Что гвоворили российским солдатам перед нападением на Украину: «Мы сейчас просто на границе станем, мускулами поиграем, они обосрутся, и мы поедем домой»
Бывший российский артиллерист рассказал изданию “Важные истории“, как месяц воевал в Украине и почему готов сесть в тюрьму, лишь бы туда не возвращаться.
Еще до Нового года это все началось. Сказали, что какие-то учения будут. И отправили половину [военных] технику отвозить [к границе с Украиной], и там они встретили Новый год. Но не там, откуда мы потом наступали [на Украину], — рассказывает Егор (имя изменено). — После Нового года мы сели в поезд и поехали в Брянскую область, город Клинцы. Там разбили лагерь где-то в лесу. И первая половина, которая уезжала до Нового года, пригнала технику к нам.
Там мы были где-то до 20 февраля. И все это преподносили как учения. Но я нашел место, где ловит интернет, и узнал, что учения идут на территории Белоруссии. А мы-то ничего не делаем — мы просто сидим. Ну какие-то бытовые задачи выполняем, но все равно [это] не то.
Нам же активно затирали про учения и что войны не будет. Вот это дословная цитата: «Мы сейчас просто на границе станем, мускулами поиграем, они обосрутся, и мы поедем домой». Еще приезжали из какого-то Совета ветеранов или что-то типа того. Втирали нам: «Вот на этой земле наши прадеды в 41-м году остановили немецкое наступление. Теперь вы с оружием в руках должны повторить подвиг». Я думал: «Господи, заткнитесь!» Потом вручили очень «ценные» подарки: блокнот, ручку и фонарик, чтобы [видимо] в темноте предсмертную записку написать, я не знаю.
Потом нам сказали, что мы переезжаем на другое место, полчаса езды буквально, и надо телефоны сдать. Сказали такую брехню, что там до границы совсем немного, стоят американские радиолокационные станции и могут нас запеленговать. И мы все поверили (смеется).
Приехали на другое место, поставили палатку, пожили еще там пару дней. А связи нет никакой: домой не могу позвонить и новости даже почитать, чего в мире-то происходит. 23-го [февраля] где-то в обед нам говорят, что Зеленскому какой-то там ультиматум поставили, что якобы если через 24 часа в Донбассе ситуация не устаканится, то мы заходим. Сейчас я думаю, как я мог на это купиться, но мы все тогда купились.
И вот как сейчас помню: 24-го числа меня в четыре утра разбудили. А я должен был в патруль заступать: ну, вокруг палатки ходить. Нам [c напарником по патрулю] сказали, что польский спецназ где-то стоит неподалеку, и мы должны бдить, пока остальные сидят. Причем нас отправляли в патруль без патронов. Система такая: если мы кого-то видим, один чего-то там делает без патронов, а второй без патронов бежит будить остальных.
Около шести утра я услышал, как заводились танки, и потом в небе увидел, что ракеты летели — огоньки такие, еще ж темно было. Я побежал в палатку, всех поднял. У одного офицера был кнопочный телефон, самый простецкий. Мы включили на нем радио и Путина послушали, он там выступал с речью этой [о начале полномасштабного вторжения в Украину].
Нам навешали лапшу, что мы во втором эшелоне [батальонной тактической группы] и зайдем в Украину только в том случае, если всех, кто до нас зайдет, разобьют. В общем, 24-е более-менее тихо, спокойно протекало, нас отправили за водой. А там место такое, одни болота. Вот мы пошли с этими канистрами не пойми куда за водой, возвращаемся, смотрим, а уже все оружие и патроны получают.
Мы всё побросали, быстро бронежилеты, каски надели, магазины зарядили. У нас четыре КамАЗа было. И так получается, что три уезжает, а мой застревает. До вечера пытаемся его откопать, нас вытягивают танком. И мы едем прямо к границе, это рядом с монументом «Три сестры» (находится на стыке границ Беларуси, России и Украины. — Прим. ред.). Доехали туда ближе к полуночи и ложимся спать. 25-го мы вообще ничего не делаем. Просто ходим, тупим.
