккупированной Польши. Осенью 1940 года Северную Буковину покинули 44 557 человек – среди них, по некоторым данным, до 4 тысяч “неарийцев”: группа пронацистски настроенных украинских националистов, а также члены смешанных семей, в большинстве славяне, но изредка и евреи.
“Немецкий мир” старого Tschernowitz рухнул, и теперь с остававшимися носителями немецких имен можно было не церемониться. Когда в следующем радиовыступлении 8 июля Антонеску пообещал “очистить от “иностранцев” Бессарабию и Буковину”, каждому было ясно, о ком речь.
“Образцовая провинция”
Услуга, оказанная режиму Антонеску кратковременным московско-берлинским альянсом, не ограничивалась одной лишь “селекцией арийцев” и их эвакуацией. Год советского присутствия на Северной Буковине дал формальный повод для обвинения ее горожан в сотрудничестве с большевиками – притом что никогда не жившие даже в Российской империи буковинцы за год не успели не только постичь логику советских порядков, но и сносно освоить русский язык.
Впрочем, эти детали Бухарест не занимали: в будущей Великой Румынии Буковине, как и Бессарабии, была уготована роль “образцовой”, этнически чистой провинции. Об особенностях реализации этого плана Радио Свобода рассказывает профессор истории Университета Центральной Флориды и автор нескольких книг и многих статей по данной теме Владимир Солонарь.
– Перевода вашей книги “Очищение нации. Насильственные перемещения населения и этнические чистки в период диктатуры Иона Антонеску”, впервые вышедшей в США в 2010 году, пришлось ждать десять лет, и на текущий момент это самая значительная работа о происходившем на Буковине в 1941-44 годах из всего изданного по-русски. Какими путями шли румынские оккупационные власти к реализации проекта “образцовой провинции Буковины”?
– В книге я показываю, что на фоне почти огульной ксенофобской риторики тогдашнего Бухареста практики “очищения” Румынии от этноменьшинств были различными, и в целом они напрямую зависели от прагматических соображений. Ведь, скажем, за мадьяр могла вступиться Венгрия, за болгар – Болгария, то есть государства-союзники. Об этнических немцах, понятно, нет и речи. Но конкретно на Буковине, как Северной, так и Южной, не утраченной Румынией в 1940 году, такие “защищенные” группы в 1941 году были невелики. Основную массу нерумын составляли славяне – украинцы и поляки; далее шли евреи, а также трудно поддававшееся учету, но заметное ромское население. Вступиться за этих людей в тот момент было некому. Славян планировали выселить далеко на север и восток. Для евреев же и цыган существовали гетто и лагеря рабского труда в отданной Румынии Транснистрии (числом около шестисот. – РС). Но еще до начала первых депортаций осени 41-го румынская армия и жандармерия столь же массово, сколь и беспорядочно расстреливала и тех и других, и на Южной Буковине также. Это было чудовищное уничтожение, вполне сравнимое с тем, что творили немцы на захваченных ими территориях. Следующие несколько волн депортаций датируются летом 1942 года, после чего эта практика прекращается. Более того, уже в 1943-м выжившим депортированным начинают понемногу разрешать вернуться на места прежнего жительства. Чем дольше шла война, тем меньше оставалось надежд на ее благоприятный для Румынии исход, особенно после Сталинграда. Попытки некоторой подстраховки, “сохранения лица” становятся не афишируемым, но ощутимым направлением внутренней политики режима Антонеску.
– Как скоро в Румынии стали понимать, что “священная война” против СССР, вероятнее всего, будет проиграна?
– Тут любопытная динамика. В ходе “Барбароссы” румынская вера в победоносный блицкриг была даже крепче немецкой, но потом ситуация кардинально меняется. Уже в канун Сталинградского сражения румынское командование, в отличие от немецкого, чувствует сильную неуверенность. Естественно, что после поражения эти настроения лишь растут. И пока Ион Антонеску продолжает настаивать на исполнении союзнического долга, некоторые румынские дипломаты ищут пути возможных переговоров с западными членами антигитлеровской коалиции.
– В контексте массированного выдавливания этноменьшинств, продолжившегося на Буковине и после 1944 года, можно ли говорить о парадоксальной преемственности двух идеологически враждебных режимов?
