СССР в дневниках Розенберга: “Сталин произнёс здравицу не только за фюрера, но и за Гиммлера как гаранта порядка в Германии”

80 лет назад, в январе 1942 года, план “Барбаросса” был порван в клочья – начался второй этап Московской битвы. Красная армия завершила контрнаступление и перешла к наступлению. В первый зимний месяц был начат целый ряд операций: Медвежьегорская – Карельского фронта, Любаньская – Ленинградского и Волховского фронтов, Торопецко-Холмская и Демянская – Северо-Западного фронта, Ржевско-Вяземская – Калининского и Западного фронтов, Болховская – Брянского фронта, Курско-Обоянская – Юго-Западного и Барвенковско-Лозовская – Южного фронта.

Лидер НСДАП по политическим причинам настаивал на обороне по принципу “ни шага назад”, что военные, исходя из оперативно-тактических соображений, не всегда считали целесообразным отмечает Радио Свобода. Глава Рейха проявлял нервозность, об этом свидетельствуют январские записи в дневнике начальника генштаба сухопутных войск Франца Гальдера. Например, эта: “В связи с очень глубоким прорывом противника между Малоярославцем и Боровском обстановка на фронте группы армий “Центр” чрезвычайно осложнилась. [Командующий 4-й армией] Кюблер и фон Клюге очень обеспокоены. Последний требует отвода войск на соседнем северном участке.

В ставке фюрера снова разыгралась драматическая сцена. Он высказал сомнение в мужестве и решительности генералов. В действительности же все дело в том, что войска просто-напросто не могут больше выдерживать морозы, превышающие 30 градусов“.

Противоречия между военными и Гитлером нарастали. Гальдер спустя несколько месяцев был отстранён от должности, а потом арестован по подозрению в заговоре, в котором фон Клюге принял участие, за что поплатился жизнью в августе 1944-го.

И если дневник Гальдера стал хрестоматийным с брежневских времён, то личные записки ведущего нацистского идеолога Альфреда Розенберга (1893–1946) после длительных скитаний по частным коллекциям оказались доступны исследователям в США сравнительно недавно, а затем были опубликованы в ряде стран, в том числе в России. Они позволяют осмыслить советско-германскую войну с ещё одного немаловажного ракурса.

Записи, которые автор “Мифа ХХ века” вёл не регулярно, охватывают десятилетие с 1934 по 1944 год, и всё ещё содержат лакуны. Какая-то часть этого источника либо спрятана, либо утеряна – возможно, навсегда. Тем не менее даже в неполном виде это ценнейший документ, позволяющий понять логику нацистской верхушки.

Альфред Розенберг являлся одним из самых влиятельных гитлеровцев. В 1933–1945 гг. он занимал пост начальника внешнеполитического управления Национал-социалистической рабочей партии, по совместительству являясь уполномоченным фюрера по контролю за общим духовным и мировоззренческим воспитанием НСДАП. После начала “Барбароссы” он получил должность рейхсминистра восточных оккупированных территорий (1941–1945), то есть захваченных областей СССР.

Ценность дневника состоит и в том, что в целом Гитлер доверял высшей номенклатуре НСДАП, куда входил и Розенберг, больше, чем военным – генералам и маршалам, которые были лишь исполнителями планов партократии. Поэтому возможно, что причины многих военно-политических решений в частных заметках автора “Мифа ХХ века” отражены лучше, чем в протоколах оперативных совещаний ОКВ, ОКХ или, например, в записях бесед с дипломатическим корпусом. Последний фюрер использовал больше для международного обмана, нежели чем для выработки собственных решений. С другой стороны, дневник – более важный источник, чем “Миф ХХ века“, тем более, что этот скучный опус представляет собой нечто вроде набора грамматически правильных, но аморфно-бессмысленных фраз: то, что на жаргоне называется “пургой”. А вот дневниковые записи этого же самого автора содержательны и читаются довольно легко.

Советский Союз изначально представлялся Розенбергу основной, причём смертельной угрозой для Германии, как минимум – опасным соперником Рейха в его евразийской политике – от Бискайского залива до Афганистана и вплоть до Жёлтого моря. Это видно из цитат, в которых сохранены аутентичные подчёркивания.