26-го около 10 утра мы тронулись [в Украину]. Я, правда, почему-то уснул, [когда] проснулся, смотрю, что вывески уже на украинском мелькают. Приехали мы потом в какую-то деревню, а там никого нет, пусто вообще. За деревней был штаб, где генералы сидели. Сначала мы день простояли на одном поле, потом переехали на другое, и месяц там пробыли. Это было недалеко от села Ягодное под Черниговом. Когда Чернигов бомбили, я ночью видел в бинокль пламя. Ну, мы стреляли, не знаю, куда, и, скорее всего, даже попадали, наверное. Типа [говорят], «цель 105, танк» или там «самоходка» [самоходная артиллерийская установка]. Ну, я не знаю, насколько там действительно был танк или самоходка. Может, это была школа или госпиталь.
Я пока был в Украине, я вэсэушников прям зауважал: они очень грамотно воюют, они учились, готовились, они молодцы. Например, по нам весь месяц работал один-единственный миномет, и мы его не могли поймать, потому что он ездил в газели. У нас четыре пушки — у них один миномет. Они нам столько им раненых и убитых принесли! А мы им ничего не сделали, потому что мы просто их вычислить не могли.
Пьяными они начинали стрелять в воздух, звонить по телефону: «Маша, здорово! Мы под Черниговом, бьем фашиков». Выдали так свое местоположение, и на следующий день по нам стреляли: первые убитые и раненые появились
Все было как-то по-уродски. Снабжения толком не было. Нам дали эти пайки — зеленые в коробках. И мы их весь месяц ели: один на двоих или одному человеку паек на двое суток. Воды — одна литровая бутылка на двоих на сутки. Мыться негде, стираться негде. Сигарет не было, хотя я понимаю, что это не первостепенное, но там как никогда были нужны. Доходило до того, что мы лазили по разрушенным зданиями, искали окурки. Потом я уже так упоролся, что из фольги себе сделал трубку, чай из пакетиков засыпал и дымил. Ну а как еще успокоиться?
Как-то тувинцы на «Тиграх» [бронеавтомобилях] ездили в вылазку в какую-то деревню и привезли тогда сигареты, каждому по пачке раздали. Но в основном в магазинах было пусто. Говорили, что местные смели все, что можно, оставили только алкоголь. Поэтому алкоголь у нас просто грузовиками был: водка, вино, шампанское, коньяк. Но я как бы в этом не силен. Ситуация такая, что расслабляться нельзя. Но офицеры и прапорщики пили много. Прапорщики так, что просто спичка чиркнет [рядом], они вспыхнут. Пьяными они начинали стрелять в воздух, звонить по телефону, типа: «Маша, здорово! Мы под Черниговом, бьем фашиков». Выдали так свое местоположение, и на следующий день по нам стреляли: так первые убитые и раненые появились.
«Звоню маме, первая новость от нее: „А я на машину букву Z наклеила“»
Как заехали, их всех [моих сослуживцев] как подменили. Просто по щелчку пальца начали сразу: «Фашисты, бандеровцы, нацисты, НАТО, „Азов“». Мне сдается, что я один такой вообще был [кто так не думал].
Один парнишка у нас был с украинскими корнями. Переводил нам новости украинского радио, когда мы с кнопочного слушали все вместе там. И даже он в моменте переобулся. А он человек с высшим образованием, мне нравилось с ним общаться. И вот он [начал]: «Фашисты, бандеровцы стреляют по Донбассу. Мы их тут сейчас всех перебьем, всех спасем и домой, как герои, с оркестром вернемся». Потом, я помню, нашел в каком-то доме георгиевскую ленточку, так он был готов отдать все что угодно, чтобы я ему эту ленточку отдал. Он ее повязал на груди и ходил довольный: типа «русский мир».
Еще один [военный] даже на митинги ходил, когда Навальный был на свободе. Пытался подсуетиться, выходной взять в этот день, что-то придумать, что ему домой срочно надо. Едва в Украину заехали: «Сейчас мы этих фашиков перережем, я готов убивать». Ну мне стыдно за таких людей, на самом деле. И что я с ними в одной лодке оказался.
