Историк из Одессы: «Тела россиян ― сразу в рефрижераторные вагоны»
Александр Бабич — историк из Одессы. Окончил исторический факультет Одесского государственного университета и Одесский университет внутренних дел. Дослужился до подполковника милиции. В начале 2000-х стал писать сценарии для анимационных исторических проектов на украинском, а затем и на российском телевидении. Стал автором анимационных сериалов «Битва за Москву» и «История государства российского». В 2010 году открыл свое турагентство в Одессе.
До начала полномасштабной войны Бабич водил экскурсии по городу и писал диссертацию об оккупации Одессы во время второй мировой войны. Когда Россия напала 24 февраля 2022 года, он вывез из Одессы семью, вернулся в город и начал помогать армии — офис его турфирмы стал волонтерским центром.
Бабич рассказал изданию «Важные истории», как он готовился к войне с Россией с 2014 года, почему все оккупанты действуют более или менее одинаково и как устроена работа по поиску тел российских военных.
«Все смотрели на меня как на параноика»
Я упоротый «укрофашист». Я поддерживал Майдан. У меня была коллекция касок, которые я собирал, еще работая в милиции, и я отправил их на Майдан в разгар событий — они могли защитить протестующих от камней и осколков. Я писал воззвание к милиционерам, к сотрудникам «Беркута»: призывал не подчиняться преступной власти, не избивать людей.
В феврале 2014 года мою квартиру сожгли — я связываю это со своей общественной деятельностью. Мы так и не выяснили, как это произошло. Дома была жена с детьми. Резко вспыхнул пожар со стороны балкона и крыши — она едва успела выбежать, схватив на руки наших дочек. 1 марта 2014 года мы с семьей оказались на съемной квартире. Я смотрел по телевизору, как российские войска захватывают парламент в Симферополе, и написал в фейсбуке текст о том, что нам легко будет убивать русских, а русским будет легко убивать нас. Мы говорим на одном языке — нам легко делать перехваты разговоров, допрашивать пленных, у нас одинаковое оружие — нам легко будет использовать боекомплекты врага. Я писал, что буду защищать от русских дом Пушкина и квартиру Бунина в Одессе. Я призывал русских остановиться. У этого поста было двадцать три тысячи перепостов.
На следующий день мне позвонил друг из Москвы, один из директоров «Интуриста». Мы были официальными представителями «Интуриста» в Одессе, у нас был договор о сотрудничестве, мы принимали россиян. Он сказал: «Поздравляю, в российских турагентствах висит твоя фотография с подписью “Нам легко будет убивать русских. Александр Бабич, Одесса“».
Я сказал, что там же есть продолжение! Друг ответил, что дальше никто не читает ― я объявлен врагом.
В том же 2014 году я начал выступать с лекциями о том, как выжить в условиях войны и оккупации. Рассказывал в том числе, что придется пить воду из радиаторов отопления и из бачка унитаза, что стоит запастись свечами и солью, что любая зажигалка ― это стратегический обменный фонд. Рекомендовал всем купить по упаковке зажигалок и свечей, а лучше десяток упаковок и узнать, где ближайший пожарный водоем, чтобы набрать ведро воды: воду отключат, смыть унитаз будет нечем, он превратится в бессмысленную белую вазу. Все смотрели на меня как на параноика.
Под утро 24 февраля 2022, когда началось, я сгреб семью в охапку и за двадцать минут покинул дом. Я вывез жену и детей в Европу, потому что семья ― это заложники, если они остаются. Моя машина оказалась третьей в очереди на границе. Потом вернулся в Одессу, и мы с товарищами начали организовывать сопротивление.
Я получил боевой автомат в УВД области в составе одного из добровольческих подразделений. Первое время мы ходили и ездили с оружием. Тогда была угроза высадки десанта с моря и появления российских диверсионно-разведывательных групп. Была попытка высадки десанта в Коблево, потом они пробовали зайти в дельту Дуная, когда остров Змеиный был под ними.
«Тела россиян ― сразу в рефрижераторные вагоны»
Поисками останков погибших военных я занимался и раньше — только советских, со второй мировой войны. Мы искали ЛОС — личный опознавательный знак. Пенал с бумажками, который боец должен был при себе иметь, — долгое время в советской армии не было медальонов. Если сильно повезет, находишь бумажник с документами, квитанциями, письмами. Это дает возможность идентифицировать бойца. Затем найденные кости складывают в пакеты, все протоколируют. Потом останки перезахоранивают в ближайшей братской могиле. Но были случаи, когда мы находили родственников даже спустя семьдесят лет. Они приезжали и забирали останки для захоронения. Из Северной Осетии как-то люди приехали, чтобы забрать.