Запись от 19 июня 1934 года: “Я передаю фюреру текст постановления Политбюро от 29.5.34, согласно которому Советская Россия решила безусловно поддерживать Францию и хочет вместе с США агрессивно выступать против Японии.

Г[итлер] (читает): Действительно весьма интересно. Надо сообщить об этом итальянцам“.

Поскольку к 1934 году сталинские военные заводы были в основном построены и на них развернули выпуск вооружений, к тому же население “усмирили” коллективизацией, раскулачиванием и Голодомором, то СССР постепенно переходил к более активной внешней политике.

2 февраля 1935 года, после длительных бесед с Гитлером о международном положении, особенно об отношениях Венгрии с Румынией, Розенберг сделал запись, которая показывает, что чёткой “восточной” экспансионистской программы у верхушки НСДАП не было: “…Россия сегодня является крупной военной силой. В интересах Румынии возвести как можно более мощный бастион на востоке, то есть она должна ориентироваться на Г[ерманию] и Польшу. Г[ермано]-польский союз не распадётся через 10 лет, а будет существовать дальше. Каковы дальнейшие намерения Польши на востоке, лежит вне сферы наших интересов“.

Возможность германского антисоветского союза со Второй Речью Посполитой обсуждалась в верхушке Рейха вплоть до 1939 года. Это не были совсем беспочвенные разговоры. Например, Польша приняла участие в разделе Чехословакии и 1 октября 1938 года присоединила к себе Заользье, т. е. западную часть Тешинской области – 805 квадратных километров территории и 227 тысяч жителей. И до середины 1930-х годов Варшава числилась наиболее вероятным противником у Москвы.

24 февраля 1935 года, то есть, по иронии судьбы, на следующий день после Дня Красной армии, Розенберг отметил успехи милитаризации Германии: “Сегодня партия празднует 15-летний юбилей провозглашения [своей] программы. (…) …Сейчас тот факт, что старая система [Веймарской республики] была разрушена и на месте полностью разоружённой страны в течение двух лет возникла империя, которую уважают, страна, которую никто не посмеет тронуть, не подвергая себя большому риску, воспринимается как чудо. Это показал нам съезд гауляйтеров, на котором [статс-секретарь министерства авиации Эрхард] Мильх во всех подробностях говорил о юной немецкой авиации, а Геринг с законной гордостью заключил, что, если не считать России (положение в которой не вполне просматриваемо), Германия будет к осени иметь сильнейшую авиацию мира“.

То, что в СССР положение являлось не вполне прозрачным, даже невзирая на усилия нацистских шпионов, было вызвано деспотическим характером сталинского государства, а также усилиями контрразведки. Поэтому Розенберг в дневнике мимоходом и сбросил со счетов ВВС наиболее вероятного противника. Уже на 1 января 1934 года советский военно-воздушный флот насчитывал 4688 самолётов. Такой численности люфтваффе не достигли даже к началу Второй мировой войны.

С “красными соколами” нацистским пилотам пришлось столкнуться уже в небе Пиренейского полуострова, где Сталин решил прощупать будущую добычу штыком, испытать новое вооружение, а, если получится, то и создать Испанскую ССР.

29 сентября 1936 года Розенберг в дневнике зафиксировал результаты встречи с журналистом, которого очень уважал: “Вчера здесь был [военный репортёр] Р[оланд] Штрунк, прибывший из Испании. (…) Штрунк не сомневается в победе генералов, последние полагают, что гражданская война продолжится ещё около 2 месяцев“.

Шапкозакидательские настроения франкистов и их союзников улетучились, когда на Пиренеи стала прибывать советская техника. 15 ноября 1936 года Розенберг после встречи со своим бывшим сотрудником, незадолго до этого перешедшим в Министерство пропаганды Геббельса и совершившим поездку в охваченное междоусобицей государство, отметил, что к коммунистическим поползновениям присматривались не только нацисты: “Как рассказал [Карл] Бёмер, [британский разведчик Фредерик Уильям] Уинтерботэм по поручению британского Генерального штаба авиации предпринял поездку вдоль испанской линии фронта. (…) У русских, по его словам, хорошие самолёты…”

При этом наиболее сильное беспокойство возрастающая мощь Красной армии вызывала именно у соседей СССР. 12 февраля 1937 года Розенберг для себя обозначил запутанность положения на юго-западе Европы: “Румыния по итогам югославско-болгарского пакта [“о вечной дружбе” 24 января 1937 г.] попала в ситуацию, где ей снова предстоит определяться. [Румынский правый политик Октавиан] Гога сообщил, что [король Румынии] Кароль в случае занятия открытой прогерманской позиции боится нападения русских“.