На границе [перед вторжением] я взял у сослуживца, который один телефон припрятал, позвонить маме. Буквально в 2020 году она этого Путина проклинала просто. 24 февраля [2022 года] — бац! «Егор, крепись, ты молодец, вся надежда на вас». Ну, думаю, ладно, ничего страшного, просто словила патриотический угар. В апреле вернулся. Звоню [маме], первая новость [от нее]: «А я на машину букву Z наклеила». Думаю: «Тьфу, всё, пропал человек». И вот я с ней сейчас общаться вообще не могу. Она мне позвонит под предлогом «как у тебя дела». Буквально 5–10 минут телефонного разговора, мы съезжаем на политику и ссоримся. И так каждый раз. [При этом] моя мама была рада, когда узнала, что я вернулся и на второй заход не поеду. Минут 20 в трубку рыдала. Но все равно продолжает: «Z, V, ура!» Идеальный гражданин.
У меня еще в Украине начались мысли: «Что-то здесь ни хрена мы [никого] не освобождаем». Причем типа «освобождаем Донбасс», а какого хрена мы в Чернигове тогда забыли? Я задавал этот вопрос. Нам преподнесли так, что мы выполняем роль отвлекающего маневра. В общем, очередной бред.
Вечером 11 марта мы сидели в окопе. Нам не давали идти спать, потому что всех сержантов вызвали к командиру на совещание. Минут через 20 наш возвращается и говорит: «Сейчас вам доведу политинформацию. Сегодня Зеленский подписал мирный договор с Российской Федерацией. Война закончена, но есть одна небольшая проблема. Дело в том, что, видите ли, батальон „Азов“, все эти нацики-фашики, они решили ослушаться своего президента. Они захватили киевский арсенал с вооружением, техникой. Сейчас они все эти колонны гонят в Чернигов, который в полукольце, чтобы как бы дать отпор „оккупантам“».
Причем непонятно, зачем им было загонять себя, по сути, в ловушку. Но у нас пришли к выводу, что «ну, фашики, что с них взять — они ж тупые. И сейчас наша задача состоит в том, что пехота замыкает кольцо окончательно, а мы обстреливаем дорогу, чтобы эту колонну разбить». Потом происходит зачистка Чернигова от нацистов, которые, как было принято говорить, укрываются за местными мирными жителями. И на этом война закончится. Этой новости на неделю где-то хватило. Энтузиазм какой был! Еще чуть-чуть осталось, еще чуть-чуть — и все. А оказалось, что «Азов» вообще не в Чернигове был, а в Мариуполе. Но никто этого не знал. Вот так нас за нос водили.
31 марта в восемь утра я заметил, что очень много машин, танков, БТРов едут в противоположную, откуда они ехали до этого месяц назад, сторону. Причем они едут и не кончаются. И бывает, танк проезжает, с него какая-то сумка выпадает, они не тормозят, дальше едут. Или едет грузовик, у него сзади прицеп колесами вверх, и он его по земле просто волочит. По полю ехали, не по проселочной дороге, где-то 60 километров в час. Натуральное бегство. А мы типа должны были эту колонну прикрыть. Мы начинаем стрелять, по нам в ответ тоже начинают стрелять. Во время всего этого эта колонна все еще не кончается. По нам начинают уже прям рядышком стрелять. Мы все бросаем, бежим в лес, пока все утихло, цепляем пушки и сваливаем тоже в какое-то другое поле. Там ночуем и с утра уже в сторону России выезжаем.
После этого «отрицательного наступления» мы слиняли обратно в Клинцы. Один КамАЗ был забит генератором, газонокосилкой, бензопилой, лопатами — ну, в общем, всяким барахлом. На самом деле лопаты — это была потрясающая находка. Наши тупые, а эти, которые мы нашли, остроконечные и ими очень хорошо копать. Я тоже привез кое-что: украинскую кепку, которая валялась в одном здании, вязаный свитер, мне рисунок понравился, колоду игральных карт и еще нашел подсумок снайперской винтовки с четырьмя патронами.