В начале октября прошлого года, после деоккупации севера Херсонской области, меня позвали в составе миссии «На щите» от министерства обороны собирать тела погибших. Это была официальная работа, я принимал в ней участие как волонтер. В нашу задачу входил поиск тел — по опросам военных на этом участке фронта, либо местных жителей. Чаще именно жители рассказывали, брали за руку и вели туда, где лежали тела погибших. Это нужная, богоугодная работа. Погибший, пусть даже вражеский солдат, не останется пропавшим без вести, тело будет предано земле. Вернется домой, мама сможет приходить на могилу. А самое главное, что за него мы получим тело нашего хлопца.
Тело украинского солдата отвозят в морг. Если оно идентифицировано — проводят опознание, если нет — берут анализ ДНК и ищут по базе, куда образец ДНК предоставляют родственники. Если есть совпадение — отправляют в морг по месту жительства. Военкомат организует похороны — погибших солдат провожают с почестями.
Тела россиян ― сразу в рефрижераторные вагоны. В каждом вагоне ― по 60–70 тел.
Осенью в Херсонской области мы насобирали много орков — 64 вражеских тела. Все там было полностью заминировано. Наша группа делала первичный осмотр, фотографии. В мешок вместе с телом клали личные вещи в отдельном конверте: часы, крестик, кольца, деньги, документы. Нередко находили мертвых россиян с пачками украинских денег. Потом полиция составляла протокол по факту смерти. В конце дня бус-холодильник собирал эти тела по селам, чтобы отвезти в рефрижератор. Уже там каждое тело описывали полицейские криминалисты. Мы помогали: открывали мешок, извлекали тело, если нужно, разрезали одежду, искали татуировки.
В таких ситуациях смешных историй быть не должно. Но чтобы не потекла крыша, начинаешь иронизировать над обстоятельствами.
Мы как-то поехали забирать тело. На трассе стоял украинский блокпост. Солдаты нам говорят: «А вы еще туда-то заедьте, там тоже есть убитый орк». Мы сворачиваем с дороги, едем полями. Видим военных, находим командира, говорим, что мы за телом. Командир говорит: «Вам Консьержа? Поехали, сейчас покажу». Доехали до перекрестка, и командир говорит: «Ой, а где же он?» Я спрашиваю: «Кто?» — «Консьерж!»— «А почему Консьерж?» — «Мы так друг другу дорогу объясняли: доезжаешь до орка ― потом влево». В этот раз Консьержа на месте не оказалось, зато метрах в трех от дороги — небольшой холмик, табличка «Неизвестный оккупант» и дата «22.10.2022». Мы стали его откапывать — мимо едут артиллеристы, спрашивают: «Вы его забираете?» — «Да, а кто его закопал?» Оказалось, один набожный солдат: «Ему нечего было делать. Ходил, нудил, что это ненормально. Надо похоронить, надо похоронить». Потом взял лопату и закопал.
Я ей говорю: «Петровна, простите, а здесь саперы уже работали?» Она говорит: «Да тут моя корова ходит, все нормально, пошли!»
У Консьержа был целый мешок украинских монет. Хорошие полкилограмма. Мелкие, пятаки. Наверное, на паперти стоял. Мы столько ковров видели у орков в блиндажах! Они обильно мародерили: телевизоры зачем-то тащили, мотоцикл Yamaha. Много мопедов находили, велосипеды, женский парфюм.
Как-то местный мужик говорит: «Идем до Петровны ― она знает, где один лежит». До войны в селе жили две с половиной тысячи человек, в оккупации остались сто пятьдесят, не осталось почти ни одной целой крыши. Приходим мы к этой Петровне. Мужик спрашивает: «Где там мертвый орк?» Она ведет нас на задний двор, за ним пустырь, трава так хорошо поднялась, несмотря на осень. Я ей говорю: «Петровна, простите, а здесь саперы уже работали?» Она говорит: «Да тут моя корова ходит, все нормально, пошли!» И я на носочках за этой бесстрашной Петровной иду.
В другой раз поехали искать труп в селе. Подходим к хате, там семейная пара, у них за гаражом — тело. Мы его забрали, а они говорят: «Заберите и голову, что возле школы». — «Какую голову?» Они объясняют, как найти. Действительно — лежит голова. На противоположной стороне улицы, под забором, нахожу ноги. Потом начальник сказал: «А ребра почему не забрали? Они на орехе висят». Показывает фотографию ― действительно, висят. Там же, где ноги, только надо было вверх посмотреть.
