Интервью с офицером ВСУ: «Вторжение из Беларуси будет суицидом. Вторая армия мира закончилась»
Еще 8 лет назад Алексей Гиренко жил в России. После начала войны в Донбассе он вернулся в Украину и пошел на фронт добровольцем. Когда боевые действия утихли, он пообещал себе, что больше никогда не пойдет на войну, но уже 25 февраля стоял в очереди в военкомат в Киеве.
Сейчас Гиренко – один из командиров подразделения, которое входило в Ирпень после российской оккупации, а в последние недели дислоцировано в районе Чернобыля, чтобы предупредить попытки вторжения в Украину из Беларуси. Впрочем, сам он такое вторжение считает маловероятным, отмечает Радио Свобода.
Украинская военная разведка, тем не менее, утверждает, что Россия не оставляет попыток склонить Беларусь к прямому участию в войне с Украиной. 10 октября Александр Лукашенко заявил, что Россия и Беларусь создадут “совместную региональную группировку войск”. О прибытии первых эшелонов с российскими военными министерство обороны Беларуси сообщило уже 15 октября – показав кадры их встречи “хлебом-солью”, точно такие же, как показывали по белорусскому ТВ незадолго до российского вторжения в Украину, когда утверждалось, что россияне прибыли в Беларусь лишь на “учения”.
Где именно будет развернута российско-белорусская “региональная группировка”, официально не сообщается, но, по данным украинских военных, около границы Беларуси и Украины развернуто уже 6 механизированных батальонов, а также воздушно-десантные войска и командование сил специальных операций.
В то же время, в отличие от зимы 2022 года, большая часть прибывающих в Беларусь военных отправляется на полигоны вдали от украинской границы, кроме того, вместе с ними по железной дороге перебрасываются лишь бортовые грузовики, но не тяжелая военная техника. По мнению экспертов, новое вторжение в Украину с севера маловероятно: речь идет в крайнем случае о попытке создать напряженность и заставить Украину оттянуть на север часть своих войск, снизив темпы контрнаступлений в Донбассе и Херсонской области.
Какими бы ни были планы Путина и Лукашенко, северные границы Украины вовсе не оголены перед лицом возможной новой попытки российского прорыва. Радио Свобода поговорило с украинским офицером и заместителем командира одного из подразделений ВСУ, который сейчас находится под Чернобылем, – российские войска были вынуждены отступить отсюда в начале апреля, прихватив с собой немного радиоактивной пыли из окопов в знаменитом “рыжем лесу”. Алексей Гиренко по образованию юрист и социолог, до февральского вторжения был руководителем холдинговой компании. Гиренко добровольцем воевал в составе украинской армии еще в 2014–2015 годах в Донбассе – а до этого долгое время постоянно жил в России.
“Вторжение из Беларуси будет суицидом”
– Расскажите немного о вашем подразделении. Можно ли говорить, что сейчас одна из ваших задач – это реагирование на возможное новое вторжение из Беларуси, о котором много говорят?
– Да, на данном этапе это как раз наша задача: быть наготове в случае этого возможного вторжения, но это возможное вторжение – это, скорее всего, будет скоропостижный суицид со стороны тех, кто будет вторгаться со стороны Беларуси. Альтернативы и других шансов для оккупантов я не вижу. История, которая была в феврале-марте, сейчас просто невозможна. Мы начеку, а само наше подразделение, где я сейчас прохожу службу, – это группа быстрого реагирования, задача которой как раз оперативно разбираться с проникшими на территорию оккупантами.
– Вы находитесь в районе Чернобыля, откуда российские военные в свое время ушли, унеся с собой часть радиоактивной пыли из “рыжего” леса. Напоминает ли еще что-то об их присутствии там?
– Кроме тех ярких эмоций, которые были у моих ребят после того, как мы зашли вслед за оккупантами, наверное, уже ничего не напоминает. “На память” кое-что взяли с собой только они – после того, как вернулись обратно в свои пункты постоянной дислокации. Те, которые вернулись. Я имею в виду последствия для здоровья, с которыми они будут жить. Мы стоим на этом направлении, но направление это достаточно обширное, его нельзя сузить до Чернобыля. По моим ощущениям, новое вторжение с севера очень маловероятно.
Будет чрезвычайно глупо, если оно произойдет, хотя надо делать поправку именно на глупость и безрассудное отношение к личному составу со стороны российского командования. Людей они не жалеют и не ценят. Это поразительно. С одной стороны, нас это радует, потому что с демотивированными неподготовленными людьми намного проще воевать. С другой стороны, печально, что такое вообще возможно.