– Да, фактически масштабные чистки продолжились и при Советах. И те, кто вернулся домой, выжив в аду Транснистрии, и те, кто счастливо его избежал, уже очень скоро, в 1945–46 годах, оказались изгнаны из Буковины. Конечно, эти выдворения – как в рамках “обменов граждан” с Румынией и Польшей, так и высылка в одностороннем порядке лишенных еще перед войной румынского гражданства евреев Буковины, – на бумаге были оформлены как “добровольная репатриация” либо “эвакуация”, но свидетельств той “доброй воли” у нас предостаточно. При этом важно понимать, что сталинские этнические чистки были продиктованы соображениями безопасности – сколь бы широко это понятие ни трактовали. Откровенно расистских мотивов, популярных в конце 1930-х не только в Румынии, но в разной степени и в других национальных государствах Центральной и Восточной Европы, у сталинских депортаций не было. Однако режим и его практики также эволюционировали: “дело врачей” 1953 года, разгон Еврейского антифашистского комитета и все, что за ними последовало, уже обладали заметной расистской составляющей.
– Обросшая массой легенд удивительная история административного спасения от депортации почти 20 тысяч черновицких евреев мэром города Траяном Поповичем известна многим. Вопреки неподтвержденным толкам о якобы материальной заинтересованности мэра, его моральная позиция вполне очевидна. Либеральный националист покроя конца XIX века Попович сам был буковинцем, окончил здешний университет еще в габсбургские времена и трудился адвокатом в межвоенных Черновцах. Это был его город и его земляки, знакомые и соседи. Но вы, как и несколько других исследователей, утверждаете, что одной из ключевых фигур, повлиявших на позитивную резолюцию Бухареста, была персона вполне посторонняя – здешний консул Рейха Фридрих Шеллхорн. Чем бы вы объяснили его мотивацию?
– В своих мемуарах 1945 года (“Исповедь”) экс-мэр Попович целиком приписывает себе спасение от депортаций в Транснистрию около 18 тысяч человек. Действительно, на “авторизациях”, выдававшихся “необходимым городу специалистам” и членам их семей, стояла подпись мэра Поповича – а также военного губернатора Кэлотеску. Покойный израильский исследователь Жан Анчел сверил содержание текста Поповича с воспоминаниями переживших Холокост в Черновцах – и да, все свидетели оставили очень положительные отзывы о мэре. Но в документах, происходящих из архивов Черновцов и в виде копии хранящихся в вашингтонском Музее Холокоста, я нашел меморандум Кэлотеску и Шеллхорна с предложением отложить депортации – но не отменить их. В частности, Шеллхорн утверждал, что тотальная высылка приведет к остановке деревообрабатывающей промышленности Буковины, снабжавшей ВПК Рейха.
Попович, который едва ли об этом не знал, однако, ни словом не упоминает, что депортацию всех евреев Черновцов попросту отложили. И возобновление высылок в мае 1942-го лишь доказывает, что меньше чем через год в Транснистрию отправили тех, кого сочли “отработанным материалом”. Впоследствии Шеллхорн был арестован советскими властями, около двадцати лет провел в лагерях, а затем, вернувшись в Германию, написал свои мемуары, где выразил недовольство тем, что евреи о нем забыли (в 1969 году давно умерший Траян Попович был включен в число Праведников народов мира. – РС). На сей раз Шеллхорн выставлял себя гуманистом, утверждая, что единственным приемлемым для Антонеску аргументом была лишь отсрочка всеобщей депортации по экономическим соображениям. Так или иначе, сегодня нам трудно судить, был ли этот член НСДАП с многолетним стажем таким уж противником этнических чисток. Зато с уверенностью можно сказать, что прагматик-консул значительно лучше ориентировался в ситуации, чем идеалист-мэр.
“Буковинский Шиндлер”?
Ясно, что в народной памяти героем остался именно Попович: ведь с новыми депортациями 1942-го мэра не ассоциировали. В тот момент он был уже отстранен от должности за самоуправство: выдал на четыре с лишним тысяч больше авторизаций, чем было ему позволено, – и военный губернатор их не подписал. Деятельность экс-мэра расследовали спецслужбы, но ничего достойного внимания не выявили.
