И все-таки они существуют даже в Украине. Судья-изобличитель, которая не сдается
22.11.2017 судья Октябрьского райсуда Полтавы Л. Гольник возвращалась с работы домой. Ее встречал муж. По дороге на супругов напали неизвестные и нанесли удары по голове резиновыми дубинками. Виновные до сих пор не наказаны.
Сейчас судья Гольник — одна из активистов в “списке Гандзюк”. Хотя нападение на женщину пытались замаскировать под хулиганство, его неизменно связывают с профессиональной деятельностью изобличительницы. Лариса Гольник была судьей в деле по обвинению в коррупции экс-мера Полтавы Александра Мамая. Бывший градоначальник пытался договориться с судьей через своего заместителя. Впрочем, Гольник задокументировала эту попытку, что привело в конце концов к открытию уголовного производства.
Тогдашний председатель Октябрьского суда Александр Струков принял сторону обвиняемого. По информации СМИ, Струкова и Александра Ковжогу — представителя Александра Мамая в суде — связывали приятельские отношения. Поэтому председатель суда использовал свои полномочия, чтобы создать Ларисе Гольник невыносимые условия труда. В конце концов, его систематическое давление на Гольник привлекло внимание НАПК и Совета судей.
Сейчас Лариса Гольник продолжает работать судьей Октябрьского суда Полтавы. О том, как после всего пережитого ей работается, а также о расследовании дела о нападении на нее, безопасности изобличителей — судей, готовых публично отстаивать свою позицию, и необходимых изменениях для успешной судебной реформы журналист ZN.UA пговорила в рамках специального проекта УХСПЧ.
“К правоохранительным органам в принципе довольно слабое доверие, а на уровне Полтавы — вообще никакого”
— Создается впечатление, что полиция сделала все, что могла. Когда они отчитывались перед временной следственной комиссией, расследующей нападения, то указывали, какое количество свидетелей допрошено, сколько видеозаписей просмотрено. То есть количественно — это много, но не качественно.
Руководитель следственного подразделения не хотел и слышать о какой-то другой версии, кроме случайного стечения обстоятельств, условно говоря, “гоп-стопа”. Хотя понятно было, что это подготовленное преступление, версию заказного не проверяли. Не проверяли тех людей, на которых я указывала, которые могли организовать или заказать это преступление, не проводили негласные следственные (розыскные) действия, никакие другие следственные или процессуальные действия для проверки этой версии.
— Дело сейчас расследуется или уже закрыто?
— Нет, дело не закрыто. Временная следственная комиссия как раз ставит вопрос, чтобы дело забрали из Полтавы и прежде всего из Нацполиции. К правоохранительным органам в принципе довольно слабое доверие, а на уровне Полтавы — вообще никакого. Потому что дела расследуют очень плохо. А по экс-мэру их вообще закрывали.
Только когда дело удалось передать в Национальное антикоррупционное бюро, начались какие-то сдвиги, но теперь помехой завершению расследования дела о предложении мне взятки стала Специализированная антикоррупционная прокуратура.
— Немногим более месяца назад Высший совет правосудия отправил судью Струкова в отставку по собственному желанию, не рассмотрев дисциплинарную жалобу против него. Вместе с тем бывший председатель Октябрьского суда остался на пожизненном содержании у государства. Как вы чувствуете себя с учетом такого решения?
— У меня ощущение абсолютной несправедливости.
В период перед нападением Струков был в опасной ситуации, потому что как раз тогда Национальное агентство по вопросам предотвращения коррупции вынесло предписание относительно нарушения прав изобличителя и привлечения его к дисциплинарной ответственности. По всем признакам, за такое должны были бы увольнять — руководствуясь здравым смыслом и согласно закону. Потом и Совет судей Украины обратился с жалобой о нарушении Струковым единого статуса судьи. Но обошлось всего-навсего строгим выговором. Это было больно.
И сейчас его увольнение свидетельствует о несостоятельности органа судейского управления — Высшего совета правосудия. Они защищают таких, как Струков, а не судей, честно выполняющих свою работу. У этих людей чувства моральной ответственности перед обществом, видимо, нет. Я понимаю, что Струков ушел в отставку на полтора месяца раньше, чем достиг 65-летия (это предельный срок для пребывания на должности судьи), но сколько вреда такие одиозные люди судебной системе нанесли.