Российская армия показала, что она может воевать в Украине только с гражданским населением, обстреливая инфраструктуру или мирных жителей и их дома. Я сам из Запорожья, прожил там значительную часть жизни, и то, что там происходит, когда прилетает… я часто даже не представляю, куда они целятся, это вообще непонятно. Прилетает в жилые дома, в тех людей, которые до этого очень лояльно относились как к РФ, так и к пророссийским партиям, которые когда-то у нас в Запорожье имели хорошие показатели на выборах.
“После мобилизации в России мы поняли, что воевать придется дольше”
– Россия может использовать новобранцев, резервистов, призванных в рамках мобилизации, просто как пушечное мясо – и на это пушечное мясо определенные силы украинской армии все равно будут вынуждены отвлекаться, тратить боеприпасы и так далее.
– Мобилизация в России не изменила настроения у нас в армии. Единственное, что у нас появилось, – это понимание того, что просто придется дольше воевать. Вот и все. Понятно, что если на обычную армию, которая теоретически считалась второй в мире, у нас ушло полгода, то на такое же число неподготовленных людей уйдет где-то в пять раз меньше. Один к пяти – где-то с таким коэффициентом и с такой скоростью будут возвращаться к матерям их дети. Или не возвращаться, а оставаться у нас здесь в земле. А нам, украинским военнослужащим, просто дольше придется стрелять. Но мы на своей земле, у нас другого выбора нет.
– Жалеете ли вы о том, что вы сейчас не на востоке или не на юге, где продолжается украинское контрнаступление?
– Сложно сказать. Есть приказ. Если командование принимает решение, что мы должны по какой-то причине быть здесь, исходя из нашей подготовки или компетенции, а не там, значит, так правильно – это во-первых. Во-вторых, мое подразделение имеет достаточно обширную географию путешествий по Украине с начала широкомасштабного вторжения. Поэтому, я думаю, мы в итоге все равно окажемся на востоке и будем задействованы в деоккупации. Сейчас задача стоит – не дать агрессору возможности в случае желания с его стороны проникнуть из Беларуси. Потом, я уверен, будет задача подключиться к деоккупации.
“Все мы убивали, кто-то больше, кто-то меньше”
– Давайте вернемся на несколько шагов назад. Расскажите, как для вас вообще началась эта война в феврале? Где вы успели побывать за эти восемь месяцев и в какой роли?
– Я имел опыт службы в 14-м и 15-м году добровольцем в зоне проведения антитеррористической операции. Сам я до 14-го года вообще не служил в армии и прошел тогда путь до командира самоходной артиллерийской установки. После демобилизации я решил, что – всё! – моя служба закончилась, и я уже не пойду больше воевать, служить и так далее. Надо заниматься другими вещами. Но слаб человек, и на следующий день после вторжения, 25-го числа, я уже был возле военкомата. Я знаю, что у меня есть опыт, я могу быть полезен. Я не смог сидеть дома.
Значительная часть ребят, с которыми я служу, – это тоже добровольцы, люди, пришедшие не по зову военкома, а по зову сердца, которые быстро встроились в ряды военных. В начале вторжения мы были под Ирпенем, потом “путешествовали” по Киевской области, некоторые из нашего подразделения – еще дальше. Более детально я, увы, не имею полномочий говорить. Специфика моего подразделения предполагает, что иногда несколько человек из него могут для выполнения конкретных задач отправлять на отдельные участки фронта, но не на долгий период. Это происходит.
– Приходилось ли вам видеть врага, что называется, лицом к лицу? Были ли ситуации, представлявшие для вашей жизни непосредственную угрозу?
– Конечно. Были периоды, когда было чрезвычайно опасно. Мы были под очень жесткими и жуткими обстрелами вначале, когда как раз входили в Ирпень. Врага, лично я, в лицо… Понятно, мы их убивали, кто-то больше, кто-то меньше. Зачастую просто не видно, кто он… Не видишь лицо. У нас были не настолько близкие бои, чтобы видеть лицо человека. Но, так или иначе, мое подразделение… Мы не артиллеристы, поэтому наша специфика предполагает прямой контакт, но не близкий.
– Расскажите немного о людях, которые сейчас воюют вместе с вами: кем они были в “прошлой жизни”?
