Загар в клеточку: какой увидела тюрьму женщина?

Тюремный мир – продолжение мира нашего. И попасть из одного в другой можно очень легко. Ее жизнь складывалась удачно. Но все переменилось, когда она заняла заметный пост в системе столичного образования… Какой увидела тюрьму женщина? Хорошая дружная семья, любимая работа, положение в обществе. Надежда Александровна (назовем ее так) в разное время была директором нескольких московских школ.

А потом она, что называется, попала под колесо истории. Точнее, чиновничьих интриг, в результате коих и оказалась за решеткой по обвинению в злоупотреблении служебным положением. Но ее рассказ совсем не об этом. Он о том, какой увидела тюрьму женщина, которой подобный поворот событий не мог привидеться и в кошмарном сне.

– Задержали меня на Петровке, куда я в очередной раз привезла документы, подтверждающие мою невиновность. А там мне вдруг говорят: да вы у нас, оказывается, в федеральном розыске! Это я-то, которая все три года, пока шло следствие, спокойно работала и даже подписку о невыезде у меня не отбирали.

Первой моей реакцией был шок. И дикий страх. Я буду сидеть в тюрьме! Я страдаю клаустрофобией (даже в метро боюсь ездить), я никогда не видела настоящих уголовников – что со мной будет там, в душных, грязных, переполненных камерах, о которых так часто пишут и говорят?

Первые три дня меня держали в карантине на Петровке, а потом привезли в 6-й централ – так мы называли женский следственный изолятор на Шоссейной улице, где я провела шесть месяцев. Здесь я поняла, что ошиблась. Тюрьма – это не страх. Тюрьма – это ни с чем не сравнимое унижение, особенно для женщины.

В общей камере сидят 40 человек, туалет один, душ тоже. Горячая вода – большая редкость, поэтому все мы страдали циститом. А туалет такой, что сидящую на унитазе видно практически отовсюду. Мне кажется, что все в тюрьме сделано для того, чтобы сломить человека, унизить, показать, что он никто. Надзирательницы там – почти сплошь молодые женщины с гестаповскими повадками, словно все они в детстве засматривались фильмами про концлагеря и с точностью срисовали для себя объект для подражания. Стойки у всех – руки за спиной, ноги широко расставлены и слова цедят сквозь зубы, медленно так, с презрением. Большинство этих девчонок сами в общежитии живут, большинство переведены сюда из разных зон, это для них поощрение, и теперь они за Москву держатся изо всех сил.

Обращение с нами персонала было хамским, но вот чтобы били – такого я не помню. Издевались – это да, причем не только словесно. Например, всех нас время от времени возили в автозаках – на те же суды или допросы. Так вот: с первого раза залезть туда обычной, нетренированной женщине практически нереально – мало того, что высоко, да еще и одна рука наручником прикована к стойке. Лезешь вверх, карабкаешься, срываешься и падаешь – да еще больно так! А конвойные стоят рядом и улыбаются. Ни разу не помню, чтобы хоть кто-то руку подал или просто помог.

Поплакала я раз-другой, а потом сама себе сказала: все, больше этого удовольствия я вам не доставлю. Стала гимнастикой заниматься в камере и на прогулках, а девчонки, на меня глядя, тоже. Выйдем во двор, куда нас раз в день погулять выводили на час, и занимаемся. Обычно на прогулках 20 человек одновременно бывают – дворик не больше 20 метров квадратных, так вот почти все занимались, от силы одна-две в сторонке стояли.

Уже через две недели я в этот автозак чуть ли не взлетала.

Во время прогулок мы даже загорали – правда, небо было сеткой забрано, поэтому мы все время поворачивались, чтобы загар не получился в клеточку.

Женщина и в тюрьме женщина. К вечеру завивочку на самодельные бигуди сделала, губки подкрасила, плечики расправила – и пошла гулять по переполненной камере. Украшения там запрещены, но при этом все ходили в самодельных сережках. Делали их так: брали щетинку из щетки для волос и вставляли ее в дырочку в ухе. С одного конца оплавляли щетинку зажженной сигаретой – для фиксации. А на другой нанизывали бусинки блестящие, которыми дешевые кофточки украшают. Симпатично получалось, между прочим.

Вы, конечно, хотите спросить про лесбиянок Это явление в тюрьме не редкость, практически в каждой камере (а я в нескольких сидела) можно встретить такие пары. В основном это, как их оперативники называли, старосидящие – или зэчки со стажем. Любовью они занимаются, не стесняясь, ну разве что простынями койку занавесят. Между прочим, там к ним относятся с пониманием, в тюрьме вообще не принято кого-то осуждать.

Теперь о тюремной дедовщине. Всем в камерах заправляют “старшие”, которые вовсю сотрудничают с администрацией. Старосидящие, в отличие от остальных, имеют право в любое время суток принимать душ, а в те редкие дни, когда давали горячую воду, пользоваться ею без ограничения. Им же разрешается иметь чайники и кипятильники. Драк и разборок в камерах я не помню, хотя угрозы приходилось слышать страшные. А мат я там узнала такой, что мужикам и не снился. Вот только сама им пользоваться так и не научилась.

Кто сидит в женской тюрьме? Кто-то за уголовные преступления, кто-то за экономические, много тех, кто сидит по заказу. Со мной в камере сидела банкирша, перешедшая дорогу одной очень известной даме, была не менее известная певица, которую засадил туда в воспитательных целях продюсер. Когда начались проблемы с Грузией, появилось очень много грузинок. Хорошо помню одну очень интеллигентную женщину, которой грамм героина подбросили. Я ей верю, мы с ней много говорили. Она все время ходила ходила в платке, а потом сняла как-то – совершенно лысая. Оказывается, рак.

А по вечерам мы, как и все нормальные женщины, просто болтали. О детях, о мужьях. Или пели. Соревновались камерами: в одной попсу поют, в другой – русские народные. Те, кто пел народные песни, почему-то всегда побеждали. Наверное, потому, что попса забывается, а настоящие песни – никогда.

Вот уже месяц, как я на свободе. Сейчас я вспоминаю тюрьму без страха. Тюрьма – это еще не самое ужасное. Помню, как следователь на моих глазах вкладывал в неподшитый том моего дела чистые листы.

– Что же ты делаешь? – спрашиваю.

А он мне спокойно так отвечает:

– Не видишь, что ли – дело шью. Нужно тебе сесть – и сядешь.

Вот от этого мне страшно до сих пор.

Бахтияр Ахмедханов, МН