Стратегия оккупантов
Я пишу диссертацию по теме «Стратегия выживания населения Одессы в условиях оккупации в 1941–1944 годах». Мы можем провести параллели с нынешней оккупацией, в частности, Херсона; стратегии похожи — и у захватчиков, и у населения.
Оккупация Одессы длилась 907 дней. Одессу оккупировали не немцы, а их союзники — румыны. У немцев были тут координационные подразделения, но вся власть принадлежала румынской военной администрации.
В советском кино показывали, как идут немецкие солдаты и расстреливают бабушек, младенцев и беременных женщин. На самом деле немецкие войска продвигались очень быстро, им некогда было убивать мирное население. Решив военную задачу, они шли дальше. Вермахт и румынская армия не занимались массовыми расстрелами. Город оставался в тылу, а они были опять в окопе.
Во время российской оккупации в украинских городах тоже оставались какие-то специальные подразделения — кадыровцы, нацгвардия, парамилитарные структуры из какой-нибудь ДНР. Херсонцы мне говорили, что почти не было военных в городе ― были кадыровцы.
Когда происходит смещение линии фронта, надо сидеть в подвале, и не высовываться. Самое страшное — когда идут боевые действия: могут случайно застрелить, случайно прилетит мина или снаряд. А лучше вообще, понимая, что сейчас начнется, сваливать в любую из двух сторон. Это повышает шансы выжить.
Захватив территорию, оккупанты задабривают людей краюхой хлеба.
В первый же день оккупации немцы привезли и стали раздавать в Одессе хлеб с грузовиков на перекрестках. Население толпилось, горожане здорово проголодались — одесситы выдержали долгое окружение, 73 дня. Мне один дед рассказывал, что немцы потребовали выстроиться в ровную очередь возле ДК Леси Украинки. Послушались не все, кто-то стоял кучкой, сбоку. Тогда солдаты выпустили автоматную очередь по нарушителям, несколько человек упали, остальные быстро подравнялись в затылок.
В наши дни россияне делали то же самое. Малоимущим стали раздавать продуктовые наборы: дармовой хлеб, пакет молока, крупы.
Верхушка новой власти состоит из представителей оккупантов и частично из убежденных коллаборантов. А все, кто на должностях ниже, обычные люди. Новая власть выявляет нелояльных и начинает ликвидировать основные угрозы.
Если в паспорте записано «еврей» или паспорта нет, а мужчина обрезанный (заставляли спускать штаны) — загоняют в Пороховые склады
В Одессе румыны начали фильтрацию мужчин — как потенциальных сопротивленцев. Патруль останавливает мужчину на улице, доводит до ближайшей площади, где другие патрули уже собрали других задержанных, а оттуда всех ведут в некий накопитель, например на территорию Базарной площади, стадиона или кладбища. Там происходит фильтрация. У кого есть с собой документы и ясно, что человек гражданский и православный — отпускают. Если в паспорте записано «еврей» или паспорта нет, а мужчина обрезанный (заставляли спускать штаны) — загоняют в Пороховые склады, там было убито от 20 до 30 тысяч евреев. Были и расстрелы поменьше. Потом расстрелы приостановили, но евреев стали перемещать в гетто, а оттуда уже вывозить на уничтожение. По моим подсчетам, 128 тысяч одесских евреев были убиты за первые четыре месяца.
Российские оккупационные силы в наши дни искали не евреев и коммунистов, а, например, членов проукраинских партий, участников АТО и бывших полицейских. Сажали на пару дней в подвал в оккупированном Херсоне, чтобы понимали, что такое подвал, чтобы запугать. А особо активных из подвала не выпускали: они либо долго сидели, либо вообще исчезали.
Оккупанты вводят строгие правила поведения для граждан: комендантский час, ограничение перемещения в определенных районах, регистрация транспорта и оружия и т. д. Появляются запреты на символику предыдущей власти и связанную с ней культуру. Румыны через полгода стали изымать советские музыкальные пластинки, портреты советских вождей, советские книги.
В Херсоне поначалу люди выходили на митинги и размахивали украинскими флагами. После пары жестких разгонов это прекратилось.
Следующий шаг ― это демонстрация нормализации власти. Власть начинает тащить людей на работу. Восстановление производства очень важно: нужно, чтобы люди были чем-то заняты, не нуждались в пайке, и им не лезли в голову дурные мысли. Обнищавший человек превращается в люмпена, которому нечего терять. В Херсоне, например, вынуждали работать коммунальщиков, сотрудников транспортных предприятий. Ближе к осени — учителей.
Оккупанты организовывают спортивные праздники, театральные постановки, устраивают концерты, чтобы люди пришли и порадовались. Концерт ― значит, все хорошо и спокойно.