Но осложнений на Дунае опасались не только тамошние правители. В конце 1937 – начале 1938 года Гога стал премьер-министром Румынии, и его последующая отставка вызвала в Берлине неудовольствие, причины которого отметил Розенберг 11 февраля 1938 г.: “Говорил только что с Герингом, который согласен со мной – сейчас особо необходимо бороться за страну, которая важнее многих прочих с точки зрения обеспечения нас продуктами питания и нефтью“.

В том числе из-за зависимости от импорта природных ресурсов Гитлер решился на пакт со Сталиным, что смутило Розенберга, сделавшего в дневнике 22 августа 1939 года запись о мотивах этого рокового соглашения: “В первую очередь: осознание разрядки внешнеполи[тического] положения: ушла угроза со стороны рус[ской] авиации в г[ермано]-польском конфликте, свобода действий на Балтийском море, поставки сырья и т. д.

Однако: поездка нашего министра в Москву – это моральное унижение, с учётом нашей 20-летней борьбы…”

Забавно, что спустя два дня после заключения пакта, автор “Мифа ХХ века” оправдал этот шаг примерно так же, как потом на протяжении долгих десятилетий спустя оправдывалась советская пропаганда: “Англичане первыми предприняли бессовестную попытку натравить Советы на нас, фюрер с учётом существующей ситуации не мог сделать ничего иного, кроме как свести на нет их усилия неожиданным маневром“.

В действительности Чемберлен после Мюнхенского соглашения громогласно бахвалился, что принёс мир следующим поколениям. И стравить два тоталитарных монстра, чтобы потом лицом к лицу столкнуться с распоясавшимся победителем, а то и с коалицией таковых, не являлось первоочередной линией ни одного кабинета министров Великобритании.

Вопреки расчётам Гитлера, Англия и Франция объявили ему войну, и 24 сентября 1939 года, когда Красная армия добивала в Западной Украине и Западной Белоруссии остатки Войска Польского, Розенберг в дневнике оценил это как поражение немецкой дипломатии: “Вчера у меня был [рейхсминистр продовольствия Рихард] Дарре и поделился своей точкой зрения на ситуацию. Я же рассказал ему о своих мыслях. (…) Железная дорога в Румынию [Краков-Станислав-Бухарест] – в руках Советов! Если теперь русские войдут в Прибалтику, то в стратегическом отношении для нас окажется потерянным и Балтийское море. Москва обретёт небывалую мощь и в любой момент может вместе с Западом выступить против нас“.

Эта запись предвосхитила дальнейшие события лишь на несколько дней: 28 сентября, 5 и 10 октября были заключены договоры СССР со странами Балтии о вводе РККА на их земли.

Поэтому 5 октября 1939 года Розенберг в своём дневнике нелестно отозвался о главе германского МИДа: “Дарре с чувством глубокого возмущения рассказал об одном эпизоде… Р[иббентроп]… рассказывал Д[арре] о своих московских впечатлениях: русские были очень любезны, он чувствовал себя среди них, словно среди старых соратников по партии!! Это самое возмутительное оскорбление, которое только могло быть нанесено национал-социализму… …Риббентроп ничего не понимает ни в большевизме, ни в национал-социализме… …Он настолько ограничен, чтобы демонстрировать это открыто…

Сталин произнёс здравицу не только за фюрера, но и за Гиммлера как гаранта порядка в Германии. Г[иммлер] истребил коммунизм, т[о] е[сть] тех, кто верил в Сталина, а он произносит – безо всякой необходимости – здравицу за уничтожителя своих же сторонников. Великий человек, как утверждают Р[иббентроп] и его окружение“.

Этот великий человек ростом 167 сантиметров впоследствии отправил Риббентропа на виселицу. Да и его окружение несколько проредил.