Все [как вернулись] напились и еще где-то неделю пили. А там все же Рэмбо: начали обсуждать, кто сколько выстрелов сделал, кто точнее, кто быстрее. Но я как бы особо не пью и мне большинство этих людей вообще были неприятны даже до войны. Поэтому я просто сидел в телефоне, как нам их вернули. Зашел, наконец, в интернет, почитать, что там происходит, и обалдел. Там как раз репортажи про Бучу появились. У меня чуть челюсть не отпала. Но там не мое подразделение было, может, какие-то отморозки. Но вот [материал] про Ягодное, что там [мирных жителей] удерживали в подвале, это уже наши, которых я лично знаю, с которыми я каждый день на службе здоровался. Вот я просто не могу поверить, что мои знакомые могут так сделать.
Когда [тот мой сослуживец] на митинги ходил, я думал, что он дурак. А это я дурак оказался. То есть раньше мне в целом все равно было [на политику]. Когда я выбрался в Россию, и мне одна подруга стала скидывать репортажи оппозиционных СМИ [про войну в Украине], тогда-то мои убеждения уже окончательно посыпались. Я еще [ей] пообещал, что лучше я сяду, чем опять туда поеду.
Нас активно пугали уголовкой, когда мы только вернулись в апреле: типа, что еще буквально день-два и примут закон, согласно которому отказ будет приравниваться к госизмене и дезертирству. А у нас весь взвод отказался [продолжать участвовать в войне]. [Хотя были настроены воевать, когда началось вторжение в Украину], но две недели комфортной жизни с интернетом и электричеством сделали свое дело. Но всех в итоге доконали, запугали уголовкой и почти все передумали, кроме меня. Я один из тех, кто остался при своем мнении. Меня еще регулярно спрашивали: «Ты точно так решил?» — «Да, я точно не поеду туда, — отвечал. — Делайте что хотите». Я еще в патруле стоял и пропустил несколько человек, которые просто сбежали сами.
Егор был уволен за несоблюдение условий контракта. Денег за участие в войне, по его словам, ему выплатили достаточно. Но он говорит, что не получил морального удовлетворения, так как это «грязные деньги».
«Это не освободительная, а захватническая и империалистическая война»
Новость про мобилизацию я встретил максимально киношно: я сел поесть, листал новости [в интернете] и у меня прямо ложка из рук выпала. Я просто обалдел. И потом до меня еще дошло, что я как бы идеальный кандидат: я профессионал [профессиональный военный] и участник боевых действий. Хотя, когда я увольнялся, мне говорили: «Нет, ты там [в Украине] не был». Не дали мне ветеранский статус. В личном деле у меня карандашиком написано «не участвовал в боевых действиях». Ну это они сейчас быстро смогут подтереть.
Уехать [из страны] у меня нет ни денег, ни возможностей. Что делать — не знаю. Просто сижу, жду. Но настроен я максимально, чтобы не ехать [обратно воевать]. Я и боюсь, потому что уже знаю, что это такое, а хочется еще пожить. Ну и по политическим соображениям. Я просто надеюсь, что если придется сесть [за отказ воевать], то Путин же не будет жить вечно, рано или поздно это закончится, и нас выпустят.
На мой взгляд, мы проиграли эту войну, и просто у нашего «великого» руководителя слишком много гордости, чтобы признать собственное поражение. Ну не признает и не признает, но он уже гражданских мобилизует в эту мясорубку. Вот [россияне] говорят, что если война, то я пойду. Ну так, например, если бы на нас напали и нужно защищать свой дом — тогда да, конечно. А тут это не освободительная, а захватническая и империалистическая война. Это никому не надо. И все почему-то это терпят. У меня в голове не укладывается, как такое возможно.
Когда все ждали выступление Путина, я думал, что если этот чудик объявит мобилизацию — по-любому такой Армагеддон начнется. Но ничего не случилось. Опять все схавали. Но вот эти мирные митинги — они ведь совершенно беспонтовые. Тебя в автозак загрузят и еще повестку дадут. Оно мне надо? А если уже будет что-то капитальное, то да, я готов [выйти].
Автор: Ирина Долинина; Важные истории
Tweet