Сребролюбие румынского чиновничества – тема давняя. Коррупция начиналась уже в доме диктатора Антонеску: его супруга Мария возглавляла организацию с невинным названием Патронаж социальных работ (CPOS), в действительности занимавшуюся распределением добра, по известным причинам ставшего “бесхозным”. А все еще богатые Черновцы 1940-х годов стали настоящим клондайком как для румынских чиновников и людей в мундирах, так и позднее для советских. Теневые гешефты “освободителей” неплохо изучены и описаны румынским экономическим историком Штефаном Ионеску и украинско-канадским исследователем Светланой Фрунчак, а также массой мемуаристов.
Имена многих обогатившихся на этнических чистках нам известны, но Поповича среди них нет. Ярлык “буковинского Шиндлера”, повешенный на мэра Черновцов лет двадцать назад из самых лучших чувств, – по меньшей мере очень поверхностная метафора. Ведь мотивы Оскара Шиндлера, приведшие его к спасению евреев, были, по крайней мере поначалу, вполне материалистическими.
В Румынии немало помпезных мемориалов Первой мировой войны. По понятным причинам Вторая мировая представлена в основном понурыми воинскими кладбищами. Ясно, что в скромном пантеоне румынских героев Второй мировой покоящемуся на затерянном сельском погосте гражданскому чиновнику Траяну Поповичу должно принадлежать ключевое место. Увы, даже сегодня не все его соотечественники с этим согласны.
Сталинское “окончательное решение”
Вернувшись с частями Красной армии в Буковину 29 марта 1944 года, советские аппаратчики обнаружили там то, чего никак не ожидали. В рапорте о демографии столицы глава местного МВД Руденко сообщал, что на 18 июня в Черновцах находилось 23 213 “лиц еврейской национальности” – или 53% от общей численности городского населения, что заметно превышало соответствующую пропорцию на момент первого советского “освобождения”. И еще несколько тысяч – последние бывшие узники лагерей Транснистрии, а также мигранты из Бессарабии и южноукраинских областей – пытались прорваться сквозь окружавшие город милицейские кордоны. Это было уже слишком. Проблемой занялся новоиспеченный председатель Совнаркома УССР Никита Хрущев.
Секретные резолюции, ставшие результатом его многомесячного оживленного общения с центральным руководством и впервые опубликованные в 1998 году исследователем Мордехаем Альтшулером, стали сенсацией. Из них следовало, что ради “очищения” Черновцов от остатков его былой элиты Кремль пошел в обход многочисленных им же заключенных договоров об “обмене гражданами” со странами советской сферы влияния.
Конкретно из Северной Буковины по этим договорам в 1945–46 годах выехали десятки тысяч румын и поляков. Но легально “репатриировать” черновицких евреев, почти поголовно лишенных румынского подданства фашистским правительством Гоги – Кузы в январе 1938-го, было некуда. Вполне обтекаемую формулировку подсказал Берия: разрешить выезд в Румынию “проживающим на Буковине лицам еврейской национальности, на 28 июня 1940 не являвшимся гражданами СССР” – разумеется, при условии их отказа от советского подданства. Предложение тут же одобрил Сталин.
В Румынии, где на тот момент у власти было марионеточное по отношению к Москве правительство Петру Грозы, это решение оспаривать не стали. Было также ясно, что никто из ограбленных во всех значениях слова бывших подданных габсбургской империи и их потомков не пожелает остаться в Румынии. Именно так и произошло.
Резолюция правительства СССР № 2026-525 от 8 августа 1945 стала беспрецедентным случаем, когда обладателям советских паспортов было позволено массово эмигрировать – не в ходе “обмена гражданами” и не под прикрытием фигового листка “воссоединения семьи”. В рамках этой “эвакуации” (согласно терминологии последовавших указов правительства УССР) в 1945–46 годах Северную Буковину покинули 32 тысячи человек. На фоне прочих сталинских этнических чисток высылка буковинских евреев оказалась едва ли не самой мягкой: ведь в данном случае желания выдворявших и выдворяемых в принципе совпадали.
Когда все это происходило, бывший диктатор Румынии был еще жив: Иона Антонеску расстреляли 1 июня 1946 года. Неизвестно, дошла ли до него весть, что враждебному, но более могущественному и успешному коллеге Сталину удалось одним росчерком пера реализовать его, Антонеску, давнюю мечту?
Автор: Иван Пауков; Радио Свобода
Tweet