Очевидно, Розенберг пытался донести свои мысли до фюрера, хотя тот не всегда находил время для ведущего идеолога своей партии, особенно когда разгребал плоды своей дипломатии. 5 октября Розенберг 1939 г. не получил аудиенции у Гитлера, зато успел поговорить с главой СС, после чего раздосадовано отметил ухудшение международного положения Рейха: “Одно ясно: Москва невероятно продвинулась вперёд в стратегическом отношении и упрочит свои позиции в Прибалтике. Поначалу в “опорных пунктах”, а затем и повсеместно. Балтийское море, таким образом, не является германским, с севера угрожает, даже господствует Москва. На юге: отсутствие общей границы с Румынией. Пусть бессарабский вопрос отошёл на второй план, в будущем и он будет затронут. (…)

Твёрдый факт: если Англия выйдет [из войны] относительно невредимой, при любом сопротивлении, без которого мы не сможем обойтись, она станет мобилизовывать Россию против нас. Через 6-10 лет мы вновь окажемся между двумя фронтами“.

Настроение Розенберга становилось всё хуже. В борьбе за Балтику и природные ресурсы Северной Европы, без которых работа ВПК Германии была невозможна, СССР начал вторжение в Финляндию.

Тем не менее запись от 11 декабря 1939 г. свидетельствует, что Розенберг не до конца понимал всю остроту ситуации. После возвращения из Скандинавии нацистского эмиссара, который сообщил о конференции в Стокгольме, где было принято решение держать нейтралитет в советско-финляндской войне, главный нацистский идеолог даже выразил самоуверенное удовлетворение: “Возможно, это неплохо, если скандинавы теперь осознают “русскую угрозу”. Они не имели ничего против нашей борьбы, однако уклонялись от более тесных связей. Теперь они просят о помощи: словно именно мы должны повсеместно бороться за свободу других. Пусть теперь почувствуют холодный ветерок из Берлина, это пойдёт на пользу самодовольным мещанам. Лишь финнов нам может быть по-человечески жалко, но они надеются, что зимой русские ничего не смогут сделать. А затем и политическая обстановка может измениться“.

Оперативные планы финского генштаба предполагали оборону в течение полугода, но линия Маннергейма была прорвана уже к концу февраля. А 7 марта 1940 г. войско страны Суоми стояло под угрозой полного разгрома, в результате чего Финляндия пошла на мир и потеряла часть своей территории.

Затем, как и предвидел Розенберг в октябре 1939 года, летом 1940 года “Бессарабский вопрос” вновь встал и был решён Красной армией с помощью очередного “освободительного похода” – присоединения Молдавии и Северной Буковины. После этого Гитлер в ходе Венского арбитража настоял, чтобы Румыния уступила половину Трансильвании Венгрии, а Южную Добруджу – Болгарии. “Взамен” Румыния получала от Рейха гарантию своих кордонов и ограниченный контингент вермахта для реализации соглашения.

10 сентября 1940 года Розенберг отметил, что столь пристальное внимание к нефтеносному региону нацисты проявляли не случайно: “Гарантии Румынии были, конечно, даны для защиты от Р[оссии]“.

Спустя три дня главный нацистский идеолог встретился с делегацией из страны Суоми, которая стала важным источником сырья для ВПК Рейха, в том числе никеля, необходимого для производства брони: “Финский полковник С. Рассказывает о том, как сражались финны. Он и его спутники – честные простые люди… (…) Они рассказали о потерях, которые понесли, но и о рудниках, которые удалось спасти при демаркации границы, так как русским о них не было известно. “Теперь всё пойдёт в Германию!”

Да и армия Финляндии выступила союзником Германии в войне против СССР. В ходе подготовке к кампании 6 мая 1941 года Гитлер провёл совещание с будущим министром оккупированных восточных областей, после чего тот оставил красноречивое свидетельство: “У фюрера слёзы выступили на глазах, и он сказал: “Но вы получили большую позитивную задачу. Я должен принять ответственность за этот шаг, Сталин ждёт лишь вступления Америки [в войну]”.