– Число добровольцев сейчас выше, чем было в 14-м и 15-м годах. Я думаю, что в моем подразделении оно достигает 60% процентов, если брать тех людей, которые пришли сами в первые дни войны. Есть ребята, которые зарабатывали физическим трудом, но процентов 30 – это то, что называется “креативным классом”, люди с одним или более высшим образованием, имевшие до войны достаточно приличную зарплату, которые отправили жен, оставили свой комфортный быт и пошли защищать родину, потому что другой альтернативы на тот момент не оказалось.
– Вы и сами до войны занимали не последнюю должность – были директором фирмы. За вами это все сохраняется? Когда война закончится, вы вернетесь к своей прежней работе?
– Откровенно говоря, я не знаю – сохраняется оно или нет, просто даже не заморачивался на этот счет, но собственник компании, в которой я работал, регулярно мне пишет. Мы сейчас о другом думаем, потому что, скорее всего, эта история закончится не в этом году, а дай бог, в следующем. Поэтому сейчас у меня чуть-чуть другие приоритеты.
“Моя мама – преподаватель русского языка”
– Какие лично ваши потери на этой войне: друзья, боевые товарищи, близкие… Вы из Запорожья, которое постоянно подвергается обстрелам. Ваши родственники там?
– Моя жена и ребенок во Франции с первых дней вторжения. Мой отец остается в Запорожье, он отказался перемещаться, но переехал в более безопасное место на территории Украины. Есть друзья из Запорожья, которые вместе со мной служили в 14-м году, среди них есть погибшие, есть убитые и среди тех ребят, с которыми я учился. Это есть. По моему подразделению – потери минимальные.
– Вы часто испытывали чувство страха с февраля?
– Учитывая, что это у меня не первый опыт, есть опыт войны в 14-м и в 15-м годах, я достаточно спокойно реагирую на обстрелы, на какие-то риски для жизни, которые иногда возникают. Отчасти это помогает. Моя уверенность и спокойствие в некоторых ситуациях помогают нам здесь держаться. Кроме того, некоторое время назад я проходил по стандартам НАТО программу подготовки инструкторов психологической помощи и реабилитации. Поэтому помимо того, что я могу сам себе помочь, если возникает состояние страха, я еще учу этим навыкам своих сослуживцев.
– Мы с вами говорим по-русски. Вас, насколько я знаю, многое связывало с Россией до 2014 года. Вы друг с другом в своем подразделении тоже говорите по-русски? Хорошо ли вы знаете украинский и используете ли его в повседневной речи?
– Моя мама – преподаватель русского языка и литературы, сейчас это довольно иронично звучит. До 14-го года я жил в Москве и работал на руководящей должности, был коммерческим директором компании. Когда началась война, я собрал вещи, поехал в город Запорожье и пошел на войну. В быту я общаюсь как правило на русском языке, хотя свободно владею и украинским. Большинство ребят, с которыми я сейчас служу, тоже общаются на русском, но это вопрос времени. Сейчас как я, так и мои коллеги настроены перейти на украинский язык.
Мне приятно, что те из моих друзей, которые не пошли на войну, которые живут относительно мирной жизнью, уже перешли на украинский. Они сделали над собой это усилие. Это радует, потому что и сама Россия, и всё, что связано с Россией, стало очень токсичным. Я приветствую желание жить в Украине, общаться на украинском языке и минимально связывать себя со страной-оккупантом, ее культурой и ее языком.
– Вы поддерживаете связи с кем-то из тех, кого вы знали в России?
– Есть такие. Мне посчастливилось: когда я жил в России, в Москве, я закончил одну из программ, благодаря которой познакомился с действительно порядочными людьми, которые смотрят на происходящее сейчас в Украине и в мире приблизительно так же, как я. Более того, в 14-м году у меня была достаточно серьезная контузия, черепно-мозговая травма. Ребята, с которыми я когда-то учился в Москве, купили электронную книгу и отправили мне в военный госпиталь. Это было приятно. С теми, которые имели агрессивную позицию и агрессивную риторику, я перестал общаться еще в 14-м и 15-м. Это не только те люди, с которыми я познакомился в России, но и те, с которыми я был знаком в Украине, хотя их, конечно, было мало. Я с ними не общаюсь. Они никоим образом не присутствуют в моей жизни. Очень многие из моих российских друзей уехали из России, к счастью для них, я за них спокоен. Мы списываемся и обязательно увидимся после победы Украины и окончания кремлевского ига.
“Вторая армия мира закончилась”
– Вы говорили, что чувствуете себя более-менее уверенно. А в общей победе Украины вы также уверены? Были ли вы в ней так уверены в феврале?