Румынские власти созвали труппу Одесского театра и велели восстановить работу. Уже через два месяца давали балет «Лебединое озеро» и оперу «Евгений Онегин». Офицеры ухаживали за балеринами. Приносили цветы, колбасу, вино и шоколад из своего армейского пайка. Некоторые балерины завели с ними отношения, уехали с ними в Румынию, а потом, в 1949–1950 годах, их арестовал КГБ и дали им огромные сроки за измену родине.
В Херсонском театре в оккупации шли эстрадные концерты, а если бы город не освободили, то ставили бы, наверное, «Дядю Ваню», «Чайку» и «Лебединое озеро».
Следующий шаг оккупантов ― внедрение своей версии истории. Они привозят свои учебные программы и даже учителей и преподавателей.
Стратегия населения
В оккупации люди используют несколько стратегий выживания.
Кто-то ходит по пунктам раздачи продовольствия. Я знаю тех, кто и сейчас ходит по гуманитарным центрам как на работу, ищет, где что дают.
Другая стратегия выживания ― стать коллаборантом. Вы идете на контакт с властью и делаете все, что необходимо, нарисовав самому себе некие красные линии. Но вы их можете соблюдать, пока их не начнет перемещать кто-то извне. Например, я пойду и буду охранять тюрьму, ничего страшного. Я, как и раньше, буду стоять на вышке, чтобы никто в тюрьму не залез и никто из нее не вылез. Можно простоять на вышке всю жизнь и ни разу не увидеть побега. Но тебя снимают с вышки и говорят: теперь ты еще будешь и конвоировать. Ну ладно, отвезу человека в суд, потом верну в камеру. А потом однажды тебя назначают в расстрельную команду.
Идеальная стратегия выживания и тогда, и сейчас ― это превратиться в мокрицу: серую и невзрачную. Чем вы более безликий, незаметный и посеревший, тем лучше.
В 1940-е один местный чиновник уехал за немцами и позже написал мемуары про бытность в оккупации. Он был начальником финансового отдела городской администрации до войны, а при румынах остался на службе ― хотел как можно скорее нормализовать жизнь в городе.
Старики должны получать пенсию, а учителя — зарплату, вагоновожатые ― сесть в трамвай и везти пассажиров. Замначальника цеха на судоремонтном заводе тоже один-два дня побухал дома, когда в Одессу пришли оккупанты. А потом начальник позвал его восстанавливать цех. Он согласился, а потом получил за это семь лет лагерей. Вся профессура местного университета была арестована в 1944 году, после снятия оккупации.
Херсон недолго побыл захваченным, люди не успели врасти в оккупацию корнями.
Но в Херсонской области очень сложные взаимоотношения между теми людьми, кто были под оккупацией, и теми, кто не были. Линия фронта разделяла соседние села. Теперь они друг на друга косо смотрят: «ты же им, сука, воду носил», «ты же с ними бухал все время», «ты же, Галя, им продавала, причем сначала им везла, а потом уже нам то, что осталось». Обиды на бытовом уровне остаются, но время лечит. Их потом будут вспоминать, лишь сильно набухавшись.
Говорят, что украинцы, как зайдут в Крым или Донецк, так и начнут всех вешать на столбах. Этого не будет. Много я читал, что в день освобождения Одессы от фашистов на каждом столбе висели полицаи, а в каждой подворотне расстреливали предателей. Но в реальности самосудов не было ни одного — по крайней мере я не нашел ни одного свидетельства.
Когда я спрашивал, видели ли, слышали ли вы, что кого-то повесили на воротах за то, что сдавали евреев или сотрудничали с оккупантами, ни один человек не подтвердил. В мирной обстановке украинцы не станут убивать таких же граждан Украины, даже зная, кто был коллаборантом. Расследованием и привлечением к ответственности должны заниматься правоохранительные органы.
В новом украинском законе о коллаборантах идеологическая, разъяснительная и агитационная работа в учебных заведениях уголовно наказуема. Из контекста понятно, что любой учитель истории по нему оказывается преступником. Но даже если вы сапожник, вы в какой-то момент почините сапоги оккупанту. Значит, вы уже в какой-то мере коллаборант. Ни один человек в оккупации, если он не подпольщик, не может совсем не быть коллаборантом.
Важно определить, это сознательный коллаборационизм на грани предательства или сотрудничество на бытовом уровне. Тех, кто вошел с перепугу в полицейское подразделение, однозначно надо наказывать. А если не стучал, не призывал подчиняться россиянам, если не выходил на пророссийские акции, то не надо.
Автор: Лидия МИХАЛЬЧЕНКО
Источник: «Важные истории»