Розенберг всегда рассматривал СССР не только как очаг международного большевизма, но и как имперское продолжение России, о чём свидетельствует, среди прочего, запись 1 июня 1941 года, сделанная им после череды совещаний о целях грядущей войны: “Освободить немецкий народ на грядущие столетия от чудовищного гнёта (в оригинале – Druck – точнее перевести в этом случае “давления”. – А. Г.) 170 миллионов, есть ли сегодня более крупная политическая задача! Царская власть могла расширяться беспрепятственно: до Чёрного моря, на Кавказ, в Туркестан, в Маньчжурию…”

Если считать также и население занятых СССР в 1939–1940 гг. территорий, то к началу “Барбароссы” число граждан СССР приближалось к двумстам миллионам. Названное “освобождение германской народности” пошло не так, как ожидалось, что стало понятно уже через три недели после начала кампании. Ведь тогда вермахт к немалому для себя удивлению вступил в бой со вторым стратегическим эшелоном РККА, о существовании которого ранее не догадывался. 20 июля Розенберг описал совещание 16 июля: “…Во время прогулки по лесу фюрер сказал мне, что у Советов оказалось гораздо больше танков, чем мы предполагали, и они гораздо лучше. Если бы две такие танковые армии по 6000 машин в каждой двинулись бы в сентябре в атаку, мы могли бы оказаться в ужасном положении. Армия иной страны была бы попросту раздавлена. Сейчас фюрер полон решимости навсегда избавиться от этой грозящей народам опасности“. Вероятно, под иной раздавленной страной подразумевалась нефтеносная Румыния.

Запись от 2 августа показывают, что названная реальная причина проволочек вермахта мирно уживалась в головах нацистов с расистскими предрассудками: “Как можно слышать из Африки, итальянцы разбегаются во время английских воздушных налётов, но они молятся. Русские сражаются и умирают без того, чтобы молиться. Большевизм озверил, отупил людей на востоке, и поэтому их подход не сравним с подходом обладающих чувством собственного достоинства европейцев.

Через месяц – в двухлетие начала Второй мировой войны – Розенберг развил эти мысли: “Упорное сопротивление Советского Союза – тема всех разговоров. Когда 2.4.[1941]… фюрер спросил меня, как русские поведут себя при столкновении, я сказал: предположительно не так, как представляет себе логически мыслящий европеец. Но мы пришли к согласию относительно того, что за сопротивлением последует паника. Но вышло иначе. Советские русские сражаются свирепо, упорно, коварно и невероятно жестоки в отношении пленных и гражданских небольшевиков. Они сбросили налёт европейскости, и из-под него прорывается монгольская ненависть, лишённая индивидуальности. В соединении с “мессианством” Достоевского под большевистским тавром. К этому страх: быть или расстрелянными комиссарами или – как им нашёптывают – замученными до смерти “фашистами”. (…) Эта странная мешанина разных чувств позволила создать фронт против Европы. Тем более нужно сделать всё, чтобы навсегда предотвратить очередное сплочение всех народов и рас между Вислой и Владивостоком“.

Однако, уже 12 сентября автор “Мифа ХХ века” сделал запись, которая свидетельствовала о таком отношении к противнику и новым подданным, при котором крайне сложно завоевать не то что их симпатии, но и нейтралитет: “Когда поступили сообщения, что Сталин приказал депортировать в Сибирь, т. е. убить оставшиеся 400 000 поволжских немцев, наша ненависть к Москве взбурлила как никогда. (…)

…За действия Сталина ответственность несёт не только большевизм, но и русский народ. (…)

За эти убийства должна будет заплатить вся русская нация, тем более, что движимая своими извращёнными чувствами, она не отталкивает своего мучителя от себя, а фанатично защищает. Это довольно удивительный феномен: заключённые защищают своих охранников от тех, кто хочет освободить их из тюрьмы. Этот “советский патриотизм” сегодня и надолго и есть Россия и русский народ, пусть русс[кие] эмигранты и не хотят видеть правду. Я недавно перечитал то, что написал 15 лет назад в “Мифе”: психологическое толкование, которое и сегодня справедливо, даже более, чем раньше.

Сегодня эстонцы, латыши и т. д. благодарны, через некоторое время они снова потребуют свою “собственную государственность”, как будто Германия только для того и существует, чтобы раз в 20 лет рисковать своей шкурой для всякой мелкоты. Весь этот рейхскомиссариат Остланд под немецкой протекцией должен навсегда стать землёй Рейха. Иначе через 30 лет московит в новом мессианском одеянии снова засядет в Ревельской крепости“.

Розенберг осматривает взорванные советской стороной при отступлении установки Днепрогэса. “Фото из книги А. Гогуна “Чёрный PR Адольфа Гитлера. CCCР в зеркале нацистской пропаганды. – Киев: K.I.S., 2016”.