— Кстати, после нападения государство предоставило вам охрану.
— Да, но ее сняли до того как Струков ушел с должности. Самое интересное, что было сформулировано так, словно перестали существовать основания, вызывавшие необходимость охраны. А в действительности ничего не изменилось. Не нашли ни исполнителей, ни заказчиков.
— Эта охрана была эффективной?
— В моей ситуации она была достаточной. Они сопровождали меня или на работу, или с работы. Я не злоупотребляла. Люблю свободу, люблю ходить пешком, поэтому для меня пройтись по улице намного приятнее, чем ехать в автомобиле. Но я чувствовала, что проблема находится внутри суда, что, скорее всего, нападающих уведомил кто-то из суда. И усматривала риск того, что опасность еще возможна. Поэтому ставила цель, чтобы меня забирали с работы, чтобы самой в темноте не ходить.
“То, что меня не воспринимает среда судей, не говорит о том, что я какая-то неправильная”
— Много ли ваших коллег по цеху, по вашему мнению, готовы отстаивать свою принципиальную позицию?
— Уверена, что таких людей почти нет. Я и раньше видела, что желающих идти по этому пути было не очень много. А мой пример, очевидно, имеет охлаждающий эффект.
В моей ситуации прямой поддержки фактически не было, тем более среди ближайшего окружения. Есть несколько человек, занимающих такую позицию публично. Но в целом судьи пытаются соблюдать корпоративность и не идти по пути изобличения. И, мне кажется, скорее промолчат о том, что они видят нарушение закона, чем скажут об этом публично. Например, в судах довольно распространено явление манипуляций с автораспределением, но мы редко слышим, чтобы где-то пытались об этом сказать.
— Вы много лет работаете в судебной системе, а после изобличения коррупции и нападения на вас фактически стали активисткой, в понимании многих судей и правоохранителей — по другую сторону баррикады. Как это повлияло на ваше мировоззрение и выполнение обязанностей?
— Не могу сказать, что что-то сильно изменилось. Просто теперь могу не в себе держать то, что происходит, а выразить публично. Это ощущение большей свободы. Раньше я думала: кто я такая — рядовая судья, недовольная какими-то порядками. А сейчас я понимаю, насколько это важно. Хотелось бы, чтобы все же люди находили в судах защиту и справедливость. Ты не обязательно получаешь то решение, которого ожидаешь, но должно быть ощущение, что все сделано по закону.
А что касается мировоззрения, если ты хочешь соблюдать закон, то будешь его соблюдать. Я думаю, что только такими могут быть судьи. Поэтому сейчас я чувствую себя комфортнее. Потому что понимаю — то, что меня не воспринимает среда судей, не говорит о том, что я какая-то неправильная. Наоборот, я хотела выполнять свою работу исключительно по закону.
— Когда вы говорите, что среда судей вас не воспринимает, то имеете в виду свое ближайшее окружение или представителей профессии в целом?
То есть возникает ощущение, что это общее непринятие. За исключением отдельных судей, которые со мной в хороших личных отношениях.
— Струков написал жалобу в ВСП после вашего выступления на конференции в Transparency International. Действительно ли в судейской среде взаимодействие судей с общественным сектором считается нарушением поведения или чем-то токсичным?
— Помню, как-то попала на одно мероприятие, которое проводила, по-моему, Ассоциация административных судов. Оно касалось независимости судейской власти. Так, когда я там выступала и говорила “общественные активисты”, было впечатление, что всех от этих слов просто воротило, словно они неприемлемы. Поэтому я уже пыталась заменять их на, например, “сознательные граждане”.
Но и общественный сектор достаточно разный. Мы говорим об общественных активистах, которые приносят обществу позитив. Но понимаем, что создаются общественные организации под видом антикоррупционных, которые наоборот, занимаются коррупцией. Например, у тех, кого я подозреваю в организации нападения, создана антикоррупционная общественная организация, она давно существует и имеет связи с правоохранительными органами.