– Сейчас уверенности больше, чем было три-четыре месяца назад. То, что происходит, я имею в виду хаотичные обстрелы инфраструктуры, жилых кварталов и так далее, я воспринимаю как агонию режима, который существует в России. Это своего рода конвульсии. Это, наоборот, если мыслить логически, убеждает меня, что вторая по легенде армия мира закончилась. Закончились солдаты – дайте новых! Начали собирать сидевших. Это вообще, конечно, аморально. Мне было бы стыдно, если бы среди моих сослуживцев были люди сидевшие, пошедшие на войну ради амнистии, потому что для меня это честь – служить, защищать свою родину.
Сидельцы закончились – собирают всех остальных, всех, кого можно забрать и отправить в армию. Это говорит о том, что все эти слова про “вторую армию мира” были фейком. Одно время этот фейк был даже не только для внутреннего пользователя, но и демонстрировался для всего мира. Сейчас всем, мне кажется, кроме граждан России, уже понятно, что “вторая армия мира” – это один из фейков. Сейчас наша задача, задача граждан Украины, которые защищают свою родину, – закончить все это и помочь закончить свое существование российскому режиму.
– Еще немного поговорим про Киевскую область. Почему, как вы думаете, Россия ушла из-под Киева и из северных областей Украины? Это действительно было бегство или “жест доброй воли”?
– Это было бегство. Благодаря тому, что в Киеве оперативно сработала в том числе территориальная оборона; благодаря тому, что добровольно мобилизовалось очень много людей, россияне поняли, что не смогут достичь своей цели – не то что за четыре дня захватить Киев, а вообще. Это было бегство, и достаточно позорное. То же самое было на острове Змеиный – “отрицательное наступление”. То же самое сейчас будет и по Херсону, Херсонской области, то же самое будет и на всей оккупированной части Украины, это просто вопрос времени.
– Одно из преимуществ Украины – широкая поддержка других стран мира, в том числе военная, ленд-лиз. До вас что-то из этого ленд-лиза доходит? Насколько ситуация с обеспечением отличается от того, что было в 14–15-м годах в Донбассе?
– Благодаря помощи зарубежных партнеров наша армия пережила просто стремительный рост – и в плане артиллерии, и в плане снабжения, в том числе, конечно, благодаря эффектному бегству российских военных с деоккупированных территорий. Если мы посмотрим статистику, то одним из основных доноров военной техники для Украины оказалась российская армия.
В плане обеспечения по сравнению с 14–15-м годами дело обстоит на порядок лучше. Когда мы находимся на “нулевых позициях”, в зоне боевых столкновений, у нас есть апельсины, виноград, йогурты, сливы, консервы. Это уже обыденность. У нас есть саморазогревающиеся сухпайки, о чем 8 лет назад можно было только мечтать. В плане формы, одежды, экипировки – это тоже совсем другая история. Если тогда мы покупали почти все за свои деньги или при помощи волонтеров, то сейчас это происходит централизованно, на уровне армии.
“Не хочу, чтобы мой сын воевал”
– Испытываете ли вы усталость от войны?
– Я не испытываю усталости от войны. Мне просто достаточно печально и грустно, что я уже более полугода не видел ни сына, ни жену, ни своих родственников, отца своего не видел. Регулярная тревога за Запорожье, переживание из-за разлуки, связанной с семьей, – это есть. А в плане того, что война… Ну, так надо. Надо это все-таки закончить, потому что есть другой важный мотивирующий фактор: если мы не закончим эту историю, то с этим столкнутся наши дети. Я не хотел бы, чтобы мой сын воевал.
– После того, как война закончится, вы рассчитываете, что ваша семья вернется в Украину?
– Да, конечно. Однозначно, моя семья вернется в Украину, как станет безопаснее.
– Что было самым страшным из увиденного вами? Что было самым смешным или вызывающим улыбку?
– Наверное, самое страшное, что было, – это один из первых обстрелов, который был под Ирпенем. Он был весьма мощный, длился практически сутки. А самым смешным… Не знаю, у нас достаточно много смешных событий происходит в армии. У нас есть один военнослужащий, у него позывной “Кацап”, он сам из России, два года назад вернулся. И как-то у нас один из сослуживцев… “Кацап” лег спать. И этот сослуживец его спросил: “Ты кто?”, ну забыл он. В ответ слышит: “Кацап”. Ну и отдубасил он его, пока быстро не оттащили и не напомнили, что он хоть и кацап – но наш.
Автор: Марк Крутов; Радио Свобода
Tweet