В походе вместо обильной добычи вермахт нередко ожидали руины, о чём свидетельствует запись, сделанная под Новый год – 28 декабря 1941 года: “Генерал-лейтенант [Вальтер] Виттинг представляется в качестве уполномоченного по сырьевому снабжению на Востоке. Принимал его ещё раз для доклада. Русские продемонстрировали большой талант в демонтаже и разрушении“.

Тактика выжженной земли была столь же неотъемлемой частью ведения войны Сталиным, как и репрессии.

31 июля 1943 года, после того, как под Винницей были вскрыты могилы и расследованы расстрелы НКВД, Розенберг изобразил себя в дневнике спасителем Европы от большевистского террора: “Доктор [Харальд] Вагнер сделал заключительный отчёт по Виннице. Все демократии нейтральных стран потрясены. Здесь речь идёт не о расстреле руководителей враж[еского] народа (Катынь), а об убийстве своих соотечественников. (…) Из округи в сто к[ило]м[етров] приезжают сейчас плачущие украинки и пытаются опознать их пропавших мужей и пр. (…) Вся европейская интеллигенция может – или могла бы – сейчас сказать: если бы Г[ермания] не была восточным бастионом Европы, то сотни тысяч оказались бы в общих могилах, подобно жертвам Винницы“.

Про жертв Освенцима и Бухенвальда в дневниках Розенберга нет ни слова, но встречаются сведения о массовом истреблении голодом советских военнопленных в немецких лагерях, что вряд ли воодушевляло европейскую интеллигенцию. Немалая часть общественности к тому времени уже начала рассматривать Сталина как меньшее из зол.

2 мая 1944 года, когда Красная армия отвоёвывала Крым, автор “Мифа ХХ века” в своих записях вновь отметил основную причину надвигавшегося поражения – советский военно-технический потенциал: “17.4. состоялись похороны мюнхенского г[ау]л[яйтера Адольфа] Вагнера. Их посетил и фюрер, который обратился к нам с речью. Он обсуждал почти исключительно проблему крепости брони наших танковых дивизий. В 1940 году таковая присутствовала. Но против Т-34 броня уже не годна.

 

26 октября 1944 года – в день, когда советские войска взяли Мукачево и входили на территорию Норвегии, Розенберг пытался понять причину происходящего: “Пару дней назад я попросил найти мои первые записки о восточной проблеме, которые я направил фюреру в начале апреля 1941 года. Возможный случай приближался, желания Советского Союза после присоединения балтийских государств идти дальше на запад стали заметнее. Из-за такого положения удар по Англии стал слишком рискованным: настал черёд противоборства с большевизмом“.

И даже после удачной для вермахта кампании лета-осени 1941 года эта война была Рейхом проиграна.

После прочтения дневника министра оккупированных восточных областей создаётся впечатление, что, в отличие от приземлённой сталинской бригады, окончательно деидеологизированной после террора 1937–38 гг., нацистские заправилы искренне верили в ту ксенофобию, которой они потчевали зомбируемое ими население. Страницы дневника просто источают яд ненависти – к католической Церкви, протестантизму и вообще к христианству.

Немалое место в картине международных отношений автора “Мифа ХХ века” занимают еврейские происки и козни. Возможно, как идеолог Розенберг больше, чем остальные бонзы, уделял внимание расовой теории и триумфу воли. Но ведь с ним регулярно советовались лидеры Рейха, в том числе фюрер, который часто принимал решения даже ещё более исступлённо-экстремистские, чем ему подсказывал автор “Мифа ХХ века”.

В частности, из записей видно, что Розенберг в 1941–1944 гг. регулярно ссорился с гитлеровским любимцем, главой Рейхскомиссариата “Украина” Эрихом Кохом, пытаясь добиться, чтобы политика последнего против украинцев была менее свирепой.

Более того, с конца 1942 г. глава “Мифа ХХ века” осторожно поддерживал инициативу генералитета вермахта о более активном привлечении русских к вооружённой борьбе со Сталиным, в том числе власовское движение. Но все эти начинания упёрлись в фуражку Гитлера. От коммунистического ярма народам Восточной Европы пришлось освобождаться сорок пять лет спустя – самим.

Автор: Александр Гогун, исследователь военной истории сталинизма; Радио Свобода