“ВСП должен как можно быстрее быть перезагружен и коренным образом обновлен”
— В публичном пространстве судей-изобличителей или известных порядочностью судей не слишком много. Вместо этого регулярно появляются какие-то скандальные истории — пленки Вовка, абсурдные решения Барышевского суда и огромные несоответствующие состояния. Как судейской системе после этого можно вернуть доверие?
— Увольнениями, это однозначно. Если судья говорит неправду, может ли он быть судьей? Мне кажется, что нет, априори. Потому что маленькая ложь потом становится большой неправдой. И тогда возникает вопрос: а судьи кто? А суд над судьями — это Высший совет правосудия. Это прежде всего они должны быть добродетельными.
За все эти годы, благодаря гражданскому обществу, общаясь с его представителями, обучаясь у них, я поняла, насколько важно то, как человек представляет себе мир. Люди должны выполнять свою работу по мировоззренческим принципам, а не хватательным рефлексам. Я помню, кто-то писал, что идет в ВСП, потому что там высокая зарплата. Так не должно быть.
Поэтому помочь может изменение подобного отношения к работе и существенное обновление.
— Партия “Голос” готова выдвинуть вас кандидатом в члены ВСП. От переформатирования этого органа в определенной степени зависит успех изменений в судейской системе. Что именно может изменить появление в этом органе добродетельных и незаангажированных специалистов?
— Я присутствовала на том заседании Высшего совета правосудия, где слушался вопрос отстранения судьи Вовка и его коллег. И это серьезный вопрос к Высшему совету правосудия — почему не отстранили. Для всех очевидно, что должны были. И действительно такие примеры свидетельствуют о том, что надо внедрять единую дисциплинарную практику. Потому что получается — в отношении одного судьи применяется увольнение за такое, а при аналогичной ситуации к другому судье — нет. Это выборочное отношение. Его надо устранить.
Высший совет правосудия — это суд над судьями. Он как привлекает к дисциплинарной ответственности, так и должен защищать судью, проявившего независимость. Для меня было очень серьезным шагом, когда судья Сергей Дячук, слушавший дело Майдана (о массовом убийстве граждан на улице Институтской 20 февраля 2014 года), после того как отпустили беркутовцев на обмен, написал в ВСП, что со стороны Генеральной прокуратуры фактически было оказано давление на суд. В таких случаях надо судью защищать, потому что независимую позицию судьи надо поддерживать. Можно и другие примеры вспоминать, когда добродетельных судей привлекали к дисциплинарной ответственности. Например, судью Виталия Радченко (Галицкий районный суд Львова) — за предоставление разрешения на обыск у судьи Вовка. Не прекращаются преследования и судьи Виктора Фомина (Мелитопольский горрайонный суд Запорожской области), настроившего против себя многих власть имущих во время командировки в Соломенский райсуд Киева.
Поэтому я считаю, что ВСП должен как можно быстрее быть перезагружен и коренным образом обновлен. Туда должны входить люди с прогрессивными взглядами и моральными качествами. Надо создать фильтры, чтобы туда проходили люди, которым доверяли бы.
— Что для вас, собственно, судейская добропорядочность?
— Для меня судейская добропорядочность — это когда слова и дела не отличаются. Потому что мы довольно часто слышим хорошие слова, а потом они не подкрепляются делами. Когда человек говорит о соблюдении законов и в то же время очень легко их нарушает. Когда наказывает водителей, которые в состоянии алкогольного опьянения садятся за руль, а сам способен сесть за руль в таком же состоянии. Когда для человека существует закон, он его соблюдает. Будет он на должности судьи или на какой-либо другой должности, он так же будет поступать. Это должно быть сущностью этого человека.
Кроме соблюдения закона и моральных принципов, важно понятие честности. Иногда меня упрекают: в ситуации, где можно немножко преувеличить, ты преуменьшаешь. В юриспруденции очень важна объективность, поэтому я не могу, знаете, переходить эту грань.
Автор: журналистка проекта УХСПЧ по защите и поддержке гражданского общества; ZN.UA
